Император и ребе. Том 1

И отступив с некоторым смущением от кибитки, он прошептал себе под нос, качая своей растрепанной головой:

— Странный барин такой… чудной!

С этого момента незнакомец с глаз пропал. Но горячее желание убраться как можно дальше из глубины Расеи, поближе к границам Белоруссии, никого не оставило. Даже Кройндл и Алтерке, которые вообще не знали, почему они так торопятся, тоже было немного не по себе. Беспокойство приказчика, кучера и Эстерки передалось им.

Но чем ближе они подъезжали к Великим Лукам, тем больше улучшалось их настроение. У дороги поблизости от станций стояли бабы с огненно-красными связками замороженной калины и с мочеными яблоками. Проезжающие покупали лакомства, радовались им и смеялись. Странно себя чувствовала только Эстерка: с одной стороны, она была довольна тем, что пробудилась от этого дурного сна, но, с другой стороны, сожалела, что этот сон с участием двойника ее мужа закончился… Ей не хотелось верить, что «этот самый», как его называл приказчик Иван, был просто иностранцем, искателем приключений. Это сверхъестественное сходство с ее покойным мужем — в лице, в голосе и в движениях — имело для нее какое-то потаенное значение. То есть он не случайно надел маску Менди и не случайно преследовал ее, чтобы она не забыла, какой обет приняла на себя, чтобы исполняла клятву, вырвавшуюся у нее. Чтобы даже и не думала о повторном замужестве прежде, чем Алтерка достигнет возраста бар мицвы, как она сама сказала реб Ноте Ноткину. Иначе…

Отъехав от Петербурга, она ведь упала духом, пожалев о своей горделивой, но столь поспешной клятве. Сам реб Нота не был с ней согласен. И вот — наказание за ее колебания, за неверие в собственные силы пришло. Ее нелюбимый и уже похороненный муж принял образ «влюбленного»… Теперь она знает наверняка: каждый раз, когда ее воля будет ослабевать, когда она сделает первый шаг к нарушению взятого на себя обета, в момент, когда она будет кичиться перед собой то ли своим великим мужеством, то ли своей чрезмерной скромностью, каждый раз что-то будет случаться. Менди, не Менди, каждый раз что-то случится… Намного, намного худшие вещи, чем то, что было сейчас в дороге. Может быть, даже настоящее несчастье…

3

Дальняя поездка, начавшаяся для Эстерки столь драматически, удалась в одном — в скорости. Дорога до Полоцка, на которую предполагалось потратить две недели, заняла неполных десять дней. Здесь у Алтерки, у которого и раньше был насморк, начался жар, из-за чего пришлось остановиться на пару дней, пока мальчик не выздоровел полностью.

Вернувшись в мягкое нагретое нутро кибитки, они продолжили зимний путь медленнее, с большим удобством. Вдоль дороги пошли густые еловые леса с пышным снегом на зеленых игольчатых лапах, похожим на взбитый яичный белок. Серебристые стройные сосны качали высокими кронами, издавая шум, похожий на шум моря. Тут и там привычные крестьянские домишки, крытые соломой, портили, как плохо наложенные грязные заплаты, общую картину большого серебристого зимнего полотна. Буханки посыпанного тмином домашнего хлеба, словно покрытые коричневым лаком, и желтовато-белые печенья на конопляном масле на станциях тоже были им хорошо знакомы. Как у пойманной оленихи, которой удалось бежать из загона в родную чащу, у Эстерки задрожали ноздри от этих знакомых лесов, в которых когда-то хозяйничал ее отец реб Мордехай. Все это было так знакомо! А вот уже змеится замерзшая Улла. Голые вербы, стоящие на крутом берегу, склоняются к ней. Знакомая макушка польского костела показалась из-за снежных холмов: Лепель! — родной город Эстерки.

Здесь они ненадолго остановились. Эстерка хотела навестить то, что еще осталось тут от отцовского хозяйства. А Кройндл желала навестить своего отца, замещавшего теперь в Лепеле уехавшего знатока леса, своего разбогатевшего родственника — реб Мордехая Леплера.

После этого визита Кройндл вернулась с опущенной головой и заплаканными глазами. Мачеха успела народить в доме его отца нескольких детей и стала еще скупее и вреднее. Отец — седой и сутулый — сделался к тому же еще и слегка придурковатым, как всякий мужчина, слишком долго находившийся под каблуком у жены. С какой-то глупой улыбочкой он расцеловался со своей выросшей красивой дочерью и сразу же бросил взгляд на супругу, чтобы понять, что она скажет по этому поводу, не слишком ли он проявляет свою любовь к дочери от первой жены… Выпроводил Кройндл он с той же улыбочкой и десять раз извинился за то, что он… что она… За что извиняется, он так и не сказал.

Теперь Кройндл со слезами на глазах просила Эстерку не оставлять ее здесь даже на короткое время, как они прежде собирались сделать. С тех самых пор, как умерла ее мама, для нее не было здесь места… И уж тем более теперь. А о замужестве она тоже не думает. Ведь Эстерка знает, что все мужчины ей отвратительны… с тех пор…

А тут еще мачеха будет высказывать свое мнение о предлагаемых ей партиях? Лучше уж броситься под лед.

Эстерка обняла ее и утешала, говоря, что будет счастлива остаться вместе с Кройндл, особенно учитывая, что сама она не собирается выходить замуж и еще долго не соберется…

— Как это? — широко распахнула глаза Кройндл.

А аптекарь, про которого реб Нота… про которого она сама…

— Нет, нет! Пока Алтерка не достигнет возраста бар мицвы…

Она дала слово и больше не хочет об этом говорить…

Эстерка тоже навестила дом своего отца, давно уже перешедший в чужие руки с тех пор, как отец уехал в Подолию. И заросли ив на берегу замерзшей Уллы она тоже навестила, чтобы посмотреть на тот спиленный ствол в середине этих зарослей, у которого она, шестнадцатилетняя ученица, и ее учитель Йосефка Шик встречались. И из обоих этих мест она ушла разочарованная: комнаты бывшего дома ее отца стали как-то меньше, ивы — как-то ничтожнее. Она почувствовала, что широта столицы уже укоренилась в ней. Скромный покой — это одно, а убогость — совсем другое.

Она попросила новых хозяев отцовского дома позволить ей побыть в одиночестве в ее прежней девичьей каморке. Там еще висело дешевое зеркало, перешедшее в чужие руки вместе с домом и другими старомодными предметами мебели.

В зеленоватом зеркале, оставшемся со времен ее девичества, Эстерка увидала теперь какую-то чужую роскошную женщину. Ей пришлось немного наклониться, чтобы разглядеть все свое продолговатое лицо и высокую прическу — настолько она выросла. В лучших венецианских зеркалах в Петербурге она не выглядела так ново и ясно, как здесь, в этом зеленоватом стекле, стоявшем здесь с того времени, когда ее отец, реб Мордехай, еще был бедным арендатором.

А теперь она ясно осознала, какие сильные изменения произошли в ее теле и духе. Хватит мечтать о бедненькой девичьей жизни, о бедненькой любви среди жиденьких ив. С новой радостью и новым размахом она будет теперь управлять большим домом, который реб Нота, ее свекор, предоставил в ее распоряжение в Шклове, чтобы ее единственный сын воспитывался там по-еврейски и в богатстве. Ведь прозвище «царица Эстер» дал ей свекор после того, как она вышла замуж за его сына, и такой она и будет в своем нынешнем, добровольно взятом на себя вдовстве, как была в ее прежней, навязанной ей семейной жизни.

Глава девятая

Учитель — во второй раз

1

Приехав в родной город своего мужа — Шклов — и целиком посвятив себя запущенному хозяйству реб Ноты Ноткина, Эстерка не так скоро и не так близко увидела того, кто когда-то был ее учителем, по кому она тайком столько вздыхала. А может быть, какое-то время она умышленно держалась как можно дальше от соблазна и вживалась в свое добровольное вдовство, чтобы проверить, чего она на самом деле хочет… Ее сдержанность, однако, возбуждающе повляла на того, кого она избегала. Йосеф Шик стал использовать каждую возможность, чтобы встретиться с бывшей ученицей. А чтобы скрыть свою чрезмерную влюбленность и изображать из себя солидного мужчину, пользующегося уважением в городе, он при каждой их встрече был холоден, говорил очень мало, улыбался какой-то не своей улыбкой, почти всегда неожиданно прерывал разговор посредине и уходил.

Так они оба упрямствовали, скрывая свои чувства, как кошки прячут когти. Как два охваченных любовным влечением зверя, они тихо ходили кругами и подстерегали: кто выдержит дольше и кто из них первым набросится на другого.

Поэтому первая их встреча наедине прошла намного спокойнее, чем оба рассчитывали. Они разговаривали между собой словно сквозь броню, состязаясь в напускном равнодушии взглядов, задавали вопросы, ответы на которые обоих не интересовали. А истинное, важнейшее, то, что горело в них огнем, они скрывали, как скрывают сокровище от воровского взгляда…

И уже при их второй близкой встрече Эстерка ясно и открыто дала ему понять, чтобы он пока не питал слишком уж больших надежд. Пока она ничего не может ему обещать. В другой раз она, может быть, разъяснит ему это поподробнее.

Позднее она действительно «разъяснила» ему немного печально и не без женской жалости, что нельзя служить собственному счастью и счастью своих детей одновременно. Кто-то должен здесь пострадать, и этот кто-то — она… Коротко и ясно: пока Алтерка, ее сиротка, не станет… не будет… пока он не достигнет возраста бар мицвы, она не выйдет замуж. Она дала слово своему свекру и себе самой тоже…