Император Николай I и его эпоха. Донкихот самодержавия

Его предупреждали: в армии зреет заговор, созданы тайные общества в самой гвардии, замешаны члены высшей аристократии. Хитрый «византиец», как называл его Наполеон, лишь отмахивался – балуются ребятишки, фрондируют.

«Когда я подумаю, как мало еще сделано внутри государства, то эта мысль ложится мне на сердце, как десятипудовая гиря; от этого устаю», – признавался Александр в частном разговоре. По существу, он перестал вообще заниматься делами государства, отдав его в верные руки «без лести преданного» Аракчеева. Филипп Вигель писал, что «он был подернут каким-то нравственным туманом» и напоминал помещика, который, наскучив сам управлять, сдал все на руки строгого управителя и успокоился на уверенности, что в таких руках крестьяне не избалуются.

Австрийский канцлер Меттерних замечал: «Переходя от культа к культу, от одной религии к другой, он все расшатал, но ничего не построил. Все в нем было поверхностно, ничто не затрагивало его глубоко».

Декабрист Дмитрий Завалишин утверждал, что Александр «…терпеть не мог популярных людей, желая один быть исключительно популярным, не любил и никакой репутации, независимой от его благоволения».

Историк Василий Ключевский пояснял: «Самое ограничение произвола у него выходило произволом же. Это был носитель самодержавия, себя стыдившегося, но от себя не отрекающегося». Эдакий «голубой воришка» Альхен на троне.

Был ли он фаталистом, мучался ли, как утверждают некоторые исследователи, угрызениями совести за соучастие в убийстве отца, жил ли по принципу «будь что будет», желал ли серьезно отречься от престола, трудно сказать. Однако апатия последних лет жизни императора была налицо.

Возможно, главным, что сводило его с ума, было то, что у одного из самых ярких мужчин эпохи не было наследника мужского пола. Империю оставить ему было не на кого.

Согласно указу Павла I о престолонаследии 1797 года, отменявшему петровское назначение императором кого угодно, в случае бездетности царя устанавливалось четкое определение будущего главы России – только по мужской линии и только следующему по старшинству брату. То есть Константину. Однако тот категорически отказывался от столь великой чести. Он просто маниакально был уверен, что его «задушат, как отца задушили», панически боялся Петербурга, куда его было калачом не заманить, и все время проводил в Варшаве императорским наместником в царстве Польском.

Следует заметить, что не из скромности тот прятался в разорванной Речи Посполитой. В свое время в столице он запятнал себя гнусной историей, о которой знал весь высший свет. Летом 1803 года пленившийся красотою жены придворного ювелира Елизаветы Араужо, цесаревич попытался добиться от нее взаимности. Но получил отказ. Между нами говоря, мадам Араужо не была столь уж Пенелопой – в ее любовниках значился приятель и собутыльник цесаревича генерал-лейтенант Карл Боур, имевший репутацию своеобразного «министра наслаждений» для повесы-наследника. Но вот ему-то она изменять, пусть даже и с наследником престола, не захотела.

Отличавшийся буйным нравом (весь в отца), Константин решил отомстить как истинный монарх. Послал к дому ювелира карету, которая якобы должна была отвезти мадам Араужо к больной тете. Но повезла ее в Мраморный дворец на Адмиралтейском острове, где ее ждала дюжина конногвардейцев (Константин был шефом полка). Что там с ней сделали, можно только догадываться, но, выбросив ее потом под домом, анонимная карета тут же уехала, а истерзанная ювелирша скончалась в тот же день. Разразился грандиозный скандал, вмешался лично император, создал комиссию во главе с графом Татищевым. Комиссия профессионально разобралась в деле, объявив, что ювелирша скончалась «апоплексическим ударом» без малейших следов насилия. Что такое «апоплексический удар» в Петербурге, знала уже вся Европа.

Генерал Боур, которого назначили главным виновником, был выдворен со службы (после Аустерлица в 1805 году принят обратно), а цесаревичу все сошло с рук. Но в обществе после этого он получил стойкое прозвище «покровитель разврата». Безутешному рогоносцу сунули изрядную пачку ассигнаций, чтобы тот смог утешиться где-нибудь в Берлине или Риме, и он быстро забыл про «высочайший» скандал.

Припомнили цесаревичу и не менее гнусную историю с его супругой, великой княгиней Анной Федоровной, урожденной принцессой Саксен-Кобургской, случившуюся годом ранее, сразу после убийства императора Павла. Александр Тургенев писал, что ушедший в пьяный разгул Константин с головой ушел в роман с фрейлиной княжной Жанетой Святополк-Четвертинской и вознамерился избавиться от своей беременной супруги. Уговорил другого своего собутыльника, кавалергардского штаб-ротмистра Ивана Линева, заявить, что тот якобы состоит в связи с цесаревной. Естественно, дело тут же дошло до Марии Федоровны, которая, поверив сыну, прогнала с глаз долой несчастную великую княгиню.

Нрав его не раз проявлялся и в полку, когда на учениях кирасирской бригады, неожиданно рассвирепев, он с палашом набросился на поручика Петра Кошкуля. Тот вышиб палаш и встряхнул буяна: «Не извольте горячиться». Одумавшись, тот прилюдно извинился перед поручиком, заявив собравшимся офицерам, что в любое время «готов дать каждому полное удовлетворение». Знал ведь, что по дуэльному кодексу никто не может его вызвать. Кроме известного бретера будущего декабриста Михаила Лунина, который, помня репутацию «покровителя разврата», мгновенно откликнулся: «От такой чести никто не может отказаться». Цесаревич предпочел замять честь шуткой.

Еще в павловское время Константин приказал за ошибку в строе дать 50 палочных ударов унтер-офицеру Лаптеву из рязанских дворян, что считалось крайним оскорблением чести. Но при «батюшке» сходило с рук.

Как писал Денис Давыдов: «Неглупый от природы, не лишенный доброты, в особенности относительно близких к себе, он остался до конца дней своих полным невежею. Не любя опасностей по причине явного недостатка в мужестве, будучи одарен душою мелкою, не способною ощущать высоких порывов, цесаревич, в коем нередко проявлялось расстройство рассудка, имел много сходственного с отцом своим, с тем, однако, различием, что умственное повреждение императора Павла, которому нельзя было отказать в замечательных способностях и рыцарском благородстве, было последствием тех ужасных обстоятельств, среди которых протекла его молодость, и полного недостатка в воспитании, а у цесаревича, коего образованием также весьма мало занимались, оно, по-видимому, было наследственным».

Военные способности Константина также были весьма посредственными. Во время итальянского и швейцарского походов 1799–1800 годов 20-летний генерал-инспектор артиллерии Константин был прикомандирован к корпусу генерала Вильгельма Дерфельдена, но наломал там таких дров, что после битвы при Треббии главком Александр Суворов заметил: «Зелено, молодо, и не в свое дело прошу не вмешиваться».

В ноябре 1805 года под Аустерлицем он так удачно командовал гвардейской кавалерией, что после уланской атаки вся русская гвардия (3,5 тысячи) оказалась отрезанной от главных сил и оказалась под угрозой полного истребления французской кавалерией. Из-за глупости цесаревича в самоубийственную атаку («Ребята, спасайте честь гвардии!») вынуждены были броситься два эскадрона кавалергардов, смявшие мощным порывом мамелюков и конных егерей, которые уже отнимали у семеновцев знамена. В полном окружении кавалергарды отчаянно рубились 15 минут с четырьмя эскадронами конных гренадер и пехотой французов, пока семеновцы перетаскивали через Раусницкий ручей артиллерию (ее генерал-инспектор в это время грыз свой мундир в тылу), – выжили лишь 18 человек, все перераненные попали в плен, где ими восхищался сам Наполеон. Александр за это одарил брата орденом Святого Георгия 3-й степени и спровадил в Петербург, подальше от театра военных действий. В 1807 году после неудачной битвы при Гейльсберге уже главнокомандующий Леонтий Беннигсен удалил столь экстравагантного командующего гвардией из армии. Во время Отечественной войны действовал всем на нервы, канюча о том, что русские войска непременно потерпят поражение, поэтому надо срочно подписывать мир с Наполеоном. Теперь его выпер из армии уже военный министр Михаил Барклай де Толли. Император попытался хоть куда-нибудь пристроить эту бестолочь, поручил формировать кавалерийский полк в Москве. Теперь уже взвыл генерал-губернатор граф Федор Ростопчин, взмолившись, чтобы убрали подальше великого князя. Александр попытался было отправить его в Нижний Новгород формировать ополчение, но Константин не пожелал быть новым Кузьмой Мининым и вернулся в армию. Там занялся привычным делом – стал копать под Барклая, заявляя на всех углах, что «не русская кровь течет в том, кто нами командует». Барклай поставил перед императором условие: или я, или этот субъект. После чего Константина убрали в Петербург и до самого конца войны больше не подпускали к войскам на пушечный выстрел.

После поражения Наполеона благоразумно не стал возвращаться в Россию, где его презирал и ненавидел весь двор, оставшись наместником в царстве Польском. Там тоже оставил по себе добрую память. Посещая полки во время учений, он нередко в припадках бешеного гнева врезался в ряды войск, осыпал всех яростной бранью. Пример августейшей лексики: «Вы – отъявленные свиньи и негодяи. Истинное несчастие – командовать вами. Я вам задам конституцию». Пять офицеров из-за грубости цесаревича покончили с собой.

Будучи даже внешне очень похож на своего отца, Константин унаследовал от того только его буйный нрав. Однако не унаследовал семейных пристрастий.

В 1796 году он женился на принцессе Юлиане-Генриетте-Ульрике Саксен-Заальфельд-Кобургской (в православии Анна Федоровна), однако – редчайший случай среди Романовых – через 24 года супружества развелся (бездетным). Разгульная жизнь в Варшаве бросила его в объятия обольстительной графини Иоанны Грудзинской. Мудрая полька приобрела на него такое влияние, что заставила Константина повести ее под венец и добиться титула княгини Лович.