Император-отрок. Историческая дилогия

– Да, княгиня, считаю. Всякое нарушение приказа есть проступок.

Так ничего и не узнала Наталья Борисовна.

Горько и больно было ей, но все же она справилась со своим большим горем: помолилась и решилась предаться вполне на волю Божию, жить настоящим, не думая о прошлом, о привольной жизни. Она решила быть поддержкой любимому мужу и нести с ним все несчастья и лишения. Только редко удавалось ей быть наедине со своим мужем, так как солдаты зорко стерегли их.

Отъехав несколько, Макшеев приказал остановиться и, обращаясь к князю Алексею Григорьевичу, проговорил:

– С вами едет слишком много дворовых, вам придется отпустить их. Оставьте себе только десять человек, а остальных сейчас же отпустите.

– Новая беда, новая напасть! Нас семья большая, где же справиться десятерым холопам!

– Еще, князь, вы должны отпустить также ваших приближенных и родичей, едущих в ссылку с вами.

– И с ними мы должны расстаться! Господи, какой это тяжелый удар! – упавшим голосом проговорил Алексей Григорьевич.

Волей-неволей Долгоруковым пришлось отпустить дворовых и оставить себе только десять человек, а также проститься и с теми родичами и близкими им людьми, которые добровольно ехали с ними в ссылку. Картина расставания была потрясающая, даже суровые, молчаливые солдаты прослезились, увидев, как молодая княгиня Наталья Борисовна расставалась со своими прислужницами, которые, горько плача, целовали руки у доброй госпожи.

– А это кто, князь? – спросил Макшеев у Алексея Григорьевича, показывая на Марусю.

– Это – моя родственница, она добровольно едет с нами.

– Делать это ей не указано, и она должна вернуться обратно в Москву.

– Это невозможно, невозможно!.. Мы все к ней так привыкли, разлука с нею повергнет нас в большую печаль.

– Что делать, князь, но вам придется с нею расстаться. В силу указа я не могу разрешить ей следовать за вами.

Однако князь Алексей был упорен в своих просьбах, и ему удалось разжалобить Макшеева, так что он дал согласие оставить Марусю.

Долгоруковы поехали далее. Скоро им пришлось сухопутную езду сменить на водную, и с этого момента у них уже не было никакого сомнения, что их везут в Сибирь.

Они поехали по Волге на стругах, под конвоем солдат. На другой же день поднялся страшный ветер, нашла черная туча и разразилась гроза. Струги кидало с боку на бок. Все страшно перепугались. Княжна Елена, меньшая дочь Алексея Долгорукова, настолько перепугалась грозы, что билась в истерике, а Наталья Борисовна, бледная, с широко раскрытыми глазами, дрожала всем телом. Маруся и князь Иван старались успокоить ее.

А затем потянулись бесконечные, однообразные дни. Струги, плохо управляемые, плыли медленно, с качкою, которая ужасно беспокоила Долгоруковых. Так добрались они до Соликамска. Тут их пересадили на подводы и повезли далее. Это путешествие было до крайности тяжело. Ссыльным пришлось взбираться на высокие горы, по таким узким дорогам, что можно было ехать только гуськом.

Так ехали целыми днями без остановок. Впрочем, и остановиться было негде – кругом глушь. Ехали в открытых телегах и не знали, где укрыться от дождей.

Княгиня Прасковья Юрьевна не вынесла такого ужасного пути. У нее отнялись руки и ноги.

В конце августа Долгоруковы наконец достигли Тобольска. Тут Макшеев сдал их гарнизонному капитану Шарыгину, грубому человеку, без всякого образования. Из Тобольска последний повез Долгоруковых куда-то далее на плохом, грязном струге, на котором только и можно было возить большую кладь. Везли их в пустынный и ледяной Березов, туда, куда был сослан несколько лет тому назад и Меншиков, этот «полудержавный властелин».

X

В первое время Левушку Храпунова как будто забыли в его тяжелом заключении – все были заняты князьями Долгоруковыми. Но когда те очутились в ссылке, вспомнили о Храпунове, и его потребовал к себе на допрос грозный начальник тайной канцелярии Андрей Иванович Ушаков.

Не без душевного волнения и страха предстал пред ним Левушка. Ушаков жестом руки приказал конвойным солдатам удалиться, затем долго рылся в каких-то бумагах и читал их; наконец, от кипы бумаг он отделил одну, положил на стол, расправил руками и углубился в чтение. Окончив его, Ушаков быстрым, проницательным взглядом окинул Храпунова, стоявшего перед ним с кандалами на руках и ногах, и медленно проговорил:

– Ведомо тебе, в чем ты обвиняешься?

– Нет, – тихо ответил Храпунов.

– Выходит, ты никакой вины за собой не знаешь?

– Я виновен только в том, что из тюрьмы бежал и у дяди в усадьбе скрывался.

– Твой побег из тюрьмы не поставлен тебе в вину. Тебя упрятали туда верховники своею властью и давно выпустили бы. Но дело не в том. Ты обвиняешься теперь в сообщничестве с Иваном Долгоруковым.

– В каком сообщничестве? Князь Иван оказывал мне свою дружбу, это точно, но ни про какие дела со мной не говорил. Прикажите, поклянусь.

– Ну, брат, ни клятвам, ни божбам я не верю, у меня есть другое средство дознаться правды, то будет много вернее. Отвори двери в соседнюю горницу, не поленись, взгляни, – с какой-то слащавой улыбкой проговорил Ушаков, показывая на обитую железом дверь в другую горницу.

Левушка подошел к двери и, толкнув ее ногой, открыл. Это была пыточная со всеми адскими инструментами и приспособлениями к терзанию живого человека: там были дыба, жаровня, всевозможного рода клещи и кнуты и т. д. Храпунов побледнел при взгляде на это.

– Что, или не понравилось? Да ты все щеголяешь в убранстве? – полунасмешливо, полусерьезно сказал Ушаков, показывая на ручные и ножные кандалы, и, крикнув солдата, приказал снять их с Левушки.

Храпунов был освобожден от цепей.

– Ну вот, теперь нам с тобой говорить вольготнее будет! – произнес Ушаков, а затем спросил: – Так ты про подложную духовную, которую смастерил твой приятель Иван Долгоруков, ничего не знаешь?

– Ничего, клянусь вам, и под пыткой то же самое скажу, – откровенным голосом проговорил Храпунов.

Ушаков устремил свои холодные, проницательные глаза на Левушку и долго смотрел на него, как будто желая проникнуть в глубину его души, а затем произнес:

– Зачем пытать тебя? Зачем ломать молодые кости и рвать молодое тело? Вижу, ты невиновен. О том так и донесу ее императорскому величеству, всемилостивейшей государыне. Гей, уведите его, а цепей не надевать!

Солдаты отвели Храпунова обратно в острог.

Хотя Ушаков и нашел Левушку Храпунова невиновным в том преступлении, которое было взведено на него, но все же Левушке пришлось долго бы еще сидеть в остроге, если бы за него не вступился его дядя.