Император-отрок. Историческая дилогия
Шрифт:
Несмотря на свои еще не старые годы, императрица позаботилась о наследнике русского престола. Усыновив родную племянницу принцессу Анну Леопольдовну, дочь своей сестры, герцогини Мекленбургской Екатерины Иоанновны, государыня стала подумывать о муже для нее, несмотря на крайне юный возраст принцессы. Ее выбор остановился на принце Антоне Ульрихе Брауншвейг-Люнебургском, племяннике римской императрицы, и он был объявлен женихом принцессы.
В конце 1731 года высочайшим указом было повелено приводить народ к клятвенному обещанию – признать законным наследником того, кого назначит императрица. Этим Анна Иоанновна думала совсем отстранить от престолонаследия цесаревну Елизавету, дочь великого Петра.
Добрая и кроткая Елизавета Петровна приобрела любовь и доверие народные, а императрица, не любя цесаревну и опасаясь ее прав на престол русский,
Высочайший двор находился в Петербурге, пробыв более двух лет в Москве, причем первым, чуть не полновластным министром у императрицы был друг ее сердца, хитрый, честолюбивый курляндский герцог Бирон.
Да и вообще в царствование Анны Иоанновны немцы заняли видную роль при дворе и отодвинули на задний план природных русских вельмож; почти все высшие места в государстве были заняты иностранцами: Бирон, Миних, Остерман, Левенвольд – все это люди не русские, не свои, а пришлые. Народ косо поглядывал на них и особенно недолюбливал любимца государыни Бирона. Русскому народу было памятно владычество Меншикова, Долгоруковых, но те хотя были природные русские люди, что несколько и мирило народ с фаворитами, теперешний же временщик был немец, и народное чувство было сильно затронуто.
– Не было печали – черти накачали! И от своих временщиков нам житья не было, а теперь появился новый из неметчины. Вот и пляши под его дудку. Хоть на сердце и кошки скребут, а ты пляши, не то плетей либо чего еще похуже отведаешь. Ох, тяжелое время наступает! Немцы большую силу забрали у нас на Руси! – так говорил народ, недовольный иностранцами, которые окружали трон русской императрицы.
В небольшом, уютном домике, находившемся на Невской першпективе, проживал наш старый знакомый Храпунов со своей женой. Он отказался от военной службы и состоял на гражданской под непосредственным начальством кабинет-министра, вельможи Артемия Петровича Волынского.
Артемий Петрович Волынский родился в 1689 году. Он был потомком прославившегося в Куликовской битве князя Дмитрия Михайловича Волынского-Боброка, сидевшего в засаде и решившего битву в пользу русских. Пятнадцати лет он был отдан на военную службу и во время прутского похода уже пользовался расположением Петра Великого. Вместе с Шафировым он участвовал в мирных переговорах с турками, затем в заключении Адрианопольского мира и был послан в Петербург к царю Петру в качестве курьера. С этих пор он уже выступил как дипломат и обруситель присоединяемых к России инородческих земель. Много способствовало возвышению Волынского то, что он был женат на двоюродной сестре царя Александре Нарышкиной. В конце царствования Петра Великого Волынский получил известность хищного взяточника, и был случай, когда Петр отдул его своей дубинкой. Однако это не мешало ему остаться администратором и при Петре II: он был назначен губернатором в Казань. Имея сильное покровительство при дворе, Волынский продолжал взяточничествовать, но вместе с тем проявлял великую необузданность нрава и, кроме того, ничем не сдерживаемую резкость в выражениях. Когда происходило избрание на царство Анны Иоанновны и верховники ограничили самодержавие, Волынский с необузданной смелостью выступил против ограничений и резко написал из Казани, что самодержавие не может быть ограничено, так как в этом случае вместо одного царя явятся восемь. Благодаря этому он был вызван императрицей Анной в Петербург и назначен воинским инспектором. Очутившись вблизи центральной власти, Волынский заискивал, безусловно, перед всеми, и в особенности перед Бироном, который в то время уже стал всемогущим. Вместе с тем втайне Волынский в то же самое время сошелся довольно тесно с противниками Бирона: Хрущовым и Еропкиным. Благодаря близости к Бирону он получал дипломатические поручения за границей, затем был назначен кабинет-министром, а вместе с тем получил право личного доклада императрице по делам кабинета. Он держал руку Бирона против Остермана, последний же видел в нем соперника и, будучи умнее Волынского, сумел восстановить против него Бирона, указав ему на близость Волынского с Еропкиным и Хрущовым, которые к тому времени были заподозрены в тайном заговоре против герцога. Само собою разумеется, что Бирон начал стремиться к низвержению опасного врага; однако сделать это было нелегко, так как в лице императрицы Анны Иоанновны Волынский продолжал иметь очень
высокую покровительницу. Она пропускала без внимания намеки герцога на будто бы предосудительные действия Артемия Петровича, и он по-прежнему занимал пост кабинет-министра и пользовался большим значением как при дворе, так и в общественной жизни.Волынский скоро обратил внимание на расторопного и трудолюбивого Храпунова. Вскоре же он дал Левушке несколько важных поручений, и все они самым точным и аккуратным образом были выполнены. Это понравилось Волынскому; он, наградив Храпунова, приблизил его к себе, и вследствие этого положение Левушки было упрочено.
Когда это было достигнуто и супруги пообжились в невской столице, они упросили дядю погостить у них.
Долго собирался старик Гвоздин к своему племяннику; его страшил неблизкий путь из усадьбы через Москву, да, кроме того, Петр Петрович не любил Петербурга, считая его чуть не немецким городом. Но все же он превозмог в себе отвращение к Питеру и приехал в него исключительно только из любви к своему племяшу. Конечно, его приезд явился целым событием в домике Храпунова.
На другой день Левушка повел дядю смотреть город. Были они в Исаакиевском соборе, полюбовались снаружи и на Зимний дворец, который приказала для себя построить Анна Иоанновна на красивом берегу величественной реки Невы, погуляли и по Невской першпективе. В то время Невский проспект немногим отличался от прочих улиц Петербурга: направо и налево вместе с роскошными палатами вельмож ютились и небольшие домишки, чуть не мазанки или хибарки бедняков. По всему проспекту по обе стороны росли кудрявые липы и тополя.
Храпунов, вернувшись домой, спросил у дяди, нравится ли ему Петербург.
– Чему тут нравиться? Это – не русский город, а неметчина! – насупясь, воскликнул Гвоздин.
– Стало быть, по-твоему, Москва, дядя, лучше?
– Да разве можно Питер сравнивать с Москвой! Москва – православный, русский город, а в вашем Питере русского незаметно: здесь все чужое, все иноземное…
– Да полно, дядя, в Питере русских несравненно более, чем иностранцев.
– Ты лучше, племяш, скажи – полурусских. Вы здесь все онемечились! У вас как самую-то большую улицу называют?
– Невская першпектива.
– Ведь ишь ты: по-нашему, просто улица, а по-вашему – какая-то першпехтива. И на этой вашей першпехтиве всего церквей одна-другая и обчелся, а в Москве хоть и нет таких прямых и длинных улиц, как здесь, зато церкви на каждом шагу. Молись, не ленись.
– Это точно: церквей в Москве много, – согласился с дядей Храпунов. – Но нельзя, дядя, забывать, что Москва – старый город, а Питер только тридцать лет как основан.
– Ну, оставим, племяш, говорить про это. Ты мне лучше скажи, как твой начальник, ладишь ли ты с ним?
– Артемий Петрович Волынский – добрейшей души человек. Он честен, правдив и, несмотря на свой важный чин, прост, доступен. Дай Бог таких министров побольше на Руси! – с увлечением ответил Храпунов.
– Ну а с немцами он как? Ладит?
– Вот это-то и плохо, дядя, что он не ладит с ними.
– Да ты, никак, племяш, рехнулся! Плохим называешь то, что министр Волынский не ладит с немцами?
– С герцогом Бироном не в ладах он.
– Так что же? Так и надо.
– Нет, дядя, так не надо. Ведь герцог Бирон – сила, большая сила… Ведь он – почти правитель всей Руси.
– Вот то-то и плохо, племяш, больно плохо, что государыня дала власть немцам…
– В этом, дядя, я, пожалуй, согласен с вами: немцы забрали большую силу.
– То-то и есть!.. А кто Бирон? Сын придворного конюшенного… И место ему быть не здесь, в русском замке, а в своей неметчине. Пусть бы сидел там да управлял лошадьми, а то прилез сюда управлять людьми, – резко и громко проговорил Гвоздин.
При последних его словах в горницу тихо вошел дворовый парень Петрушка с хитрым, некрасивым лицом и плутоватыми глазами. Это был крепостной Храпунова, исполнявший у него должность лакея.
– Что тебе? – сурово спросил Храпунов.
– Прикажете, сударь, запрягать коней или подождать? – с поклоном спросил Петрушка у своего барина.
– Скажу, когда нужно будет… Пошел!
– Слушаю-с! – И Петрушка поспешил убраться.
– Дядя, как ты неосторожен!.. – обратился Храпунов к майору. – Ну разве можно говорить про Бирона такие слова? Ведь у герцога везде есть уши и глаза…
– Даже и здесь, в твоем доме?
– Даже и здесь, у меня. Нам, русским, тяжело. Мы все зависим от немцев, – с глубоким вздохом проговорил Храпунов, – все мы в ярме.