Император вынимает меч

— Это невозможно — оживить умершего.

— Знаю, но можно поставить на его место другого, дав прежнее имя, а заодно и судьбу.

— Но что это даст?

— Пока не знаю. Но знает Леда. И, возможно, знает Изида.

Арий задумчиво погладил гладко выбритый подбородок.

— Даже если умерший был наделен свойством, что именуется харизмой, это вовсе не значит, что его слава автоматически перейдет на преемника. Он должен сам обладать незаурядными качествами. И он должен иметь под своим началом людей, способных побеждать. Кто в наше время способен побеждать?

— Римляне и пуны! Они уже крепко сцепились между собою! — моментально ответил Кеельсее и, подумав, прибавил:

— И всё.

— Нет не всё. На это способны кочевники, живущие далеко к востоку отсюда. Я знаю сарматов, массагетов и юэчжей, но наверняка есть и другие. Степь из года в год дает будущее все новым племенам. Этот дракон бессмертен и неистощим. Бесконечный мир от Каспия до Китая кишит народами, любой из которых может, словно по волшебству, вознестись над соседями. Если найдется тот, кто поспособствует этому вознесению и направит энергию дикарей в нужное ему русло, может возникнуть сила, которую даже трудно оценить. Эти варвары способны на многое.

— В таком случае не мешает проверить, как обстоят дела у перечисленных тобой дикарей.

Гигант задумался. Ему явно не хотелось утруждать себя поисками. Он был ленив той самой ленью, что именуется сибаритством. Он любил известный комфорт. Перспектива отправиться в дальние странствия Ария не прельщала.

— Нечего проверять. Я был там. Там все спокойно. Дерутся между собой. Савроматы нападают на скифов, массагеты — на савроматов, с востока напирают юэчжи. Племя на племя. Если Леда и впрямь затеяла игру, то где-то на западе. Впрочем… — Гигант задумался, а потом, хотя и с неохотой, кивнул. — Пусть будет по-твоему. Я осмотрю восток континента — от Китая до Сирии. Возьми на себя земли к западу от Геллеспонта. Если что-то разнюхаешь, свяжись через ттул. Это опасно, но риск оправдан. Если ты прав в своих предположениях, наш враг уже знает, что мы вступили в Игру.

— Договорились! — В глазах бородача мелькнул сумасшедший огонек. Он ласково коснулся губами перстня с игральной костью. — Игра! Как в старые добрые времена! Перемешать народы и государства, сцепить меж собою! Поз звон бранной стали, свист стрел, удары напоенных ядом стилетов! Докажем этой девчонке, что ни к чему считать себя выше других, что она — не единственный и не первый игрок в этом мире. Славная будет забава!

— Да, — равнодушно согласился гигант. Покосившись на гостя, он сообщил:

— Тебе пора.

— Я знаю. — Кеельсее поднялся, и кресло его, словно по мановению волшебной палочки, исчезло. — Прощай.

— До скорого! — поправил гигант, также вставая.

Они обменялись рукопожатием. Ладонь гостя утонула в ладони хозяина.

— Я буду ждать от тебя известий, — сказал Кеельсее.

— А я от тебя, — ответил Арий.

На том они и расстались. Гигант, прозванный Арием, тот, что был не совсем человеком, остался в мертвом городе, чье имя — Дур-шаррукин — было забыто людьми. А его гость Кеельсее, в прошлом правитель многих царств, а еще раньше — атлант, величайший интриган, какого только знал этот мир, — интриган не только в прошлом, — отправился в обратный путь. Его ждал… Его ждал… Он и сам еще не знал, куда именно держит путь…

Штурмующий города Жизнь и смерть Деметрия Полиоркета, звезды в бурной ночи [27] (Между Востоком и Западом)

… его беспримерная в истории, бурная и полная приключений жизнь представляет собою, подобно самой эпохе диадохов, неустанное стремление вперед, завершающееся, наконец, полным истончением сил; он начинает прекрасно и ослепительно, чтобы кончить отталкивающим процессом разложения. Деметрий является воплощением элементов брожения этой странной эпохи; чем сильнее она стремится к покою и к окончательному разрешению, тем бессвязнее становятся его поступки; его времени наступает конец, когда грандиозное движение борьбы между диадохами начинает проясняться и успокаиваться. Будучи самой яркой звездой бурной ночи, наступившей по смерти Александра, он теряет свой блеск, когда начинает брезжитъ утро тихого дня…

И. Дройзен «История эллинизма»

27

Авантюрина пятая — проба пера Хранителя.

Своего главного города наш герой не взял. На ночь Деметрий назначил решающий штурм, пятый или шестой в череде решающих по счету. На приступ должны были пойти полторы тысячи самых опытных воинов, в том числе и знаменитый гигант Алким, этот восставший из тени Аякс. Отряду было велено, вырезав часовых, проникнуть чрез брешь и закрепиться подле театра. Как рассчитывал Деметрий, воины со стен бросятся на этот отряд, а в это время их позиции займут ловкие пельтасты.

Замысел удался, но только наполовину. Несколько смельчаков сняли часовых подле бреши, и ударный отряд проник внутрь. Никем не замеченные, воины выстроились в колонну и двинулись к театру, но по пути были обнаружены горожанами. Закипел бой, но, вопреки ожиданиям Деметрия, стража не покинула стены, и потому устремившиеся на штурм полки встретили ярый отпор. Самый жестокий бой разгорелся подле театра, куда сбегались все свободные в этот день от службы горожане. Сирийцы и родосцы нещадно поражали друг друга прямо на арене и между скамей, и долго не было ясно, кто же одержит верх. Многим уже казалось, что вот-вот и город падет. Все решил устремившийся в атаку полк египтян, присланных Птолемеем. Полторы тысячи отборных наемников одолели утомленных долгим побоищем смельчаков. Алким пал, сраженный стрелой в горло — в узкую щель между панцирем и нащечником. Лишь немногим из диверсантов удалось пробиться к стене и вернуться к своим.

Деметрий был огорчен неудачей, но не отчаивался. Он готовил новый штурм, когда прибыл вестник от отца, передавший приказание оставить Родос в покое и отправиться в Грецию, где Кассандр осадил Афины. Деметрий послал парламентеров, предложив родосцам почетный мир, и те приняли предложение. Родосцы сохраняли свободу, за что признавали себя союзниками сирийских царей против всех, кроме Египта. Это значило, что Деметрий так и не достиг своей цели. Но он попытался представить поражение как победу, высокопарно отметив мужество врагов и даже оставив им в качестве подарка чудовищную Погубительницу.

Своего главного города наш герой не взял, что не помешало ему войти в историю громким прозванием Полиоркет — Берущий Города…

Стратоника родила сына за год до смерти царя Филиппа. [28] Мальчик был большеголов и горласт, сморщенное личико его носило печать будущей красоты, что тут же отметил опытный взор повивальной бабки.

— Настоящий Красавчик!

— Точно! — согласился Антигон, счастливый отец. Он тут же признал новорожденного своим сыном, хотя в Пелле шептались, что ребенок зачат от антигонова брата, чьей женой прежде была Стратоника и по смерти которого она вышла за Антигона, из-за увечья прозванного Циклопом. Но Антигон твердил, что все это чушь.

28

337 г. до н. э.

— Разве вам неизвестно, что дети порой появляются на свет до срока! — говорил он, с радостным смехом подбрасывая вверх орущего сына. — Посмотрите, какой хорошенький мальчик! Весь в меня!

Что и говорить, мальчик удался прехорошенький. Но он ничуть не был похож на грубого лицом, кривого на один глаз Антигона, да и не выглядел недоношенным. Это был упитанный крепкий малыш, задорно поблескивавший голубыми глазенками — точь-в-точь, как у антигонова брата. Но Антигону, чей возраст уже приблизился к полувековой отметине, более всего на свете хотелось иметь сына, и он заставил поверить себя, а затем и всех остальных, что Деметрий — так нарекли малыша — от него.

— Мой и ничей больше!

* * *

Он был на редкость красив, сын Стратоники и Антигона, красив необычной, грозной красотой. Столь необычной, что ни одному ваятелю не удавалось и не удастся впредь передать это лицо, прелестное и грозное одновременно, полное отваги, силы и поистине царского величия. Это лицо словно олицетворяло эпоху, полную величия, могучих мужей и великих битв, свершавшихся по велению Александра, при жизни удостоенного прозвища Великий. Это было лицо воина, лицо героя. Многие находили, что лицо юноши пристало скорее богу, нежели человеку.