Император
Шрифт:
Каких-либо многочисленных и хорошо организованных пиратских групп, типа не так давно разбитых теми же тевтонцами и Ганзой витальеров, нынче на Балтике не обреталось, однако всякая зубастая мелочь, конечно, шастала – на тех пираний имелись на «Святителе Петре» акульи зубы в виде дюжины секретных «новгородских бомбард», придуманных все тем же князем Георгием, и бьющих тяжелыми оперенными стрелами верст на шесть. Впрочем, бомбарды – это на спокойной воде только, а для всяких неожиданностей держал купчина Амос на своем корабле хорошую абордажную команду в лице бывших ушкуйников знаменитой хлыновской ватаги, некогда заставлявшей дрожать всю Орду, о царице которой – великой ханше Айгиль –
Об ордынской правительнице нынче матросики и говорили, косясь на низкие и лесистые ливонские берега, тянувшиеся по правому борту. Особенно не унимался юнга, по-новгородски – «зуек», ма-аленькая такая птичка, на которую как раз и походил юнга – светлоокий, рыжий и веснушчатый до такой степени, что даже не было видно щек. Все так парнишку и кликали: Рыжий, а не Тимоша. Вот этот Рыжий-то всю команду на дальних переходах обычно и забавлял – за то, по большому-то счету, в юнги и взяли.
Нынче же что-то про Орду разговор зашел – судно исправно шло по ветру хорошо знакомым путем, палуба была надраена – больно смотреть, все работы по кораблю исполнены, что еще делать-то? Только лясы точить.
– Говорят, великая ханша Айгиль нраву злобного, а на вид – ну, сущая ведьма! Старая вся, морщинистая, глазки узенькие – татарка ведь, – лицо, как блин, а щеки такие, что…
– Ты на свои щеки посмотри, чудо брехливое! – не выдержав, расхохотался один из ушкуйников, десятник Фома, до того спокойно облокачивавшийся на увешанный красными щитами фальшборт и внимавший отроку вполне благосклонно.
Зуек ничуть не обиделся – он вообще никогда ни на кого не обижался, не имел такой дурацкой привычки: ну, насмехаются люди, так и что с того? И это еще с какой стороны посмотреть: можно ведь сказать – насмехаются, а можно – просто смеются, веселятся, радуются.
Ушкуйник этот, Фома, сразу видно – злодей, разбойник из разбойников: в ухе серьга золотом горит-плавится, пальцы перстями унизаны, сабли рукоять – самоцветами, кафтан свейский, с узорчатым поясом, на ногах – высокие сапоги, а уж лицо… вот уж кто про щеки молчал бы! На свои посмотрел бы – бритые, будто немец какой! Но бритые, может, день назад, а то и все два, и ныне в темной щетине, будто стерня. Вообще, Фому на ладье сторонились, как и ушкуйников его, лиходеев… И зачем только Амос Кульдеевич таких на борт взял? Говорит: от разбойников… так вот они теперь на корабле и есть – разбойнички-ушкуйнички – а кто же?
– Я ж не сам по себе вру, дяденька, – улыбнувшись, учтиво сказал Тимоша. – Просто передаю то, что своими ушами на торговой стороне слыхал от гостей сурожских.
– Врут твои гости сурожские, как сивые мерины! – Ушкуйник неожиданно потрепал отрока по плечу и уселся на скамью-банку рядом. – Ты не обижайся, зуек. Просто я царицу Айгиль видел – в походе ордынском с князем великим был.
– Ах, вон оно что!
Свободные от вахты матросы обступили ушкуйника широким кругом, даже шкипер Амос Кульдеев, кликнув сменщика, подошел – бывалого-то человека всегда интересно послушать.
– Расскажи, Фома, расскажи!
– Да не рассказчик я…
– Так, говоришь, у самого князя Егора служил?
– У воеводы Никиты по прозвищу Купи Веник.
– О! То человек знаменитый. Воин! Так что ханша?
– Никакая
она не старая. – Улыбнувшись, ушкуйник мечтательно посмотрел в небо, на белых, кружащих над мачтами чаек. – Наоборот – молода даже очень. И красива – как солнце, не отвести взгляд. Худовата – да… как и наша княгинюшка, но красавица и, говорят, умна. К людям молодая ханша приветлива, за что народ ее и любит, но на расправу крута…– Все они на расправу круты, – вставил кто-то, и кормчий тотчас погрозил охальнику кулаком – мол, ты тут смотри, паря, не очень-то власть критикуй, не то…
Так вот почти до самого вечера и проговорили, а вечером погода испортилась, как оно обычно на море Варяжском бывает. Ветер злой да колючий подул, погнал волну, натянул исходящие мелким дождем тучи, да так, что кормчий решил ночью в бухточке знакомой на якорь встать, отсидеться. Так-то, если бы погода позволила, можно было б и ночью идти – просто мористее взять, чтоб, не дай бог, не наскочить на песчаную отмель. Да Амос Кульдеев тут все мели знал! И все же непогодь решил переждать – оно спокойней как-то.
Встали на якорь в местечке приметном – напротив кривой сосны, да сплавали на лодке к берегу, набрали ключевой водички. Капал по палубе дождь, и спать все полегли рано: кому положено – в каморках на корме, кто – в подпалубье, остальные же разбили меж мачтами узкий шатер, в нем и улеглись вповалку.
Рыжий зуек, уже засыпая, слышал, как кормчий наказывал вожаку ушкуйников:
– Ты уж смотри, Фома, в оба глаза. За кормой у нас – я приметил – постоянно чужие паруса белели, три корабля – не менее. И все, как мы шли, не отставая и вперед не гонясь.
– Ганзейцы?
– Может, они. А может, орденские. Нам не враги, но… в море-то всякое случиться может. Особенно – когда на всех одну бухту делить.
– Ничо, Амос Кульдеевич, – с усмешкой заверил Фома. – Ужо не провороним.
– Ты, ежели вдруг какой чужой корабль в бухту войдет, меня разбуди все ж.
Тимоша уснул рано, рано и проснулся – в щелке шатра светлело уже, нынче ночки короткие. Дождь, похоже, кончился – по палубным доскам капли не стучали, и небо – привстав, парнишка глянул в щелку одним глазком – от тучек очистилось и казалось белым, как творог, лишь на востоке, за соснами, алела заря.
Выбравшись на палубу, отрок поежился – брр! – промозгло было кругом, склизко, однако же организм властно требовал освободиться от лишнего, пришлось идти на нос судна.
Справив свои дела, полусонный зуек поплелся обратно в шатер, досыпать, да чуть было не споткнулся обо что-то тяжелое. И что б это такое могло валяться на палубе? Вчера ведь только приборку делали. Пожав плечами, Тимоша опустил голову… и тут с него сразу слетел весь сон! Под ногами лежало тело знакомого матроса, вахтенного, и не просто так лежало – скажем, пьяным, – а со стрелой в боку!
– Господи! – перекрестившись, Тимоша открыл было рот – покричать, позвать кого-нибудь да, наконец, просто разбудить всех.
Однако не успел – какая-то жутко огромная фигура в мокром черном кафтане, отделившись от мачты, с размаху плеснула зуйку кулачищем в зубы, да так, что несчастный мальчишка полетел за борт и, подняв брызги, скрылся в набежавшей жемчужно-серой волне.
А на судне началась драка!
Часть вахтенных была убита еще поутру стрелками с подошедших в бухту судов – трех пузатых коггов с орлами и бело-красными флагами славного ганзейского города Любека! Ударили из арбалетов, затем тут же – тихо! – пошли на абордаж, правда, ушкуйники Фомы оказались наготове. Даже из пушки успели пальнуть – попав в один из коггов, однако вражин оказалось на удивление много, как и спущенных с чужих кораблей лодок.