Император

– Да, притом он и красивее, и… как бы мне выразиться… и более похож на богов, чем холодная мраморная статуя, – продекламировал Эвфорион. – Он, конечно, важный господин, но все-таки он вместе с тем и художник. Нельзя ли посредством Понтия, Папия, Аристея или кого-либо из великих живописцев уговорить его при торжественном зрелище представить в нашей группе прорицателя Калхаса? Он изобразил бы его иначе, чем этот сухой резчик по слоновой кости Филемон. Подай мне лютню, я уже забыл начало последнего стихотворения. Ох, эта проклятая память!

Эвфорион с силой провел пальцами по струнам и запел еще довольно звучным и хорошо выработанным голосом:

– «Слава тебе, о Сабина! Слава, победная слава могучей богине Сабине!» Если бы Поллукс был здесь, он опять напомнил бы мне настоящие слова. «Слава, победная слава стократной Сабине!..» Бессмыслица. «Слава, бессмертная слава Сабине, уверенной в громкой победе». И это не то! Если бы крокодил пожелал проглотить эту Сабину, я с удовольствием отдал бы ему на закуску вон тот свежий пирог на блюде. Но постой! Теперь вспомнил: «Слава, стократная слава могучей богине Сабине!»

Адриану было достаточно слышанного.

Между тем как Эвфорион, посредством беспрестанных повторений, старался запечатлеть в своей упрямой памяти стихи, император повернулся спиной к домику и, не без труда пробираясь со своими спутниками между сидевшими на корточках работниками, не раз хлопнул Титиана дружески по плечу, а в ответ на приветствия Понтия вскричал:

– Я благословляю свое решение приехать сюда сегодня! Хороший вечер, превосходный вечер!

Уже много лет Адриан не чувствовал себя в таком беззаботном и веселом настроении, как в этот день. И когда он, несмотря на поздний час, нашел всюду усердно трудящихся работников и увидал, что в старом дворце многое было восстановлено или уже находилось на пути к обновлению, неутомимый монарх выразил свое удовлетворение, обращаясь к Антиною:

– Вот где можно убедиться, что даже в наш трезвый век добрая воля, усердие и умение могут творить великие чудеса. Объясни мне, Понтий, как ты соорудил эти чудовищные леса?

XII

После первого веселого вступления императора в свою наполовину готовую резиденцию он провел еще много хороших часов.

Понтий предложил временно приготовить для приема императора несколько хорошо сохранившихся, предназначавшихся первоначально для его свиты комнат, в одной из которых открывался широкий вид на гавань, город и остров Антиродос 78 . Скоро было устроено все необходимое для ночного отдыха Адриана и его спутников. Хорошая постель, которую префект прислал на Лохиаду для Понтия, была перенесена в опочивальню императора, а в других горницах поставили походные кровати для Антиноя и остальных спутников.

78

Антиродос – небольшой островок с царским дворцом и Малой гаванью.

Столы, подушки и всякого рода утварь, уже доставленную александрийскими мастерами, но еще нераспакованную и лежавшую в тюках и ящиках среди большого центрального двора, быстро разместили (по мере надобности) в наскоро обставленных покоях.

Еще прежде чем Адриан при помощи префекта осмотрел последнюю из комнат, в которых производились реставрационные работы, Понтий уже покончил со своими распоряжениями и мог заверить императора, что у него сегодня же будет хорошая постель и сносное помещение, а завтра совершенно прилично убранные комнаты.

– Отлично, отлично, превосходно! – воскликнул властитель, вступив в отведенный ему покой. – Можно подумать, что вам помогают усердные демоны. Полей мне воды на руки, Мастор, а затем приступим к ужину. Я голоден, как собака нищего.

– Я думаю, мы найдем то, что тебе нужно, – сказал Титиан, в то время как император умывался. – Ты истребил все, что мы послали тебе сегодня, Понтий?

– К сожалению, да, – ответил тот со вздохом.

– Но я велел послать тебе ужин на пять человек.

– Он насытил шестерых голодных художников, – отвечал архитектор. – Если бы я только мог подозревать, для кого предназначалось такое множество кушаний. Что же делать теперь? Вино и хлеб остались в зале муз, но…

– Ну, так этим и нужно довольствоваться, – сказал император, вытирая лицо. – Во время дакийского похода или в Нумидии и нередко на охоте я был доволен, если на голодный желудок получал хотя бы хлеб и вино.

Лицо Антиноя, сильно утомленного и голодного, омрачилось при этих словах. Адриан заметил это и сказал, улыбаясь:

– Юности недостаточно хлеба и вина, чтобы жить. Вы только что показывали мне вход в квартиру управляющего дворцом. Неужели нельзя найти у него ни одного куска мяса, или сыра, или чего-нибудь подобного?

– Едва ли, – отвечал Понтий, – потому что этот человек набивает свой большой живот и желудки своих восьмерых детей хлебом и размазней. Но попытаться все-таки нужно.

– Так пошли к нему, а нас сейчас же проведи в залу, где музы берегут для меня и моих спутников хлеб и вино, которые они не всегда даруют своим служителям.

Понтий тотчас же повел императора в залу. По пути туда Адриан спросил:

– Разве смотритель дворца получает такое нищенское содержание, что должен довольствоваться столь скудной пищей?

– Он имеет даровую квартиру и получает двести драхм в месяц.

– Нельзя сказать, чтобы это было слишком мало. Как его зовут и каков этот человек?

– Он называется Керавном и происходит от старинной македонской фамилии. Его предки с незапамятных времен занимали эту же должность, и он воображает себя даже в родстве с вымершим царским родом через какую-то любовницу одного из Лагидов. Керавн заседает в Совете граждан и никогда не выходит на улицу без своего раба, принадлежащего к числу тех, которых работорговцы на рынках дают в придачу. Он толст, как откормленный хомяк, одевается, как сенатор, любит древности и редкости, которые покупает на последние деньги. Он носит свою бедность больше с надменностью, чем с достоинством, но он честный человек и может быть полезен, если только подойти к нему как следует.

– Значит, своеобразный субъект. Ты говоришь, что он толст, а весел ли он?

– Ну уж нисколько.

– Жирных и ворчливых людей я терпеть не могу. Что за перегородка здесь в зале?

– Там работает лучший ученик Папия. Его зовут Поллуксом; это сын привратника. Он тебе понравится.

– Позови его, – сказал император.

Прежде чем архитектор мог исполнить это приказание, над перегородкой вынырнула голова скульптора.

Молодой человек услыхал голоса и шаги приближавшихся, почтительно поклонился префекту со своего возвышения и, удовлетворив любопытство, хотел спрыгнуть с подставки, на которую взобрался, как Понтий закричал, что с ним желает познакомиться архитектор Клавдий Венатор из Рима.

– Это очень любезно с его стороны и еще более с твоей, – крикнул Поллукс сверху, – так как только через тебя он может знать, что я существую в подлунной и научился владеть молотком и резцом. Позволь мне сойти с моего четвероногого котурна, господин, потому что теперь тебе приходится смотреть на меня снизу вверх, а судя по тому, что рассказывал мне Понтий, ничто не может быть несообразнее этого.

– Оставайся там, где ты теперь, – возразил Адриан. – Между товарищами по искусству не должно существовать никаких церемоний. Что ты там делаешь?