Империя хирургов

Тут наш разговор оборвался, так как к трибуне семенящим шагом подошел Вирхов.

Следующим утром, все еще колеблясь, я вошел в здание Королевского Института и направился в зал, где должно было пройти заседание секции физиологии. Я надеялся стать свидетелем важнейших событий.

Чуть раньше десяти в зале появился профессор Гольц. В глаза бросался его массивный, широкий подбородок, спрятанный под разделенной на две части бородкой. Излучая уверенность в себе, он решительно проследовал по залу. Вскоре после него появилась изящная фигура Феррье, манеру которого, напротив, отличали спокойствие и робкая сдержанность. Он был на десять лет моложе своего оппонента.

Йео занял место секретаря общества, находившееся рядом с креслом президента Майкла Фостера, знаменитого ухоженной окладистой бородой.

Фостер занял место за трибуной и с широким жестом возвестил, что настала минута первостепенного значения для всей медицины. Он сообщил, что профессор Гольц намеревается разрешить многолетний спор о локализации функциональных центров головного мозга. Но у профессора Феррье будет возможность возразить ему. Во второй половине дня в Кингс Колледж оба оратора смогут продемонстрировать подопытных животных. Затем их усыпят и проведут вскрытие, которое докажет либо опровергнет утверждения докладчиков. Фостер заговорил громче: он выразил надежду, что все присутствующие осознают всю опасность и все величие момента. Он воскликнул: «Законодательные власти нашей страны с исключительным усердием взялись за исследования в области физиологии, что, в сущности, привело к парализации научной работы. Но мы убеждены, что эксперимент – лучший способ пролить свет на загадки жизни».

Гольц сменил Фостера на трибуне, и зал в напряжении замер. Гольц обвел присутствующих своими светлыми глазами, и в этом взгляде чувствовались присущие ему твердость и жажда борьбы. Все затихли, хотя зазвучала непонятная для многих слушателей без переводчика немецкая речь. Вдохновленный моментом, он говорил с холодной точностью, которая была в лучших традициях науки. Как и остальные, Гольц прекрасно чувствовал, насколько волнительно было происходящее. Он начал с обзора теорий и методов исследования Флурана, Фритча, Хитцига и Феррье. Затем с беспощадной резкостью он перешел в нападение: «Плод, – пояснил он, – может выглядеть очень соблазнительно, но сердцевина его может оказаться червивой, и совсем несложно отыскать изъеденные паразитами места в предложенных доныне теориях локализации функциональных центров…»

Это был выпад в сторону Хитцига, Фритча, Феррье – всех, кто верил в существование моторных и сенсорных центров головного мозга.

Голос профессора был отчетливо слышен даже в дальних уголках зала. Он заявил, что не приемлет метод электрической стимуляции, при помощи которого Хитциг и Феррье обнаружили так называемые функциональные центры. По его словам, существовал лишь один метод, способный доказать, имеют ли место такие центры в действительности. И это удаление тех долей мозга, в которых, как утверждалось, они находятся. Если живому существу удалить область мозга, которая, по убеждению профессора Феррье, отвечает за подвижность какой-либо его конечности, то должна наступить парализация этой конечности. Если же она продолжает действовать, то любой здравомыслящий человек должен воспринимать это как подтверждение того, что такого центра не существует. Если удалить участок коры больших полушарий, который, как утверждает профессор Феррье, регулирует деятельность органов слуха, за этим должна последовать глухота. Если же существо продолжает слышать, то такого функционального центра нет.

Кроме того, послеоперационные нарушения моторики и чувственного восприятия, по убеждению Гольца, ни о чем не говорили. Если долгое время заботиться о подопытном животном, то такие нарушения полностью или большей частью исчезают. Одно это свидетельствует, что изначальное представление о мозге как функционально однородном организме, части которого взаимозаменяемы, в большей степени соответствует истине, чем теория функциональных центров. Прежде всего, Гольц занимался совершенствованием методики экстирпации, т. е. полного удаления органа. Также он смог поддерживать жизнь подопытных животных достаточно долго, чтобы получить неоспоримые доказательства своей концепции. Результаты этой своей работы он собирался представить.

Тишина в зале сделалась еще напряженнее, чем в первой части его речи. «В огромном числе экспериментов, – нарушил всеобщее молчание Гольц, почувствовавший свое превосходство, – я делал попытки нанести как можно более обширные повреждения коре больших полушарий и, всеми средствами продлевая жизнь подопытных животных, наблюдал за ними. Во избежание кровотечений я отделял мозговую ткань струей воды». В результате этого нехитрого эксперимента он установил, что собака после отчуждения больших участков мозга оказывается на время парализованной или испытывает нарушения зрения, слуха и обоняния, также временные. Но вскоре, как он объяснил, все моторные функции восстанавливаются. Посему учение о локализации следует считать ложным, а более раннее учение Флурана – истинным. С одной только поправкой: Флуран допустил единственную ошибку, переоценив темпы реституции мозга. Он решил, что один небольшой фрагмент мозга сможет взять на себя функции целого органа и регулировать и физическую, и психическую деятельность. Это предположение верно в первом случае, но не во втором. Однако это заблуждение Флурана отнюдь не аргумент в пользу теории локализации Феррье. Сторонники последней удовольствовались изучением активности мышц и органов восприятия, проигнорировав тот факт, что обширное хирургическое воздействие на обе части – или оба полушария – мозга может вызвать серьезные нарушения умственных способностей или расстройство психики. Феррье лишь однажды отдельно касался таких нарушений. Он указал, что разум также занимает в мозге особое место, а именно – лобную долю, и объяснил умственные отклонения возможным повреждением этой области. В действительности же любое обширное повреждение мозга неуклонно влечет за собой психическую дезориентацию. С целью найти подтверждение этим тезисам Гольц отказался от метода водяных струй и разработал новый алгоритм работы, который дал ему возможность разграничивать участки мозга с большей точностью. «Я использовал бормашину Уайта с набором разнообразных насадок… Этот универсальный инструмент позволил легко удалять участки мозга любой величины… На некоторых собаках я провел две, три, четыре и более операций и тщательно отслеживал все наступившие изменения…»

«У собаки, – сказал Гольц, задумчиво взглянув на своих слушателей, – утратившей в результате операции обе передние доли мозга, которые, по теории Феррье, содержат психомоторные центры, сохранились все надлежащие функции нижней челюсти, языка, хвоста, глаз и ушей, т. е. это не вызывает расстройства ни моторики, ни перцептивного восприятия».

«Чтобы вы могли убедиться… – во весь голос проговорил Гольц, – в справедливости моих утверждений, я привез из Страсбурга собаку, которой в ходе пяти операций в период с пятнадцатого ноября 1880 года по двадцать пятое мая 1881 года я удалил кору теменной и затылочной долей мозга. Случай этой собаки уникален, что я отметил в процессе моих многочисленных наблюдений. И он уникален вдвойне, поскольку собака здорова, что я и собираюсь продемонстрировать». Так, у нас на глазах Гольц доказал, что парализация каких-либо мышц или продолжительная невосприимчивость каких-либо рецепторов вследствие повреждения каких-либо отделов коры больших полушарий не более чем миф. Он был уверен в истинности своих заявлений, поэтому констатировал: «Теория локализации мозговых центров – ошибка». С видом безоговорочного победителя Гольц еще раз взглянул в зал и покинул трибуну.

Даже сегодня я все еще помню, как тягостно и мучительно было сознание поражения. Я быстро оглянулся, надеясь отыскать взглядом Феррье. Побледневший, он медленно поднялся со своего места и нерешительным шагом направился к трибуне. Либо он чувствовал себя побежденным, либо вел себя так сознательно, желая вернуть спор, который с такой страстной ожесточенностью уже начал Гольц, в рамках благородной, выдержанной научной дискуссии.

Тихим, спокойным голосом Феррье заявил, что все изложенное Гольцем, в сущности, нисколько его не удивляет. Он и сам не так давно – и это некоторым может показаться удивительным – применял этот метод, но – как он полагал – с одним фундаментальным отличием. Он никогда не прибегал к совершенно неточному и неконтролируемому методу удаления участков мозга посредством водяных струй. Также не пользовался он и бормашиной, поскольку, вопреки мнению Гольца, ее работа отнюдь не была филигранной и могла нанести несравнимо большие повреждения этому тончайшему из органов. Кроме того, по мнению Феррье, в описанном Гольцем случае антисептики были практически бесполезны, поэтому животное выжило лишь по счастливой случайности. Каждый эксперимент может повлечь за собой воспаление мозга. Из этого следует, что каждое воспаление, даже если оно протекает без серьезных осложнений или не приводит к смерти, отрицательно влияет на результаты эксперимента. То же касается и внутримозговых кровотечений. По этой причине друг Феррье, профессор Йео в своих экспериментах использовал новейшие достижения хирургии – антисептики и кровоостанавливающий электрический нож. И использование именно этих достижений обеспечило высокое качество полученных результатов. Он мог оперировать, не сомневаясь, что удаляемые фрагменты точно соответствуют установленным границам функциональных центров. Он занимался научной работой много лет и в результате добился того, что его подопытные животные выжили, при этом что составляло важное отличие от опытов Гольца, ни их жизни, ни точности экспериментальных данных не угрожали воспаления, и в среднем они жили дольше, чем, по его сведениям, жили подопечные Гольца. Так была опровергнута часть важных аргументов первого оратора.

С каждым его словом я все больше и больше прислушивался, и не только я, но и, как можно было заметить, все собравшиеся. От тезиса к тезису Феррье становился все спокойнее и все тщательнее взвешивал слова. Ему удалось установить, что не следует делать выводов в отношении мозга человека и даже мозга высших животных на основании опытов с мозгом низших существ. Чем ниже биологический род животного, тем слабее удаление части мозга сказывается на его моторных или перцептивных функциях. Такие исследования нужны лишь затем, чтобы прояснить закономерности работы человеческого, наиболее развитого мозга. Поэтому из экспериментов над собакой, на результаты которых настойчиво ссылался Гольц, нельзя сделать достоверных выводов о мозге человека. По этой причине Феррье решил сделать объектом своих исследований животное с максимально развитым мозгом, стоящее на эволюционной лестнице ближе всего к человеку. Его выбор пал на человекообразных обезьян, и хирургическое мастерство профессора Йео позволило ему в течение продолжительного времени наблюдать за ними.

Феррье мельком взглянул на аудиторию и заговорил громче. Он сообщил, что во второй половине дня в лаборатории профессора Йео в Кингс Колледж он будет иметь честь продемонстрировать собравшимся двух человекообразных обезьян, которым профессор ампутировал определенные участки мозга. Он не видел необходимости излагать свои рассуждения с трибуны и собирался сделать это во время демонстрации. Он был уверен, что через считанные часы все доводы Гольца потеряют какой-либо вес, а факт существования функциональных центров в мозге высших животных и человека получит заслуженное подтверждение.

Когда я прибыл в Кингс Колледж, Гольц уже занял место среди слушателей, среди которых я сразу заметил Вирхова: его неизменные очки добавляли его облику что-то совиное, что обращало на него внимание. Вирхова тоже крайне взволновали рассказы об утреннем заседании, которое он пропустил. Его пронизывающий взгляд был направлен на собаку у ног Гольца. Это была та самая собака с бороздами на голове, чьи поскуливания той ночью в отеле Сент-Джеймс так встревожили меня и заставили строить самые худшие предположения.