«Империя!», или Крутые подступы к Гарбадейлу

Она садится на пол к нему лицом, прислоняется спиной к дивану, а ноги вытягивает под журнальным столиком, параллельно его ногам.

— Когда предки увезли тебя из Лидкомба, мне было хуже некуда, — говорит она ему. Печальная, строгая и прекрасная, но все еще непонятно чужая. — Мне внушили, что я дрянь. Дескать, я теперь вся в грязи. После того, что между нами было.

Он так и держит в руке последний косяк. Смотрит ей в глаза, пытаясь представить, через что ей пришлось пройти. А ведь за все эти годы он, терзаясь собственными муками, ни разу по-настоящему не задумался, что выпало на ее долю: она представлялась ему все той же девочкой, только остановившейся во времени, застывшей в прежнем облике, неподвижной, будто попавшей в янтарный или смоляной плен, из которого можно выйти как ни в чем не бывало и продолжить свою — их общую — жизнь с того мгновения, когда развеются злые чары.

Ему и в голову не приходило, что та история могла настолько ее изменить. Даже когда Гайдн сболтнул, что она вернулась в Лидкомб, что у нее новый парень, он просто выбросил это из головы, вычеркнул — и все. Может, Гайдн что-то перепутал, а может, в ней всегда было непостоянство, просто сейчас это выплыло наружу. Все равно ее образ, хранившийся у него в памяти, никак не изменился; эта непостижимая, застывшая икона по-прежнему оставалась с ним, и в глубине души он был уверен, что даже после всех своих скитаний и безумств сумеет пробудить их обоих ото сна: стоит только ее найти — и все будет как раньше. Только сейчас он понял, что это выше его сил, что все изменилось, а главное, изменились они сами.

— Джеймс и Клара твердили, что я всем причиняла зло, — вполголоса продолжает Софи. — Не только им самим, но и бабушке Уин, и твоим отцу с матерью, и всей родне. Даже тебе. А потому мы с тобой должны… то есть я должна, забыть ту историю как кошмарный сон и начать жизнь сначала. Это, мол, единственный путь, единственный выход. Списать все на детскую глупость и забыть. Если не оглядываться назад, все встанет на свои места. Семья успокоится. Я спасу свою душу. А ты меня очень скоро забудешь.

У него наворачиваются слезы, но он пытается их проглотить, стиснув зубы.

— Ну-ну. — Приходится еще раз прочистить горло. — Ты тоже считаешь, что это была детская глупость?

Она смотрит на него долгим взглядом. Джони Митчелл поет о холодной вороненой стали и ласковом огне. В конце концов Софи говорит:

— Ты собираешься закуривать этот чертов косяк или так и будешь мять его до бесконечности?

Они курят последний косяк, передавая его друг другу через стол. В титрах «Преследование школьного автобуса» теперь переименовано в «Задержание школьного автобуса». Звонит Дэн: извиняется, что не сможет приехать — заночует у приятеля в Дэли-Сити. Говорит, что рискованно оставлять ее наедине с таким симпатичным парнем, но типа они же двоюродные, а не озарки какие-нибудь. ⁵²

52

…они же двоюродные, а не озарки какие-нибудь. — Озарки — жители плато Озарк, высокогорного региона в центральной части США, который простирается от южного Миссури до северного Арканзаса. Принято считать, что среди жителей этой местности распространен инцест.

Они приканчивают бутылку.

Поднимаясь, она вынуждена опереться на край дивана; сама не ожидала, выдает: «О-ля-ля!» — и ставит The Waterboys, «Это море». ⁵³

— Узнаешь?

Этот альбом вышел как раз в то время, когда их разлучили.

— А как же, — говорит он ей. — Узнаю.

Пошатываясь, она стоит около музыкального центра, между колонками: голова опущена, глаза закрыты, руки подняты вверх, пальцы сцеплены.

Он резко разворачивается и некоторое время наблюдает за ней.

53

…ставит The Waterboys, «Это море». Этот альбом вышел как раз в то время, когда их разлучили. — Альбом «This Is the Sea» этой британской рок- (а затем и фолк-) группы вышел в октябре 1985 г.

Она поднимает на него глаза:

— Потанцуем?

— Тебе придется уйти, — говорит она ему.

— Что, прямо сейчас?

— Не обязательно сейчас, но до возращения Дэна.

— С какой стати?

Хотя, конечно, он знает ответ. Старается не выдать обиду.

— Чтобы не усложнять. Да и врать я не очень-то умею.

— Но почему я должен уходить, если?..

— Послушай, Олбан, это совсем не значит, что мы опять будем вместе. Он с минуты на минуту вернется. И я останусь здесь.

Они впервые занимались любовью в постели.

— Допустим, но ведь…

— Скажу ему, что мы разругались. Поссорились. Семейные дрязги. Придумаю что-нибудь. На это меня хватит. Но при тебе — не смогу.

Он тянет время, привлекает ее к себе, поглаживает волосы, незнакомый худенький бок, бедро, накрывает ладонью нежную, уменьшившуюся грудь.

— Ладно, — говорит он.

Протянув руку, она тянет на себя скомканную простыню.

— Мне еще нужно вот это застирать. — Она тяжело вздыхает, мельком смотрит на зашторенное окно и откатывается на край кровати. — Господи, уже светло; шевелись давай быстрее. Если я сейчас спущусь в прачечную, то к его приходу успею это высушить и вернуть на место.

Он помогает ей снять простыню, а про себя спрашивает, когда она успела стать такой предусмотрительной, такой опытной, такой хозяйственной.

Они прощаются в подвале дома, прямо в прачечной; высокое замызганное оконце вровень с тротуаром едва пропускает бледно-розовые лучи солнца. Она не позволяет ему глубоких поцелуев и отрывает его руки от своих ягодиц; стоит ему заговорить о главном, как она отрицательно качает головой.

Прижимаясь лбом к его лбу, она шепчет:

— Напрасно мы это сделали.

— Совсем не напрасно.

— Нет. Нет. Напрасно.

Много позже ему становится известно, что Дэн мгновенно обо всем догадался и тут же вышвырнул ее на улицу.

Из той суммы, что была в конверте Блейка, после поездки в Лиму осталось не менее пяти сотен; пропотевшие банкноты, примотанные к лодыжке, спрятаны у него в носке. С лихвой хватает и на такси до вокзала, и на железнодорожный билет до Л.-А.

Через месяц с небольшим начинается учебный год в университете.

Софи его избегает.

Они увидятся только на ярмарке игрушек в Сингапуре. Софи к тому времени превратится в яркую, сверкающую белоснежной улыбкой блондинку с маленьким носиком и до предела постройневшей фигурой.

7

Четверг. Верушка везет его по Большому западному шоссе из окутанного серым дождевым облаком города, двигаясь со скоростью на пару миль ниже предельно допустимой; у моста Эрскин слегка притормаживает, а после Думбартона опять разгоняет свой «форестер». Вдоль берегов озера Лох-Ломонд движение становится плотнее, но ей все же удается совершить несколько продуманных, изящных обгонов.

— Тачка-то, похоже, стала резвее, — хмуро отмечает Олбан.

— Не зря же мне перепрограммировали бортовой компьютер, — усмехается она в ответ.

— Разве от этого она быстрее бегает?

— Намного.

— Страховой компании, держу пари, ты об этом не сообщила.

— А вот и сообщила — тоже мне, умник.

Задний отсек в основном завален ее вещами. Его пожитки уместились в одну новую сумку, а у нее с собой увесистый рюкзак плюс полная альпинистская экипировка и даже палатка — на тот случай, если придется заночевать на полпути между автотрассой и облюбованной горой. Если такой надобности не возникнет, она переночует либо в машине, либо в спальном мешке, прямо на склоне.