Империя под ударом. Взорванный век

Певзнер, тоже как во сне, достал из ящика стола деньги, не глядя сунул их Лелявскому.

Лелявский быстро сгреб пачку в карман, вышел из аптеки. Редкие встречные прохожие недоуменно косили на него глаза. «Что такое? — подумал он. — Какая-то небрежность в одежде?» Прошел еще несколько метров и только сейчас понял — браунинг! Браунинг в руке. Он сунул браунинг за пазуху и сжал пальцы, впиваясь ногтями в ладони. Господи, как все просто! Он сделал это и сделает еще не раз! Как легко старик отдал деньги на святое дело революции… А сколько таких певзнеров в столице! А по всей России?! «Господи, Ты наставил меня на путь истинный!» С трудом он удержался, чтобы не пересчитать деньги тут же, на Гороховой.

И точно так же, как и Викентьев при первом получении купюр, Лелявский–Дядя исполнил на ходу бешеный короткий танец радости. Он хозяин жизни!

ГЛАВА 7 РЕЦЕПТ ЛЮБВИ

Охотничья собака всерьез учится на настоящем звере. Батько за месяц скитаний по городу вынюхал все закоулки и проходные дворы не хуже Медянникова. Вот только наказывать дворников и подчиненных филеров рука еще подымалась с трудом. Но подымалась.

Самым удобным для наблюдений был Финляндский вокзал: много чухонцев, простого рабочего люда, дачники зимой не ездили и вычислять человека было легко и удобно. Тут же рядом работали ищейки из Охранного отделения, высматривали неблагонадежных, приезжающих через финскую границу. Все сыскари знали друг друга по общему делу, виду не показывали, но при случае ненароком выручали: то подножку подставят убегающему, то просто помогут как сторонние свидетели доставить гаврика в отделение.

Топаза Батько узнал со спины — так ему хотелось увидеть его. Даже вначале не то чтобы узнал, просто дышать стало тяжело, как увидел знакомую походочку. Топаз отрастил аккуратную бородку, надел синие очки, в руках была тросточка, портфель — чисто учитель.

С фасада Батько его не признал, что и испортило все дело. А как обернулся да увидел спину — было поздно, паровичок до Сестрорецкого курзала уже набрал ходы. Спину да ноги не замаскируешь — этому его Медянников научил. По походке можно вычислить всю подноготную человека: и возраст, и образование, и сколько детей у бедолаги.

Уже в департаменте, приняв рапорт, Медянников ободряюще похлопал Батько по спине:

— Не тот настоящий филер, у которого люди не бегают, — у всех бегают, даже у меня случалось, — а тот настоящий, который потом его вычислит и поймает. Так что ты его вычислил! Молодец!

— Дык я ж и не знал, что его встречу! — стыдливо радуясь похвале, оправдывался Батько.

— По нюху, выходит, шел! Нюх в нашем деле больше головы значит. Есть у тебя, Батько, нюх! Как тебя кличут?

— Денисом, — щербато улыбаясь, застеснялся Батько.

— А по батюшке? — как ни в чем не бывало поинтересовался Медянников.

— Трофимовичем…

Батько засиял от счастья. По батюшке его еще никогда в жизни не называли. «Эх, да я за Евграфия Петровича! Да в огонь! И в воду!»

И Медянников отправился докладывать по команде, что усилиями младшего чина Батько Дениса Трофимовича местопребывание Топаза почти что выявлено и нужны еще минимум трое филеров для завершения операции. Каковые были ему немедленно выделены. Неусыпное наблюдение за делом самого великого князя обостряло у чиновников чувство служебной ответственности до невозможной тонкости.

Наставив приписанных чинов на путь истинный с помощью демонстрации голоса и силы, Медянников отправился в лечебницу, куда свозились со всего города обожженные и покалеченные на пожарах. Предыдущие визиты по иным лечебницам результата не дали.

Не стал сильно урожайным и этот визит. Профессор Эрманс, специалист по пластической и ожоговой хирургии, воспринял визит полицейского чина как редкую возможность продемонстрировать прилежному слушателю искусство косметической хирургии. Развернув весь свой богатейший фотоархив, он целый час удивлял Медянникова сравнительными картинками до операции и после. Носы из задницы, уши из локтей, щеки из ушей и губы из щек полностью повторяли бредовые фантазии Босха. К собственному несчастью, Медянников с Босхом знаком не был и привычкой к такому зрелищу не обладал. Подавляя естественную тошноту, он перелистывал уже последнюю страницу и вдруг остановился.

С фотокартинки на него внимательно смотрел молодой человек. Половина лица у него была обезображена свисающими лохмотьями кожи и наростами дикого мяса. Вторая половина, красивая и печальная, поражала контрастом. Вид молодого человека после операции был Медянникову определенно знаком: «Где-то я видел эту морду… Турчин Яков Николаевич… нет, не помню…»

— Господин профессор, эту фотокарточку я у вас изымаю! — Медянников ничего никогда не просил, он требовал.

— Пожалуйста–пожалуйста, у меня остаются негативы, мне напечатают еще! — обрадовался профессор. Мало кто изъявлял желание взять эти фото на память. Пожалуй, Медянников был первым, и это порадовало профессора как первый знак пробуждающегося интереса общества к благородному хирургическому искусству.

— А этого кто так? — поинтересовался Евграфий Петрович. — Паровой котел, небось, взорвался?

— Хуже, батенька, много хуже! Женщина!

Откровенно говоря, женщин в своей жизни Медянников видел много, а с несколькими (Господи, спаси и сохрани душу грешную!) дело доходило и до прелюбодеяния. Но чтобы баба такое сотворила с молодым мужиком? Это что же надо было с ней сделать? Немой, но жгучий вопрос застыл во взоре Медянникова, обращенном к профессору.

И профессор рассказал трогательную историю о целомудренном Иосифе и о развратной жене начальника фараоновой стражи Потифара, возжелавшей юношу. Только, в отличие от библейской легенды, версия Викентьева–Турчина в живом профессорском исполнении не исторгла слез у слушателя, а, наоборот, поселила в душе Медянникова сомнения в искренности первоначальной версии. Не часто развратные жены с целью совращения поливают лица юношей царской водкой.

Карандашиком на обратной стороне было записано подлинное имя Иосифа. И с этой единственной добычей Медянников удалился, мысленно шепча слова упрека всем женщинам вообще и неизвестной даме со стаканом в руке в частности.

* * *

Темнота и тишина — лучшие друзья бомбиста. В течение дня следует избегать физической работы, руки должны быть сухими и спокойными, равно как и нервы. В плохом расположении духа к нитроглицерину лучше не подходить, он этого не любит.

На ужин Викентьев принес из соседнего ресторанчика пару хороших рубленых бифштексов, двойную порцию жареной картошки и мороженое на десерт. Плотно поужинав, выкурил папиросу и прилег отдохнуть, в приятной дреме полежав часа два. Дом успокоился, все перестали ходить, шуметь, погасили огни. Одевшись в старое, но удобное платье, он спустился в лабораторию и крепко запер за собой двери. На окнах полуподвала висели плотные черные шторы, так что никакой любопытный взгляд не мог проникнуть в святая святых.

Весь расходный запас динамита он поделил на две неравные части. Большая часть разошлась по шести жестяным коробкам из-под того же монпансье, купленным в маленьком магазине в противоположном конце города. Быстро и споро он заполнил динамитной массой коробки, замотал их тесьмой. В проделанные для запалов дырки вставил затычки. Затем сложил все жестянки в одну коробку поболе, туда же засунул куски бикфордова шнура. Запалы он положил подальше, в отдельной коробочке красного цвета и другой формы: мало ли, придется клиенту работать в полной темноте. Первая и несложная часть работы выполнена. Можно передохнуть.