Империя превыше всего: череп на рукаве

– Гранаты! – заорал Клаус-Мария.

Я выстрелил не колеблясь. Кеос уже мёртв. А если даже нет – ничего не поделаешь. Мне надо выйти живым из этого боя. На Новом Крыму, не колеблясь, дрался бы и голыми руками, чтобы вытащить своего, а здесь… я должен просто уцелеть. Честь и всё прочее не имеет ко мне никакого отношения.

Гранаты взорвались не сразу. Видать, взрыватели оказались слишком тугими – подрыв происходил, когда снаряд уже успевал уйти в глубь мерзкой туши, и потому эффект оказался потрясающим.

Гранаты взрывались. И коричневые, истекающие слизью туши разносило в клочья, жалко и нелепо торчали чёрные обугленные обломки костей. Мумбу чуть не вырвало.

Другие отделения, появившиеся в разных концах площади, тоже взялись за дело. Поток уродливых, гротескных тел. Коричневое, стремительно расползающееся пятно. Зелёные вонючие лужи, хрип, рёв, бульканье. Кто-то из десантников поопытнее пустил в ход наплечные гранатомёты, термитные заряды выжигали всё на десять шагов вокруг себя.

Но в тот миг нам было не до того, вместе с Клаусом-Марией мы пытались вытащить Кеоса. Несчастный румын оказался разорван почти пополам. Не помогли ни броня, ни надетый в полном соответствии с уставом жилет. Мы перебили тварей в гараже, но при этом сами остались почти без амуниции. Патронный подсумок показал дно. Чуть поколебавшись, я потратил последнюю гранату для подствольника – взгромоздившееся на крышу уродливое существо, больше всего напоминавшее громадного богомола с длиннющими, загибавшимися тройной спиралью антеннами, разнесло в мелкие клочья.

И после этого как-то само собой получилось, что атака захлебнулась. Уцелевшие бестии отхлынули. Убрались лемуры-стрелки. Взвод почти в полном составе – если не считать убитых и раненых – оказался собранным в самом сердце Кримменсхольма.

…Разумеется, штаб «Танненберга» встал на уши. Разумеется, нам приказали во что бы то ни стало «удерживать поле боя» до того времени, пока умники из батальонного штаба – проще говоря, разведка и контрразведка, а также «другие необходимые специалисты» – не прибудут на место и не разберутся, в чём дело.

Мы были единственными, кто столкнулся с подобным, гм, феноменом. Остальные взводы и роты успешно выполнили задание. Они на самом деле спасали гражданских. Нашему взводу не повезло. Ни одного спасённого. Ни одного.

Как бы то ни было, помощь нам оказали. Ближе к вечеру пришли первые транспорты с тяжёлым вооружением. Конечно, не «королевские тигры», об этом оставалось только мечтать. Впрочем, мы были рады и скромным БМД, боевым машинам десанта. Огневая мощь у них не уступала среднему танку, а проходимость была выше. Броня, конечно, подкачала, ну да лемуры вроде как не располагали противотанковой артиллерией.

– Вот так-то, ефрейтор, – господин штабс-вахмистр уже успел закурить свою неизменную сигару. – Шли, как говорится, по ровному, да голой ж… прямо в муравейник. Докладывай. Как отделение?

– Всего выбыло из строя семь человек, господин вахмистр. Из них безвозвратные потери – один. Тяжелораненые, нуждающиеся в немедленной госпитализации, – ноль. Легкораненые, помощь может быть оказана в полевых условиях – шесть.

– Селезень твой как? – вдруг хмуро поинтересовался вахмистр. Немало меня удивив, сказать по правде.

– Подобран санитарами, – браво отрапортовал я. – Состояние удовлетворительное. С корсетом может ходить сам, господин вахмистр.

– Парни, которых эта дрянь за глотку взяла?

– Хуже всех Джонамани, у Сурендры проникающее ранение в лицо. Стрела пробила забрало, но ничего.

– Постой, ефрейтор. Что за чушь? Как стрела могла пробить забрало, оно пулю выдерживает!

– Не могу знать, господин вахмистр. Первичный осмотр предполагает не пробитие, а проплавление, каталитическое проплавление, бронепластик словно поплыл…

– Гм… яйцеголовым доложил, ефрейтор?

– Так точно, во время первичного опроса.

– И что они сказали?

– Сказали, что это невозможно, господин вахмистр.

– Ничего другого от этих дармоедов я и не ожидал. Ладно, ефрейтор, можешь идти к своим. Я передам своё мнение господину лейтенанту… и оно будет положительным.

– Рад стараться, господин старший…

– Не тянись, ефрейтор. Мы в поле, а не на плацу. Вы неплохо прошли. Парня твоего, конечно, жаль. Хороший десантник бы вышел. Признаться, я бы предпочёл на его месте видеть Селезня. Всё равно от него никакого толку.

– Осмелюсь доложить, господин вахмистр, рядовой Росдвокрак хороший и старательный солдат! Он не опозорит…

– Защищаешь своих, ефрейтор? Правильно делаешь, только на твоём бы месте я списал бы Раздвакряка в стройбат. В этот раз из-за него никто не погиб по чистой случайности. Не знаю, долго ли продлится такое везение.

Я ничего не ответил. Вытянулся в струнку, откозырял и спросил разрешения идти.

– Давай-давай, – хмуро кивнул вахмистр. – И прочисти Мумбе мозги. Этой ночью, я чувствую, нам спать не придётся.

О, как он был прав!..

Я пошёл к своим ребятам. Благодаря усилиям медиков держались они неплохо. Даже Селезень перестал ныть и стонать.

Тело Кеоса, запаянное в чёрный пластик, заполненный инертным газом, подлежало теперь отправке на Новый Крым. Имперский десант вообще и «Танненберг» в частности очень заботились о том, чтобы ни один погибший не остался на поле боя. И чтобы потом он был со всеми почестями похоронен. По обычаю многих армий ещё старого мира, когда существовали различные страны и ещё была настоящая Россия, погибшему посмертно присвоили внеочередное воинское звание. Кеос отправлялся в мир иной старшим вахмистром. Его перебросили аж сразу через две ступеньки – ефрейтора и просто вахмистра. В смерти он сравнялся с самим господином Клаусом-Марией. С образцом, так сказать, имперского служаки и солдата…

А поскольку Кеос погиб, со всего разбега влетев в ждущие коричневые объятия, дело оказалось представлено так, будто бы он прикрыл собой непосредственного командира, то есть меня, и вышестоящего начальника, то есть господина старшего вахмистра. За такое дело полагался солдатский Железный крест четвёртой степени, но с дубовыми листьями. Армейские острословы прозвали эту награду «терновым очком».

Посмертно Кеосу вручили этот самый крест. Теперь его семья, если только она у него была, получала права на двойную пенсию. А его имя будет высечено на громадной мраморной плите, где скрупулёзный «Танненберг» отмечает всех погибших в своих рядах и всех награждённых. Надо сказать, что список отмеченных посмертно устрашающе и деморализующе длинён. Но это было уже позже, много позже.

Эту ночь мы провели, что называется, «на костях». Взводу запретили покидать Кримменсхольм. Вместе с прибывшими «бээмдэшками» нам предстояло удерживать деревню, «пока потери не превысят уровень принятой целесообразности».

Экипажи БМД вместе с нами рыли аппарели, вполголоса недобрым словом поминая тыловиков, которые, само собой, не включили во вторую волну тяжёлую сапёрную технику, бульдозеры-грейдеры и тому подобное. Поэтому положенные уставом укрытия копать пришлось вручную.

Ближе к вечеру инженеры запустили полевой генератор. Кримменсхольм и его окрестности залило ярким, режущим глаза белым светом. Прожекторов было велено не жалеть. Лемуры по-прежнему вели полуночной образ жизни, и снопы слепящего света, по теории, должны были помешать их возможной атаке.