Империя ученых

В целом отношения между центральной бюрократией и местной элитой характеризовались преемственностью в их социальном укладе, стиле жизни и культурных ценностях. Речь идет, по существу, об отношениях взаимного компромисса и дополнения, породивших весьма стабильную, но и не свободную от внутренних противоречий структуру власти. Едва ли можно поэтому говорить о каком-либо одном направлении развития ханьского общества или о последовательной трансформации ханьской бюрократии. Скорее, мы наблюдаем в публичной жизни империи сосуществование двух начал, двух тенденций, имевших общую основу и вместе с тем противоборствующих. Их можно возвести к двум основным видам социального уклада в местном обществе: общинной организации и объединений «хозяина» и «гостей», скрепленных идеей личного долга. Эволюция социально-политического строя ханьской империи являла собой не столько смену одного общественного состояния другим, сколько углубление его имманентных противоречий. Неизбежный в таких случаях распад общества не обещал созревания в его недрах принципиально нового общественного строя.

Проблема эволюции ханьского общества

В предыдущем разделе были выявлены некоторые коллизии, присущие процессу формирования господствующего класса ханьской империи. Мы могли видеть, что отдельные элементы и сферы публичной жизни ханьского общества были вовлечены в неоднозначные, противоречивые отношения взаимной связи и взаимного отталкивания. Задача состоит в том, чтобы раскрыть воплощенный в этих отношениях принцип организации ханьского общества в его историческом развитии. Эта задача требует изучения взаимодействия многих факторов, ибо официальная табель о рангах отнюдь не была в древнекитайской империи ни единственным, ни даже решающим показателем социального статуса. Последний зависел по крайней мере еще от трех компонентов: происхождения, материального благосостояния и личных качеств. Проблема определения статуса осложняется высоким уровнем социальной мобильности (как восходящей, так и нисходящей) в ханьском Китае. Неуверенность относительно своего будущего, глубокая обеспокоенность тайной человеческой судьбы, взгляд на жизнь как на череду взлетов и падений – фундаментальная черта сознания ханьской эпохи, воплотившаяся и в розысках «сокрытых талантов», поднятых на высоту нормы государственной жизни, и в огромной популярности физиогномистики, причем вершиной этого искусства считалась способность «видеть богатство и знатность в бедности и ничтожестве, прозревать бедность и ничтожество в богатстве и знатности» [Ван Яун, с. 24]. Нам предстоит выяснить, какие факторы влияли на динамику социальной мобильности и как реагировали на них сами ханьские современники.

Начнем с особенностей семейно-кланового уклада. Выше отмечалось, что кланы включали в себя неоднородные в имущественном и социальном отношении семьи. Размежеванию среди членов клана и даже близких родственников способствовал обычай раздела семейного имущества поровну между всеми наследниками. Даже племянник мог потребовать у дяди долю умершего отца [Хоу Хань шу, цз. 39, с. 3а]. Принцип раздела имущества поровну служил источником постоянных конфликтов и трений внутри семей, особенно преуспевающих. Недаром в ханьском Китае большой популярностью пользовалась история о скромном сыне, который был вынужден отдать свою долю наследства алчным родичам, а потом, как бы в награду за скромность и доброту, неожиданно стал богачом [Цюань Хоу Хань вэнь, цз. 38, с. 4а-б]. Вообще равнодушие к наследству и даже отказ от своей доли считались почти непременным атрибутом идеального человека. Находились и хитрецы, ловко игравшие на обостренном внимании современников к дележу семейного имущества. Некто Сюй У, получив звание «почтительного и бескорыстного», хотел устроить карьеру и для своих младших братьев. Он разделил с ними доставшиеся от отца земли, дома и слуг, взяв себе лучшую долю. Младшие братья Сюй У, не ставшие возражать против такой несправедливости, прославились своей скромностью и смогли получить рекомендацию на службу. Тем временем состояние Сюй У выросло втрое, и он отдал свои сбережения братьям, восстановив свою репутацию [Хоу Хань шу, цз. 75, с. 15б-16б].

Практика уравнения имущества подрывала экономическую основу могущественных кланов, требуя от них постоянно увеличивать семейное состояние ради сохранения своих позиций. Это удавалось, разумеется, не всегда. Немалой части героев позднеханьских жизнеописаний приходилось в молодости терпеть нужду и полагаться только на себя, хотя они имели в числе недалеких предков богатых и знатных людей. В действительности обедневших отпрысков именитых семейств было, без сомнения, много больше. Преобладание в кланах нисходящей социальной мобильности побуждало современников осуждать быструю карьеру и обогащение как эгоистическую погоню за выгодой, отрывавшую человека от его родственников. Это осуждение в самой резкой форме выразил Ван Фу, писавший в своем трактате: «У того, кто воровски захватывает чиновничью должность, Небо отнимает разум, а духи лишают покоя его душу. Даже если он в бытность свою бедным и ничтожным стремился к гуманности и справедливости, то, в один день став богатым и знатным, он отворачивается от родственников, предает старых знакомых и отрекается от прежних идеалов. Он отстраняет близких и приближает чужих ему приспешников, презирает верных друзей и покровительствует холуям. Он раздает свои богатства слугам и наложницам, вручает жалованье и награды лукавым рабам. Он скорее погубит миллион связок монет, но не отдаст ни одной монеты, сгноит в амбаре гору хлеба, но не даст ни горсти зерна» [Ван Фу, с. 46-47].

Филиппика Ван Фу приоткрывает правду о ханьском обществе, о которой слишком часто молчат хронисты. Но коллизия преуспевающих одиночек и массы неудачливых родственников имела и другую сторону: она заставляла рассматривать семейный альтруизм как одну из высших жизненных добродетелей. Начиная с I в. до н. э. и особенно в позднеханьский период источники содержат множество упоминаний о чиновниках или влиятельных в своей округе людях, которые раздавали свои сбережения бедным сородичам. Значение подобных действий не следует переоценивать. Так, Цуй Ши, советуя помогать нуждающимся родственникам накануне сева и перед наступлением холодов, требует быть умеренным в своей помощи и соразмерять ее со степенью родства. Из слов Цуй Ши ясно, что помощь была делом добровольной благотворительности и что бедняки отнюдь не имели гарантии обеспеченного существования [Хрестоматия, 1980, с. 221].

Мнение Цуй Ши согласуется с материалами биографической литературы, где помощь сородичам и землякам часто сопряжена с голодом, военной опасностью и другими чрезвычайными обстоятельствами. Речь идет, очевидно, не столько о последовательно осуществляемой программе, сколько о сугубо негативной реакции на индивидуальное преуспевание. Та же реакция выражена в роли «общего мнения» округи как репрессивно-нивелирующего начала, враждебного всяким попыткам выделиться за счет остальных. Ее высшим проявлением были частые отказы от чиновничьей карьеры, неизменно одобрявшиеся деревенским обществом как знак «возвышенности духа».

В свете двух отмеченных тенденций особое значение приобретает вопрос о формах родового самосознания в раннеимператорскую эпоху. Позднеханьский период отмечен пробуждением интереса к генеалогии. В частности, Ван Фу посвятил истории родов отдельную главу своего трактата, с тем чтобы, по его словам, «выявить потомков достойных и мудрых, определить основателей разных кланов, рассказать о происхождении фамильных знаков» [Ван Фу, с. 192]. Имеются смутные известия о существовании в позднеханьское время клановых генеалогий. На рубеже П-Ш вв. ученый Гуань Нин «из-за смуты и неразберихи в родословных составил рассуждение о генеалогических книгах» [Саньго чжи, цз. 11, с. 9а].

В управлении государством есть два правила: в моменты опасности будь невозмутим, в спокойное время будь осмотрителен.

Чэнь Цзижу

К сожалению, сохранились лишь названия некоторых генеалогий именитых кланов того времени и несколько фрагментов из них, представляющих собой краткие справки о выдающихся уроженцах этих кланов. Американский синолог Д. Джонсон, исследовавший генеалогии танской эпохи, пришел к выводу, что они носили сугубо элитарный характер: в них охватывался широкий круг родственников, но упоминались только те из них, кто преуспел на службе и тем самым способствовал обоснованию претензий членов клана на высокое положение в обществе [Johnson, 1977, с. 100-105].

По всей видимости, так же обстояло дело и в позднеханьской империи. В генеалогических экскурсах позднеханьских биографий упоминаются лишь те предки, которые достигали высоких постов, даже если они отделены от героя биографии семью-восемью поколениями. Заслуживает внимания стела в честь Чжао Куаня, занимавшего должность саньлао. Стела, воздвигнутая Чжао Хуаном, сыном Чжао Куаня, в 180 г., необычна в том отношении, что Чжао Хуан не ограничился панегириком отцу, но привел обширную родословную своей семьи: 26 человек в девяти поколениях. В надписи перечислены только состоявшие на службе члены клана. Исключение сделано для отца крупного чиновника в начале правления Хань и трех братьев Чжао Куаня, погибших в молодости во время землетрясения. В двух последних поколениях члены семейства уже не занимали должностей при дворе [Шэнь Няньжунь, 1964, с. 22-23]. Очевидно, стела, сооруженная спустя 28 лет после смерти Чжао Куаня, была призвана напомнить современникам не столько о родословной, сколько о заслугах этой потомственной служилой семьи.

Сходное отношение к родословной характерно и для других эпиграфических материалов такого рода. В эпитафии Лю Сю первым делом сообщается, что в его роду «от времени Борющихся царств до Хань именитые чиновники приходили друг другу на смену» [Цюань Хань вэнь, цз. 75, с. 5а]. В надписи на стеле в честь служащего окружной управы, уроженца Инчуани, Инь Ю (177 г.) сказано, что в циньское время его клан распался на две ветви. Одна осела в Инчуани, другая – в Чжао. В инчуаньской ветви «лелеяли наследие предков, провинциальные правители сменяли друг друга», члены же клана из Чжао не удостоились внимания составителей надписи [Ван Фанган, с. 673]. В аналогичной надписи, посвященной некоему Ся Чэну, кратко говорится, что в его клане «служивших правителями областей, носивших печать чиновника было свыше десяти человек» [Хуань Гунчжу, с. 136].

Хотя в большинстве памятных надписей на стелах начало истории клана возводится к чжоуским временам, его действительным основателем неизменно выступает именитый ханьский сановник. Примечательно, что позднеханьский деятель Ян Чжэнь назван в его биографии потомком Ян Си (сподвижника Лю Бана) в восьмом поколении, хотя семейство Ян, согласно семейной хронике, вело свой род от аристократа царства Цзинь, жившего в VI в. до н. э. [Такэда, 1958, с. 616]. По-видимому, для верхов позднеханьской империи знатность и заслуги рода были неразрывно связаны с царствованием ханьского дома.