Империя. Дилогия

Боль появилась на следующее утро после памятной встречи с Его Высочеством. В тот вечер Ташка устроила куратору скандал. Не успели они войти в свою секцию, как Ташка развернулась и со всего маху засветила куратору по физиономии… вернее, попыталась засветить. Поскольку единственным результатом ее энергичного и даже несколько картинного замаха оказалось то, что она отлетела в угол холла, сверкая рельефным красным отпечатком кураторской пятерни на левой щеке. Все ошеломленно замерли. Куратор все время был таким милым дядькой, правда, немного занудным… но сейчас перед ними стоял совсем другой человек. Между тем Ташка, на которую было просто больно смотреть — такой у нее был униженный и потрясенный вид, — поднялась на ноги и каким-то севшим голосом спросила:

— За что?

— Что за что?

— Вы меня ударили?

Куратор спокойно посмотрел на нее, потом скользнул взглядом по всем остальным:

— Но разве не это ты только что собиралась сделать со мной?

Ташка вздернула подбородок:

— Но ведь вы с нами так подло поступили…

Лицо куратора приняло несколько высокомерное выражение:

— Значит, ты решила, что, согласно исповедуемым тобой моральным принципам, имеешь на это полное право? То есть ты приняла решение на основе СВОИХ представлений и СОБСТВЕННЫХ выводов. А я руководствовался двумя общепринятыми и гораздо более древними этическими постулатами: «намерение есть действие» и «око за око и зуб за зуб». — Куратор вдруг повернулся к Филиппу: — Так кто из нас прав?

Филипп вздрогнул, беспомощно посмотрел на молчавших товарищей и растерянно произнес:

— По всему выходит, что вы, но я чувствую, что это не так.

Куратор усмехнулся:

— Да-а-а, дети, в общем-то настоящая учеба для вас только начинается. И вот вам первый урок, вернее даже два. Первый — то, что кажется правильным и истинным вам, совсем, не обязательно представляется таковым кому-то другому и уж, конечно, вряд ли является абсолютной истиной. И второй — все на свете можно объяснить и оправдать. Так что если основным критерием для вас будет являться мнение других, пусть даже и выраженное в столь солидных и уважаемых формах, как Священный Завет, общепринятые правила, законы или кодексы, — вы обречены на постоянные ошибки.

Тут вновь подала голос Ташка:

— Все равно, вы не имели права так обращаться с женщиной.

Куратор повернулся к ней:

— Подобный этикет в отношении женщин суть наследие инстинкта выживания. Поскольку жизнеспособность популяции в первую очередь зависит от возможности воспроизводства, а возможность воспроизводства в основном связана с количеством самок в возрасте деторождения, ибо даже одна мужская особь может «покрыть» практически неограниченное количество самок, любой вид, будь то люди, слоны или, скажем, тараканы, вырабатывает некие правила, позволяющие повысить выживаемость самок. К тому же подобный этикет подразумевает, что женщины — существа, требующие особого отношения, защиты, а значит, несамостоятельные. Ты согласна с этим утверждением?

Ташка несколько мгновений молча сверлила куратора гневным взглядом, потом выпалила:

— Второй урок, да?

Куратор невозмутимо пожал плечами:

— Не согласна — докажи. Тем более что на этот раз все обстоит действительно так. Этому утверждению есть много доказательств — и исторических, и физиологических, и даже психологических. Мужчины и женщины устроены очень по-разному, что выражается не только в отсутствии у женщин бороды, а у мужчин менструации. Но для нас с вами это уже не актуально. Мы, в подавляющем большинстве, бесплодны. Да и физиология мужских и женских особей у нас намного более схожа, чем у обычных людей. Так что, девушки, скоро вы сможете не забивать свою голову расчетами циклов.

Кто-то сзади ойкнул и пробормотал:

— Ой, а я так хотела маленького…

Но ее тут же перебил другой голос:

— А как же секс?

Куратор пожал плечами:

— Тут все зависит только от вас. Будете тренировать эти рецепторы — все ощущения сохранятся, а нет… Ладно, давайте на сегодня закончим лекции. День был тяжелым, и вашей психике требуется отдых.

Сзади кто-то нервно хмыкнул:

— И телу тоже.

Куратор криво усмехнулся:

— С телом сложнее, дальше будет только хуже. Так что давайте подходите по одному. Еще один укол, и можете отправляться спать.

И тут вновь выступила Ташка:

— Я не дамся.

Все снова замерли, но куратор отреагировал как-то совершенно спокойно:

— Хорошо, Смальская, тобой я займусь в последнюю очередь.

Однако Ташка, по-видимому, решила идти ва-банк:

— Нет, они тоже больше не будут делать никаких ваших дурацких уколов. И вообще, мы отчисляемся, так что вы обязаны немедленно предоставить нам медицинскую помощь и эвакуировать отсюда.

Все оцепенели. Куратор обвел спокойным взглядом своих подопечных, а затем негромко спросил:

— Это так?

Кто-то в конце их куцего строя дернулся, но Ташка полоснула по нему таким взглядом, что он остался на месте. Куратор устало вздохнул:

— Ну что ж, дети, я думал, что это произойдет немного позже, хотя бы завтра, но…

И тут все оказались на полу, отчаянно вопя. Через две секунды куратор опустил руку с пультом и жестко произнес:

— Это — первый уровень. Одна единица. Максимально ваш браслет настроен на двенадцать единиц. — Он окинул взглядом валявшиеся тела и продолжал уже не таким жестким тоном: — Я — ваш учитель. Я не имею права на доброту, жалость или сострадание. Потому что моя доброта и жалость могут окончиться тем, что вы все превратитесь в дурно пахнущие лужицы разлагающихся кровяных телец. Поэтому все, что я буду требовать, вы будете выполнять беспрекословно и точно. И если для этого мне придется подвергать вас наказанию тысячу раз в день — я сделаю это. А сейчас встали и подошли ко мне.

Так закончился первый день. А утром начался ад…

Ташка ждала его в коридоре:

— Ну как?

Филипп улыбнулся. Ташка одобрительно мотнула головой и, повернувшись, пошла рядом с ним. Когда они проходили пандус, Ташка покосилась на проем отводного коридора второго уровня и скосила глаза на Филиппа. Он молча кивнул. Когда-то давно, в той, старой жизни, Ташку после очередного теста так скрутило на этом повороте, что начало рвать. Куратор предупреждал, что у некоторых могут быть подобные реакции, поэтому если кто почувствует позывы к рвоте, то ему необходимо временно перейти на внутривенное питание. Но Ташка, как обычно, отмахнулась и, тоже как обычно, получила свое. Тогда они впервые влетели на восемь единиц. Филипп взвалил Ташку на плечо и поволок в секцию, но по пути им встретился куратор и выдал по первое число. Когда они, все в блевотине после болевого удара, поднялись на дрожащие ноги, куратор сурово произнес:

— Каждый должен сам расплачиваться за свои ошибки. А помощь друга не может заключаться в том, что он делает за тебя твое дело.

— Но он же за меня не блевал, — упрямо проклокотала Ташка.

Куратор усмехнулся:

— Зато он тебя тащил.

А через две недели, когда сопровождающая их боль уже начала немного утихать (а может, они просто начали к ней привыкать), Ташка впервые пришла к нему в альков. Она деловито влезла на широкую постель, стянула с себя майку, шорты, под которыми не оказалось ничего, и, сверкнув курчавым треугольником внизу живота, уселась напротив него, раскинув ноги в довольно развязной позе:

— Ну чего уставился? Куратор же сказал, что, если мы не хотим, чтобы ЭТО атрофировалось, рецепторы надо тренировать.

Филипп насупился:

— Если только ради этого, то найди кого-нибудь еще.

Ташка сердито сверкнула глазами, потом вымученно улыбнулась:

— Вот глупый, не хочу я никого другого. Фил, мне нужен ты. Понял?

Для Филиппа это был первый опыт, но Ташка, которую он считал этакой опытной светской львицей, тоже показалась ему какой-то скованной и даже немного испуганной. Во всяком случае, когда он, с пунцовым от смущения лицом, наконец-то проник (с ее помощью) куда следует, то, заглянув в — лицо Ташке, увидел, что у нее между бровей собралась напряженная морщинка, а нижняя губа прикушена, будто она опасалась боли и того, что не выдержит и закричит.