Империя

— Но остальных уже нет, сэр, растаяли, как снежинки в луже. Вы были тогда так молоды.

— Увы, — сказал Хэй. — Я уже не молод.

Глава третья

1

Каролина не отдавала себе отчета в собственной смелости, когда шла одна Павлиньей аллеей, коридором длиной в целый квартал Тридцать четвертой улицы между Пятой и Шестой авеню, искусно — не могла она не признать — замурованным в великолепие новейшего и знаменитейшего отеля «Уолдорф-Астория». Даже в Париже писали о новом отеле, хотя, как принято у французов, с неискренним восторгом: тысяча современнейших номеров, несчетное число ресторанов, пальмовых рощ, кафе для мужчин, наконец, сверхинтригующая Павлинья аллея, протянувшаяся во всю длину состоящего из двух корпусов здания, превосходное место для променада между золотистых, как медовые соты, мраморных стен, отражающих яркие огни бесчисленных электрических люстр. Между пальмами в горшках и зеркальными дверьми в манящие к себе рощи и рестораны вдоль всей аллеи стояли диваны и кресла; на них сидел, как принято говорить, весь Нью-Йорк, наблюдая, как мимо проходит весь Нью-Йорк. Как и сам город, отель «Уолдорф-Астория» никогда не спал. Здесь были кафе для ранних завтраков, где мужчины в белых фраках и галстуках пили с мужчинами в деловых костюмах, трутни и рабочие пчелы в наполненных медом и жужжаньем ульях.

Каролину предупреждали, что верх неприличия для молодой особы, если ее увидят одну на Павлиньей аллее. Но, поскольку она явилась сюда, чтобы встретиться с джентльменом, одна она будет не слишком долго, и пока наслаждалась интересом, который возбуждала она и ее парижское платье от Ворта; все глаза были устремлены на нее, когда она шла от холла до Пальмовой рощи. Вот так, подумала она, звери в зоологическом саду разглядывают глазеющую на них публику. Конечно, ей казался забавным и противоположный вариант: быть может, это она выставлена на всеобщее обозрение в обезьяньем питомнике, а пышнотелые дамы на диванах и тучные джентльмены в креслах составляют глазеющую публику; еще она отметила, что нью-йоркские бюргеры, отличающиеся громадными размерами, похожи скорее на медведей, чем на обезьян, и чрезвычайно опасны, если их ненароком потревожить.

В нескольких шагах впереди Каролины прогуливались, взявшись за руки, как сестры, две отменно пухленькие девицы. Уж не проститутки ли? Светские дамы рассказывали ей, что даже в самых роскошных — или особенно в самых роскошных — холлах нью-йоркских отелей прогуливаются эти деловые дамочки. Но теперь, с появлением «Уолдорф-Астории», даже среди респектабельных дам стало модно показаться в приличном сопровождении, разумеется, в залах отеля и даже — последнее новшество — обедать в ресторанах; дамы предыдущего поколения сочли бы такое немыслимым. В припадке великодушия Каролина решила, что ее темные подозрения относительно сестричек надуманны и что они, как и она сама, намерены показать себя и поглазеть на других.

Когда Каролина прошла две трети пути, она увидела, как с кресла ей навстречу поднялся Джон Эпгар Сэнфорд; голова его скрывалась в пальмовых джунглях.

— Вы от меня прячетесь? — весело спросила Каролина.

— Нет, что вы. — Сэнфорд возник из зарослей, его тонкие вьющиеся волосы взлохматились. Он мрачно пожал ей руку; у него был маленький рот, как у ее отца, — кто он ей, двоюродный или троюродный брат? — но в остальном он был самим собой или слепком с необщих предков. Ему тридцать три года, он живет с тяжело больной женой в Мюррей-хилл. — Я заказал столик в Пальмовой роще. Как вы доехали?

— Временами это было ужасно, в остальное время скучно. На пароходе не бывает золотой середины. Как здесь чудесно!

— Пальмовая роща являла собой джунгли пальмовых деревьев в китайских кашпо. Под высоким потолком ярко сияли хрустальные люстры. Полдень на тропическом острове, думала Каролина, почти надеясь услышать крик попугая, и она его услышала; впрочем, криком попугая оказался смех Гарри Лера, молодого светловолосого человека, он выходил из Пальмовой рощи в обществе худой пожилой дамы.

— Мы вас ждем, — сказал он, схватив Каролину за руку, — точно в пять. — Он смерил Сэнфорда оценивающим взглядом. — Одну, — добавил он и исчез.

— Ну и хам! — Сэнфорд покрылся румянцем цвета своего кирпичного дома в Мюррей-хилл. Каролина покровительственно взяла его за руку, и они вместе прошли вслед за метрдотелем к столику, сзади которого стояла обитая бархатом банкетка на две персоны, где они могли сидеть достаточно близко, чтобы негромко беседовать, и одновременно на достаточном расстоянии, чтобы демонстрировать безусловную невинность их отношений той значительной части великосветского общества, что пила чай в Пальмовой роще. Все гораздо шикарнее, чем в Париже, подумала Каролина, но и много вульгарнее.

— Почему мистер Лер — хам?

— Достаточно на него посмотреть.

— Я на него посмотрела. И послушала. Немного эксцентричен, но очень забавен. Он всегда был добр ко мне. Уж не знаю почему. Ведь мне еще нет пятидесяти. И я не богата.

— Где вас ждут к пяти? Разумеется, это меня не касается. — Внезапно Сэнфорд начал заикаться. — Извините. Но мне показалось, что вы едва успели сойти на берег. И он уже ждет вас?

— Я только что сошла на берег, и я не видела мистера Лера с весны, и, наверное, он всегда кого-то ждет; приглашена я на чашку чая. Вот и все.

— К миссис Фиш?

— Нет. К миссис Астор [50] . Когда он не называет имен, значит, подразумевается миссис Астор. Таинственная Роза, как ее называют. Почему роза? И почему таинственная?

— Так окрестил ее Уорд Макаллистер [51] . Почему — не знаю. Он был камердинером при ее дворе до этого прилипалы богачей, как говорят о людях подобного толка.

Им принесли чай, затем ливрейный лакей поставил на стол пирожные.

— Меня он смешит, в этом, наверное, и состоит его жизненное предназначение. Наверное, он смешит и миссис Астор. Хотя в это трудно поверить.

50

Миссис Астор (Каролина Скермерхорн) — жена Уильяма Бэкхауса Астора (1829–1992), американского финансиста.

51

Маккалистер, Сэмюел Уорд (1827–1895) — создатель, совместно с миссис Астор, американского бомонда.

— Вот уж не думаю, будто здесь ее может что-нибудь рассмешить. — Сэнфорд положил на стол между ними тяжелый пакет. — На этом месте была бальная зала миссис Астор, про которую Макаллистер говорил, что она способна вместить только четыреста персон, и всегда добавлял: но таких, что имеют вес в обществе. Он был такой же прилипала.

— А я думала, что отель совершенно новый.

— Он и есть новый. Но одна его половина возведена на месте старого дома миссис Астор, а другая половина — на месте дома ее племянника.

— Ах, ну да, конечно! Я помню. Они ненавидят друг друга. О, эти роковые страсти Асторов! Не соскучишься. Прямо Плантагенеты [52] . Страсти под стать этому отелю.

Каролине были известны подробности соперничества тетки и племянника. Племянник, Уильям Уолдорф Астор [53] , был старшим сыном старшего сына Джона Джекоба Астора, это означало, что он-то и был настоящим Астором, а его жена — подлинной миссис Астор. Но после смерти его отца тетка объявила себя настоящей миссис Астор, доставив массу огорчений племяннице и создав невообразимую путаницу, так как приглашения вечно рассылались не тем адресатам. Тогда Уильям Уолдорф объявил Таинственной Розе войну. Он снес свой дом, расположенный по соседству с теткиным, и построил отель. Не вынеся тени отеля в своем саду, Таинственная Роза убедила мужа снести их дом и возвести другой отель. Хотя дядюшка и племянник тоже пребывали в состоянии войны, они проявили достаточную практичность, чтобы увидеть преимущества соединения двух отелей в единый монумент роковых страстей в их беспокойном семействе, и нарекли то, что у них получилось, не слишком благозвучным именем «Уолдорф-Астория».

52

Плантагенеты — английская королевская династия в XII–XIV вв.

53

Астор, Уильям Уолдорф (1848–1919) — американский финансист.

— Вот почему каждый может теперь побывать в бальной зале миссис Астор.

— Вот именно, каждый, — кисло произнес Сэнфорд, но ведь его мать принадлежала к Эпгарам, старому роду с большим самомнением, чья несокрушимая нравственность и знатность находились в вечном и решительном противостоянии с беломраморной вульгарностью богачей-пиратов, чьи дворцы располагались ныне не только на пространстве от Пятой авеню до Центрального парка, но подались уже и на запад, где не так давно один предприимчивый миллионер ко всеобщему изумлению обнаружил реку Гудзон; посему набережная Риверсайд-драйв стала местом, где нувориши принялись возводить себе дворцы и жить в сельском великолепии на берегу реки, подобно Ливингстонам, жившим к северу от Нью-Йорка, где благословенная близость воздушной железной дороги на Коламбус-авеню позволяла им в течение нескольких минут попадать в любую часть Манхэттана. — Мир сильно изменился, — чисто по-эпгаровски возвестил Сэнфорд.