Империя

Увы, Джордж прикрыл дверь и Блэз так и не услышал, что ответил Шеф на эту песню сирены.

2

Теодор Рузвельт сердечно приветствовал Блэза в своем железнодорожном вагоне, довольно жалком для губернатора такого штата, с грязными чехлами на грязных зеленых креслах, заполненном помощниками и друзьями-журналистами и, не в последнюю очередь, останками сенатора Платта, сидевшего очень прямо в своем кресле и казавшемся мертвым. Лицо его отливало бледной голубизной, приятно контрастировавшей с белыми баками; верхняя часть туловища под сюртуком была скована гипсовым корсетом, что создавало эффект не просто смерти, но трупного окоченения.

— Очень рад вашему приходу! — На сей раз Рузвельт не растянул слова «очень рад» на три слога. Он выглядел слегка подавленным и необычно нервным. Поезд тронулся резким толчком. Блэз и Рузвельт рухнули на кресло сенатора Платта. Послышался тихий стон. Блэз увидел два осуждающих глаза на ожившем лице.

— Простите меня… нас, сенатор. Поезд… — принялся извиняться Рузвельт.

— Мои таблетки, — послышался умирающий голос. Проводник принес лекарство. Сенатор принял таблетку и сон — опиум, не смерть — овладел республиканским боссом.

— Ему ужасно больно, — сказал Рузвельт с заметным удовлетворением. Затем нахмурился. — И мне тоже. — Он постучал пальцем по одному из своих громадных, похожих на надгробия, зубов, на которых Блэз всегда ожидал увидеть выгравированную надпись «Покойся в мире». — Чудовищно болит. Мне пришлось произнести столько речей, что не осталось времени сходить к дантисту. Ничего не поделаешь. Придется страдать. Вы же знаете — я простой делегат. Я не кандидат в вице-президенты. Почему мне никто не верит?

Блэз едва удержался, чтобы не сказать: «Потому что вы лжете».

Рузвельт верно истолковал его молчание.

— Нет, я вовсе не ломаюсь, — сказал он. — Все очень сложно. Одно дело стать подлинным избранником народа, и совсем другое — когда тебя навязывают конвенту, — в силу привычки он ударил кулаком о левую ладонь, — партийные боссы.

Услышав это, босс Нью-Йорка приоткрыл затуманенные снотворным глаза, смотревшие вниз, на собственные усы, и снова провалился в сон.

— Вас поддерживают Платт и Куэй, — начал Блэз.

— Кто такой, в конечном счете, босс, как не человек, ведомый народом? Боссы сажают в кресла судей, мэров и, конечно, совершают сделки. Все это я знаю. Но он, — Рузвельт понизил голос и показал глазами на Платта, сидевшего к ним спиной, — не хочет, чтобы я снова баллотировался в губернаторы, и не хочет видеть меня на посту вице-президента тоже, но люди требуют и требуют, и боссы вынуждены действовать, как… как…

— Мирабо.

— Вот именно! Он самый! Когда толпы вышли на улицы, он сказал: я не знаю, куда они идут, но, будучи лидером, я должен вести их, куда бы они ни шли.

— Что-то в этом роде, — пробормотал Блэз. Но Рузвельт никогда не слышал то, чего не хотел слышать. Блэз все же заставил его объяснить, почему, не будучи кандидатом, он счел нужным отправиться в Филадельфию за три дня до открытия конвента и приезда Марка Ханны.

— Сенатор Лодж сказал мне, что я совершаю большую ошибку. Он всегда это говорит. Что бы кто ни делал. — Рузвельт перекинул жирную ляжку через ручку кресла. Проводник принес ему чай. Блэз заказал кофе. Другие журналисты с завистью следили за Блэзом, ожидая, когда он освободит место около губернатора. Однако Рузвельту в этот деликатнейший исторический момент требовалось общество джентльмена. У Блэза создалось впечатление, что губернатор не просто нервничал, но и не знал толком, как ему действовать. Фактически он едет на конвент, по поручению президента управляемый Марком Ханной. Конечно, полковник — национальный герой, но на конвентах мало ценится популярность того сорта, что создается прессой, которой нетрудно манипулировать, и ее легковерными читателями.

Рузвельт это понимал.

— После Кубы я на ура прошел в губернаторы. Но сколько времени может длиться в политической жизни это ура?

— Адмирал Дьюи растерял его всего за несколько месяцев.

— Как можно было все это потерять! — Рузвельт покачал головой, выражая крайнюю степень недоумения. — Я захватил один холм. Он завоевал целый мир. Теперь над ним смеются, а вечная арка победы, воздвигнутая на Пятой авеню в его честь, разваливается. Я на днях сказал Майору, что ее надо снести. Но он — Майор — меня не слушает. Потому что я уже не военный герой. Я просто трудяга-губернатор, который ополчился на тресты, на всех этих Уитни, на страховые компании… — Голос губернатора взвился на высокую, хорошо знакомую Блэзу ноту. Когда в прославлении его славных деяний возникла пауза, Блэз уступил кресло корреспонденту «Нью-Йорк сан», прорузвельтовской газеты.

К концу поездки Платт приоткрыл свои затуманенные наркотиком глаза, увидел Блэза и сделал ему знак придвинуться поближе.

— Мистер Сэнфорд из римско-католических Сэнфордов. — Тень улыбки лишь обезобразила его мертвенно-бледное лицо. — Как поживает мистер Херст?

— Он расширяет дело, сенатор.

— Вы имеете в виду тираж? Вес? Политический вес? Как председатель всех этих клубов?

— Газеты в других городах. Новые газеты.

— Да, в этом он знает толк. — Платт сел еще прямее и скорчил гримасу от боли.

— Мне интересно узнать, сэр, что вы думаете о поддержке сенатором Ханной кандидатуры Корнелиуса Блисса.

— По-моему, это означает лишь, что Ханна чертовский болван и всегда им был. — Два красных пятнышка, похожие на отпечатки пальцев, появились на его пепельно-серых щеках. — Ханна — всего лишь глупый торговец-бакалейщик. Нет, не надо меня цитировать. Позвольте мне самому сначала или наконец произнести эти слова с трибуны сената. Ханна умеет делать только одно — собирать деньги для Маккинли. Но в политике он ничего не смыслит. Блисс, черт его дери, мой человек. — Религиозный Платт уже дважды чертыхнулся в присутствии Блэза. Очевидно, это действовал опий, а заодно и температура.

— Что значит «ваш», сэр?

— Блисс из Нью-Йорка. Как и я. Ханна из Огайо. Как может он работать в пользу кого-то из моего штата? — Платт прикрыл глаза, казалось, он вот-вот потеряет сознание. Алые отпечатки пальцев исчезли с его пепельно-серых щек.

Рузвельт настоял на том, чтобы Блэз поехал в отель «Уолтон» с ним и его секретарем.

— Вы сможете сообщить мистеру Херсту из первых рук, что я не добивался выдвижения моей кандидатуры. — Разговаривая, Рузвельт то и дело высовывал голову в окно кареты, бесцельно улыбаясь прохожим на Брод-стрит. Но поскольку никто не ждал столь раннего прибытия не-кандидата, на него, к его огорчению, никто не обращал ни малейшего внимания. Секретарь сидел между Блэзом и губернатором, держа на коленях круглую черную коробку.

Блэз никогда раньше не был в Филадельфии. Для него этот город был просто железнодорожной станцией между Вашингтоном и Нью-Йорком. Он с любопытством смотрел в окно и ему казалось, что он очутился в каком-то городе на Рейне или в Голландии; кругом стояли сверкавшие чистотой кирпичные дома, но ходили — тут невозможно было ошибиться — американцы. В городе оказалось много чернокожих, в большинстве своем бедняков; множество белых, в большинстве своем состоятельных, были в легких летних костюмах. Блэз, никогда не носивший шляп, обратил внимание, что почти все мужчины были в жестких круглых соломенных шляпах, защищавших своих владельцев от едва ли не тропического солнца.