Имперские игры

– Вот и те, кто должен был появиться, - сказав это, Мари не упустила возможности довольно чувствительно ущипнуть меня за руку. Просто так, из вредности. – Интересно, в общем зале задержатся или сразу в отдельный кабинет пройдут?

– Это уж как сами решат. Упс, уже решили. Неужто стеснение взыграло?

– У графа то? – хмыкнула сестрёнка. – Хива, Бухара. Китай со всеми их дикарскими обычаями. Многое повидавшего дипломата ничем не изумишь и не смутишь. Зато его спутник… Он мог и смутиться. В Санкт-Петербурге такого пока нет.

– Будет, - а это уже моя индеаночка напомнила, что может не только смотреть на зрелище, но и за беседой следить. – Против такого ни один двор не устоит. Я тоже слушать и слышать умею.

Умеешь-умеешь, я спорить с девушкой по таким вещам даже не собираюсь. Но вот тот факт, что товарищ министра иностранных дел Российской империи граф Николай Павлович Игнатьев и его спутник сразу предпочли пройти в отдельный кабинет… Посмотрим, что к чему и почему. Я ведь предлагал несколько возможных мест для встречи, а этот был наиболее радикальным, хотя и более прочих отвечающий ситуации. А опытный, битый жизнью дипломат возьми да согласись. Приятный сюрприз, как ни крути, Оставалось правильно воспользоваться пришедшими картами. Всеми картами, учитывая те, которые он сам мне сдал. В собственных интересах, понятное дело, но вся шутка в том, что тут у нас с ним взаимная выгодна вырисовывается. Так что поднимаем задницу со стула и вперёд, из зала общего в помещение совсем уж приватное, зато всё так же охраняемое «дикими». Вон они, то тут, то там, рассредоточенные как вне «Дамы под вуалью», так и внутри. Более того, героически превозмогающие собственную тягу к прекрасному, хоть и делающие вид, будто всецело поглощены вином, танцами прелестниц и собственными спутницами, буде таковые имелись. Профессионализм, он в тайной полиции ценился и цениться будет.

***

(Атлантика, борт батарейного броненосца «Севастополь», немногим ранее)

Графу Игнатьеву было о чём задуматься в то время, когда он пересекал Атлантику на батарейном броненосце «Севастополь». Уже тот факт, что спустя несколько месяцев он станет министром иностранных дел империи, многого стоил. Видный знак монаршего благоволения и того, что партии англо- и франкофилов терпят окончательное поражение. Зато славянофильская партия, лидером которой граф обоснованно считал себя самого, за последние пару лет ощутимо усилилась. Не зря же канцлер Горчаков был по существу полностью отстранён от принятия действительно важных решений, а в делах завоевания Туркестана и вовсе вся инициатива была отдана Игнатьеву и тем, кто находился в его подчинении.

Этим нельзя было не воспользоваться. Раз так, то он озаботился нахождением не просто талантливых военачальников, но ещё и таких, которые были близки ему по убеждениям. А также отличались необходимой жесткостью, не являясь склоннымик поиску компромиссов с кокандскими и прочими ханами и эмирами. Вот и получил полковник Черняев, уже успевший показать себя на Кавказе и в Оренбургском крае, звание генерал-майора, а вместе с ним поручение принять командование шеститысячным корпусом, вооружённым новейшими винтовками, усиленным большим количеством артиллерии и даже новомодными американскими пулемётами.

Уже тогда, на этапе подготовки экспедиции по завоеванию Кокандского ханства, Ингнатьев ощущал пусть мягкое, но вязкое, сильно мешающее противодействие. Пакостить открыто нынешнему любимцу императора по очевидным причинам опасались, но вот попытки запутать в бюрократических тенетах, замедлить подготовку, помешать скорейшей и качественной оснащенности экспедиционного корпуса… Чувствовалось влияние проанглийской партии, поддержанной кем-то ещё, не менее, а то и более влиятельным. Однако сперва не то что доказательств, но и явных подозрений не имелось.

Зато появились потом, уже после того, как экспедиционный корпус Черняева начал делать то, ради чего его и создали. В конце апреля отряд полковника Верёвкина с ходу захватил крепость Аулие-Ата, почти полностью выбив обороняющий его кокандский гарнизон. Это давало возможность атаковать Чимкент – одну из важнейших крепостей Коканда, где базировалось немалое число войск и находился наместник кокандского хана – уже имея за спиной крепкий тыл и возможность держать там большую часть припасов и вспомогательные части корпуса.

И тут проявил себя полководческий талант генерала Черняева. Он не сталустраивать длительный артилелрийский обстрел и тем более штурмовать крепость в лобовых атаках. Пусть Черняев и был уверен в преувеличенности слухов о неприступности Чимкента, но усложнять себе задачу он не собирался. Вместо этого использовал манящий многих звон золотых монет, найдя тех, кто не просто долгое время жил в Чимкенте, но знал город как собственные пять пальцев на руке. Они то и рассказали командиру экспедиционного корпуса, что при всей мнимой неприступности есть место, которое не защищено вообще никак – водопровод. Артиллерию туда, конечно, протащить не получилось бы, равно как и пройти с кавалерией – по крайней мере, без большого шума, который был бы символом полного провала – но вот обычная пехота, да в немалом количестве, уже могла стать достаточным аргументом для победы.

Она и стала. Особенно усиленная пятком пулемётов, которые, если что, можно было и на руках нести и открыть огонь, поставив даже не на переносимый же станок, а просто на треногу или иной подходящий упор. Неожиданность появления внутри крепости русских войск, шквальный огонь из многозарядных винтовок и пулемётов, постоянно прибывающие подкрепления и начавшийся обстрел с других сторон из орудий – всё это создало самую настоящую панику среди кокандцев. Обычное дело, честно говоря, применительно к азиатским войскам. Проникшим внутрь Чимкента войскам только и оставалось, что позаботиться об открытии ворот изнутри, после чего продолжить уничтожение уже окончательно деморализованного противника. Но это были уже трепыхания курицы с отрубленной головой и не более того.

Чимкент был взят, победные реляции отправлены. Ну а сам генерал-майор Черняев своими дальнейшими действиями показал, что способен не только командовать войсками на поле боя, но и укрепляться на завоёванных землях. Как Аулие-Ата, так и Чимкент в кратчайшие сроки укреплялись, становясь уже русскими крепостями. Черняев понимал, что лишь опираясь на по-настоящему свои крепости, можно вести дальнейшие боевые действия, не опасаясь ударов в спину, шпионажа со стороны местных и прочих неприятностей. Не зря в его корпусе были и просто хорошо знавшие повадки азиатов офицеры, и служащие Третьего Отделения, имеющие особый взгляд на мир, очень полезный в некоторых ситуациях.

Еще не полная победа, не достижение всех поставленных перед экспедиционным корпусом целей, но уже действительно значимый успех. Это понимали в Петербурге сам император, большая часть генералитета, в министерстве иностранных дел и иных ведомствах, но… Вот именно, что было одно, а то и более «но», к тому же с имеющимися именами и лицами.

Яркое и очевидное недовольство Британской империи, представители которой недвусмысленно выражали беспокойство быстрым и стремительным продвижением Россиив восточном направлении, в пустыни Коканда. Понимали. что где Коканд, там и Бухара с Хивой – те самые прикормленные британцами хищники, давно и привычно беспокоящие русские окраины, похищающие людей, создающие ощущение постоянной угрозы и уж точно не добавляющие России авторитета. Это было ожидаемо и, по мнению самого графа, следовало вежливо улыбаться и ограничиваться общими фразами. Если же британский посол Нэпир перейдёт черту, то указывать на то, что его королеве лучше заняться более важными для Британии делами, чем совать нос в кастрюли, кипящие на чужой кухне.

Так? Оказалось, что не совсем. Светлейший князь Горчаков, канцлер империи и министр иностранных дел, начал вести себя… странно. Он сложно бы извинялся в беседе с британским посланником, ставя Россию в положение нашкодившего гимназиста, оправдывающегося перед суровым учителем. И это перед вот-вот долженствующим случиться событием большой важности – денонсацией Парижского трактата о нейтрализации Чёрного моря и ещё нескольких пунктов оного. Тогда он, на правах второго человека в министерстве, не преминул задать канцлеру простой, но очевидный вопрос: