Имперский Грааль

Шутку никто не поддержал. Да он кажется и не шутил.

– Я, – сказала Мари Люссак, – предвижу революцию в общественных отношениях. Война превращается в бессмыслицу за невозможностью истребить друг друга.

Не был бы я сыном Назгула, сказал бы, что хватит рассказывать волшебные сказки, а сейчас… интересно, во сколько оценят колье с действующим составом Галактической Академии наук?

– А как она себя чувствует? – спросил Брюс-Второй. – Каково оно – быть в этой форме?

– Спасибо за этот вопрос, – голограмма включилась сама, без каких-либо видимых манипуляций со стороны Мари Люссак. – Сперва, конечно, ужасно. Изменяется ракурс зрения, приходится заново овладевать сигнальной системой и строить ее на других принципах. Возникают… понятия, состояния, чувства, которым нет аналогий, если оперировать привычными категориями. Ты заперт и бьешься о стекло – вот на что это похоже. Потом, когда свыкнешься с мыслью, что ты больше не человек, наступает облегчение. К тому же я ученый. Мне интересно. Личность… до сих пор я определяла ее как сумму субъективно интерпретированных общественных связей. Вы, молодой человек, – это «бульдозеру»? – по-простому свели это к информации. Но вы добавили один компонент, который я не учитывала, а именно – энергию. Энергия – это быстрота реакции, а быстрота реакции – это чувство юмора. А чувство юмора есть неотъемлемое свойство личности.

– Спасибо, – поблагодарил Назгул. – Я определял на бытовом уровне, чтобы помочь сыну.

Брюс дернулся и рот открыл, но вовремя сообразил, кого имеет в виду отец. Вот значит как? А как же иначе?

– Мне вы тоже помогли. Было большим облегчением узнать, что я не одна… и что я не первая. Когда вы летали с нами на посев планктона, вы ведь были уже… да?

– Уже девятнадцать лет, мэм. В разных формах. Но вы что-то начали про энергию? Неспроста?

– Что есть энергия?

– Е равно эм цэ в квадрате.

– Нет, мы продолжаем разговор на бытовом уровне. Энергия помимо прочего есть еще и способность инициировать какой-либо процесс. Ловите мою мысль?

Инициировать?

– Вы хотите сказать, этот ваш Мердок, кто бы он ни был, вручную – едва ли это правильное слово, но примем его за недостатком времени искать подходящее! – перепрограммировал прыжковые двигатели?

– Скажем проще, он сам и был прыжковыми двигателями.

У Мари было такое лицо, будто ее заранее предупредили ничему не удивляться. А может, она вообще не умеет. Скорее всего, она просто обучена не попадать впросак. Врасплох ее не возьмешь, и Кэссиди это подтвердит.

– Я знала про Черные Истребители, да и кто в галактике про них не знает, – продолжила миз Монти. – Я поняла, что со мной произошло. Другое дело – что я теперь могу делать, в этой-то форме? Побившись о грани изнутри, я, фигурально выражаясь, села поразмыслить насчет того, какие именно процессы могу инициировать я. То есть каким образом я в состоянии заявить о себе.

– Гиперсвязь, – выдохнул Брюс. – Ага?

– Именно. Почему носитель должен быть материальным? Почему это не может быть излученный пакетированный сигнал? Стоило мне это… ну, скажем так, предположить, и я немедленно перестала мечтать о возвращении в человеческое тело. Отвечаю на ваш вопрос, юноша: я никогда не была в лучшей форме.

– Назгулам, – сказал Рубен, – прежде ощутимо не хватало мозгов. Кто мы были без вас? Молодые офицеры, подбитые на взлете. Мэм, намерены ли вы принадлежать только себе, или вступите в клуб? Потому что в вашем лице я надеюсь приветствовать нашу королеву.

Кристалл на столе окрасился изнутри алым огнем.

– Нет, у меня склонность к демократическим институтам. Даже более того, как всякий интеллигент я – особа анархическая. Соглашусь на должность теоретика-консультанта, если вы не против. А в клуб отчего же не вступить? Я хоть и анархическое существо, но вполне социальное.

– Тогда еще один вопрос, мэм, если вы не против, – это Брюс-Второй проявил неожиданную активность. – Насколько я в курсе, пробуждение Назгула в новом материальном носителе – это целая технология, до сих пор уникальная. Вы умерли впервые. Как же вы так… самостоятельно и сразу? И еще, к чему была та лекция о природе души? Вы мою душу имели в виду или еще что-то? При чем тут вироиды? Не хотите ли вы сказать, что здесь залежи… таких Назгулов?

– Таких – едва ли. А какие могут быть другие – большой вопрос, и открытый. Что вы знаете о душе вещей?

– На то ведь она и вещь, – сказала Мари. – Используй, а поломалась – выбрось. Нет у нее души – аксиома. Хотя я не удивлюсь теперь, если мне докажут обратное.

– Вы просто очень молоды и воспитаны в обществе потребления. Поверите ли, я знаю каждый из своих пинцетов, и даже не на взгляд. Вещи когда-то делали вручную, переносили на них творческую энергию, и были плохие вещи – и хорошие. Были старые вещи, прожившие в семье не одно поколение. Молчаливые свидетели, не принимаемые в расчет, как участники конференции в режиме «только для чтения». Вы никогда не думали, что душа – это может быть заразно? Что вы – мы! – заразили Авалон, принеся сюда наше добро и зло? Если вы вселяетесь в вещь, может, она вас просто пускает? Что вы можете воодушевлять только то, что способно иметь душу?

– Если сказать об этом Пантократору, – задумчиво вымолвил Норм, – это может изменить Пантократор. Но мне почему-то кажется, что Пантократору мы ничего не скажем.

– Пантократор слышал на своем веку достаточно бреда, однако бред, подтвержденный нашим существованием…

– …может быть опасен для самого нашего существования, – заключил Рубен. – Один из нас уже поплатился за доверчивость.

– Я знаю, – сказала Мари Люссак. – Оружие, переставшее быть секретным, рано или поздно станет общим. Я буду молчать.

Она внезапно подняла глаза, встретившись взглядом с Нормой.

– Я могла ведь и промолчать, и оставить это себе. Я знаю, вы гадаете, насколько я – Люссак. Подумайте заодно: плохо ли это?

* * *

Так уж вышло, что Норм единственный, кто в курсе всего и между тем – не Эстергази. Он не продал нас в тот единственный раз, когда это было ему выгодно, а потому обречен нянчиться с нами вечно. Слабо рыпнувшись – мол, у меня и без вас тут проблема на проблеме! – он у нас назначен арбитром, а Брюс вынужден взять на себя генерацию идей. Тот, Второй – проблема, а Рубен самоустранился и вежливо ждет в сторонке, когда мы все за него решим. Мари с нами нет, и потому мы говорим более или менее свободно, как мужчины одной семьи. Ничего себе, к слову, семейка, где первые мужья остаются ночевать на диване, пьют кофе с хозяйкой и пиво с ее новым мужем, а вегетативные дети отстаивают свои права перед посмертными. Понимаю Норма – рехнешься с нами.

– Я, – сказал Брюс, – хочу знать прежде всего, что ты такое. Тебя хотели вместо меня оставить, и жил бы ты моей жизнью, и было б твоим все, что мы сейчас на троих делим. Что ты такое с мелодраматической точки зрения? Мой полный близнец, такой же сын Рубена Эстергази, и вся разница в том только, что ты воспитан Рубеном Эстергази, как был бы воспитан я, будь он жив. Как это принято у Эстергази: личным примером. У тебя был отец каждую минуту твоей жизни.

– А это была жизнь, да?

– Не то, чтобы я жалуюсь, но кто из нас настоящий сын Назгула?

– Отвечу – я, но ты явно к чему-то ведешь.

– Мы, – вмешался Норм, – ведем к тому, что никто из нас не встанет в обиженную позу. И вот еще… вы не решите это дело, договорившись только между собой. По-хорошему выбирать бы надо Мари Люссак. Зачем ей на Зиглинде бульдозер? У тебя к ней помимо биохимии – что?

– А биохимии недостаточно?

– Нет. Вычти ее, и что останется?

– А почему я должен ее вычитать?

Брюс и Норм оба тяжко вздохнули. Чертов Второй «вырос» на Дикси среди демократических ценностей и ничего не принимал как должное. Брюс взглядом попросил у отчима помощи.