Имперский маг. Оружие возмездия

— Знаю. И вы считаете…

— Рейх не должен получить это оружие. Никогда.

— Вот оно что. Впрочем, следовало ожидать. — Штернберг, задумчиво склонив голову, странно, медленно улыбнулся. Густая сеть взъерошенных волос скрыла его безобразные глаза. Чёлка казалась седой. Падавший сверху, из проёмов звездообразного купола, сумеречный свет словно выпивал все цвета, оставляя лишь чёрное и белое. Эдельман с содроганием заметил, что его собственные руки были белее мрамора.

— Не знаю, что вы за человек, — сказал он, — но я ожидал встретить здесь нечто вроде Мёльдерса. Мои опасения не сбылись — понятия не имею, что вы за человек, но вы не производите впечатления зашоренного наци. Так послушайте, что я вам скажу. Вернее, сначала ответьте на один вопрос. Ради чего вы взялись за всё это? Ради денег? Почестей? Карьеры? Или по убеждению?

— Последнее, — ответил Штернберг.

— Но почему?

— По меньшей мере странно слышать от офицера такой вопрос.

— Ради так называемой победы?

— Так называемой… — неопределённо-задумчиво повторил Штернберг.

Эдельман поднял с полу фуражку, отряхнул от пыли и через плечо оглянулся на оккультиста — тот смотрел на него уже без усмешки.

— О чём я сейчас думаю, рейхсмагиер? — спросил Эдельман.

— Вы думаете о том, что у нас с вами различные представления об офицерской чести.

— Совершенно верно. Хотелось бы знать, что вы в нынешней ситуации подразумеваете под словом «победа»?

— Скорый конец войны. Сильную Германию, за которой остаётся Европа. Я имею в виду Европу, объединённую — нет, даже необязательно под эгидой Германии — просто объединённую Европу. Содружество европейских народов, этакие, если угодно, Соединённые Штаты Европы, сверхдержаву, стоящую в одном ряду с США и Советами, но, в отличие от них, построенную на уникальности каждой нации… — При этих словах правый, зелёный, глаз Штернберга мечтательно сощурился, высматривая в темноте трансепта, очевидно, светлое будущее объединённой Европы, а левый, голубой, уставился на Эдельмана, просияв диковатым огоньком самой настоящей идеи фикс.

Эдельман отшатнулся.

— Да вы, оказывается, ещё более сумасшедший, чем я предполагал.

— Отнюдь. Если бы ваш шеф был более откровенен с вами, вы бы знали, что в омуте нашего достославного ордена наряду с одиозными прожектами водятся весьма дельные идеи. И идея Европейской Конфедерации — самая ценная из них. Ради неё мы обязаны выстоять.

— Послушайте, вы вообще отдаёте себе отчёт в том, что фюрер…

— Да к чёрту фюрера! Скоро те силы, которые не дают окончательно развалиться этой смердящей куче падали, наконец приберут его гнилую душонку, и тогда наша страна сможет начать новую жизнь. Но до того момента нам необходимо продержаться…

Эдельман воззрился на Штернберга как на помешанного.

— Что вы, в самом деле, несёте?

— Такая вероятность есть, так сказали руны. Мои руны никогда не лгут.

— Вы ненормальный. Единственное, что сейчас может принести мир Германии…

— Скорейшая капитуляция? — ядовито-насмешливо воскликнул Штернберг. — В таком случае заранее готовьте себе пеньковый галстук, сударь! И исправляйте ваши карты. Потому что на новых картах Германии не будет! Вам этого надо?!

— Союзники не пойдут на такую крайность…

— Вы сначала полюбуйтесь на то, что они сделали с нашими городами!

— А что вы собираетесь сделать с целым миром? В той войне, которую вы нынче готовите…

— Победителей не будет? То же самое говорили, когда в воздух поднялись первые бомбардировщики.

— Но Соединённые Штаты…

— Верно, ведут аналогичные разработки в области вооружений. Именно поэтому наша задача — успеть раньше них.

— Европа…

— Напротив, вся Европа сама пойдёт за нами, когда в наших руках окажется оружие нового типа.

— А…

— И здесь вы заблуждаетесь. Нам будет значительно проще заключить мирный договор с западными державами, поскольку им нужна сильная Германия, способная противостоять Советскому Союзу.

— Чёрт возьми, прекратите! Прекратите читать мои мысли, вы мне слова сказать не даёте!

От колонн слабо отозвалось эхо, его тихий возглас утонул в холодной тишине. На минуту в церкви воцарилось тяжёлое молчание.

— Так что ж вы ничего не говорите? — спросил Штернберг. — Нечего?.. Зато у меня есть ещё пара вопросов.

— Я кое-что понял, — вдруг произнёс Эдельман. — Вы даже не столько карьерист — и уж конечно не безмозглый фанатик — вы именно вот это: агрессивный идеалист. Самая скверная разновидность.

— Это диагноз? — ухмыльнулся Штернберг.

— Нет. Это приговор. Пуля ещё найдёт вас. Пуля из вашего собственного пистолета, в тот самый день, когда вы осознаете, насколько глубоко заблуждались. Чего я вам искренне и желаю.

— Благодарю. Но пророк из вас ни к чёрту. Что же касается моего следующего вопроса, то он таков: пан Габровски заодно с вами?

Не дождавшись ответа, Штернберг подытожил:

— Ладно, всё ясно. Значит, может быть, и ничего. Но поляка я всё равно проверю. Теперь имею на это полное право. Что ж… — Он не спеша, обошёл Эдельмана по широкому кругу. — Только не надо, не надо источать такую ненависть, сударь. Мне ведь это может надоесть. Я ведь могу сделать и так, что вы ради меня жизнью будете готовы пожертвовать… Что, страшно? Не бойтесь, это довольно трудоёмкий процесс, а у меня мало времени, — Штернберг едва слышно усмехнулся.

Эдельман был землисто-бледен.

— А вы, оказывается, редкостная сволочь, рейхсмагиер.

— Не спорю. Вполне вероятно.

— Если у меня только появится возможность…

— У вас её нет и не будет. С этого момента я объявляю вас арестованным. За покушение на жизнь лица, находящегося при исполнении дела государственной важности.

— Но…

— Не беспокойтесь, это в рамках моих полномочий. А если группенфюреру будет угодно узнать подробности, и без меня найдётся достаточно людей, способных допросить вас — если понадобится, под гипнозом. Пойдёмте.