Имперский союз: В царствование императора Николая Павловича. Разминка перед боем. Британский вояж

Молодец, Паскевич, навел в этой Польше порядок. Но чувствую, что это не последний мятеж ляхов. Не знаю, что и делать с этой сумасшедшей шляхтой – ведь она требует, чтобы Польшу сделали независимой и дали ей границы 1772 года. А вот не дождутся!» – и государь машинально сложил пальцы рук в кукиши.

Только с Польшей все же что-то придется делать. Может, выселить всех поляков в Сибирь? Или истребить их, как истребляют британцы краснокожих в своих заокеанских колониях? Говорят, что они даже платят колонистам деньги за скальпы убитых ими индейцев. Причем независимо от того, кем были эти индейцы – воинами, женщинами, или детишками…

«Нет, – подумал Николай, – мои подданные так поступать не смогут. Да и поляки эти ведь тоже разные бывают…

Вон, взять, к примеру, военного министра Царства Польского, генерала графа Гауке… Ведь в свое время сражался против нас вместе с Костюшко, до последнего защищал в 1813 году от русских войск крепость Замостье. А потом стал генералом Царства Польского. В ноябре 1830 года он отказался присоединиться к мятежникам, за что был зверски растерзан ими. Тогда же были убиты оставшиеся верными мне генералы Потоцкий, Новицкий и полковник Мецишевский».

Император Всероссийский заворочался на своей узкой кровати. Она жалобно заскрипела под его мощными телесами. Хотя по Руси и ходили слухи о железном здоровье царя, но Николай Павлович знал, что это далеко не так. У него уже начались приливы крови к голове, головокружения. Подагра, спровоцированная постоянным ношением узких форменных сапог, донимала государя все чаще и чаще.

«Может быть, нездоровье и является причиной моей сегодняшней бессонницы? – подумал он. – Но к врачам я не побегу. Не дождутся. Попробую сам как-нибудь разобраться со своими хворями. А вот государыню показать бы хорошим медикам не помешало. Ведь она, бедная, все чаще стала жаловаться на боли в сердце и на одышку. Да и по женским делам у нее не все благополучно. Ведь она родила мне десять детей. Трое, правда, умерли еще в младенчестве. А после рождения в 1832 году сына Михаила врачи предупредили меня, что следующие роды могут стать для нее смертельными. И послушав их, императрица перестала выполнять супружеские обязанности».

Николай покраснел – он вспомнил о том, как государыня, жалея его, еще сильного и не старого мужчину, разрешила ему иметь «амуры» на стороне.

«Милая моя, – с нежностью подумал о своей супруге император, – как ей бывает трудно, когда до нее доходят слухи о моих „васильковых дурачествах“, и она старательно делает вид, что ничего особенного не происходит. Надо будет сделать ей какой-нибудь дорогой подарок к ее именинам».

Николай вспомнил, как Александра Федоровна радовалась, словно маленькая девочка, разглядывая чудесные вещички, преподнесенные ей женщиной, которую он увидел впервые вчера в Аничковом дворце. Кажется, ее звали Ольгой Валериевной Румянцевой.

«Уж не родственница ли она графу Сергею Петровичу Румянцеву – недавно умершему сенатору?» – задумался император. Он вспомнил, что Сергей Петрович не был женат, но у него было несколько внебрачных детей.

«Гм… Все может быть. Тем более что, по словам этой дамы, она приехала к нам из-за границы, а граф в свое время был дипломатом и долгое время жил в Пруссии, Англии и Франции. Надо будет попросить Александра Христофоровича Бенкендорфа навести о ней справки».

То, что эта дама приехала в Россию издалека и еще плохо знакома со здешними обычаями, Николаю стало ясно после того, как она, увидев русского монарха, вместо положенного в таких случаях книксена просто поклонилась ему. Император вспомнил – Ольга Румянцева сказала ему о том, что она гражданка Северо-Американских Соединенных Штатов. Ее поведение подтверждает это – эти мужланы в Новом свете не имеют никакого представления о хороших манерах. Только говорят бесконечно о своих деньгах…

Император вспомнил, какой шум и писк поднялся во дворце, когда императрица стала показывать милые дамские безделушки. Как его дочки, Мария и Ольга, нюхали духи и помады, разглядывали какие-то блестящие браслетики и кулончики. Ей богу, словно сороки какие-то. Но все женщины так себя ведут – природа-с…

Жаль только, что меньше всего радовалась этим вещицам его любимая дочка Сашенька, или Адини, как называют ее домашние. Она вообще словно не от мира сего. А ведь умна и от Бога награждена многими талантами. У нее прекрасный слух и хороший голос. Николай очень любил свою младшую дочь и желал для нее хорошего жениха.

А вот старшие дочери в девках вряд ли засидятся. Николай усмехнулся, вспомнив о курьезном случае, произошедшем несколько лет назад. Молодой корнет Лейб-кирасирского наследника цесаревича полка князь Александр Барятинский и великая княжна Ольга Николаевна полюбили друг друга и тайком стали встречаться у своих общих знакомых. Нельзя сказать, что князь был бы для Ольги плохой партией – красив, богат, к тому же как-никак Рюрикович. Но Николай твердо придерживался принципа – члены царской фамилии не должны жениться и выходить замуж за своих подданных.

Государь, узнав об этом тайном романе, строго-настрого запретил дочери видеться с князем. Но хитрый Барятинский, переодевшись в форму караульного солдата, пробирался в Зимний дворец, чтобы там встретиться со своей любимой.

Впрочем, нашлись «добрые люди», которые рассказали царю о проделках этих доморощенных Ромео и Джульетты. Николай, проходя по коридору дворца, узнал в караульном солдате князя, снял его с поста и запер в своем кабинете. А сам, набросив на плечи солдатскую шинель, встал вместо него на часах. Вскоре в полумраке дворцового коридора появилась женская фигура. Это была великая княжна Ольга Николаевна. Она подошла к отцу и, не зная о подвохе, бросилась в его объятия.

Закончилось все весьма печально для влюбленных. Утром в свой кабинет, где сидел под замком князь Барятинский, с палкой в руках вошел государь. Несколько раз ударив этим «предметом для воспитания» князя, он велел ему: «Сегодня же чтобы ты был по дороге к Кавказу!»

Так гвардейский корнет оказался в Кабардинском егерском полку. Сражался он, надо отдать должное, неплохо, в тылу не отсиживался. В бою с немирными горцами был ранен пулей в бок, после чего вернулся в Петербург, где ему была вручена золотая сабля с надписью «За храбрость».

Николай взглянул на часы. Они показывали четвертый час утра. За окном было уже совсем светло – наступили знаменитые петербургские белые ночи. В пять, самое позднее шесть часов царь вставал с постели, выслушивал доклады градоначальника о происшествиях, случившихся в столице за ночь, просматривал почту, привезенную фельдъегерями, после чего, выпив стакан минеральной воды, отправлялся на прогулку по набережной и Летнему саду со своим любимым пуделем Гусаром.

«Летний сад! – неожиданно вспомнил Николай. – Вот где у меня появилось это предчувствие чего-то»… И появилось оно после встречи на набережной у Летнего сада на недавней утренней прогулке двух незнакомых ему людей. Одеты они были прилично, поведение тоже не вызывало подозрений, но что-то в них было такое… Ну, в общем, они были не такие, как все. Их глаза смотрели на царя, словно они знали что-то ему неведомое…

И встреча князя Одоевского в том же Летнем саду, тоже, кстати, с утра пораньше… Взгляд у князя тогда был какой-то шалый, словно он только что заглянул туда, куда смертным заглядывать не положено… Странно все это. Надо бы пригласить князя к себе. Но не в Зимний, а в Аничков дворец. А может быть, самому заглянуть к нему? Ведь они с князем старые знакомые, супруга Владимира Федоровича была фрейлиной жены покойного брата Александра…

«Именно так я и сделаю! – решил вдруг император. – Сегодня же, сразу после обеда… Возьму и зайду к князю. И у него переговорю обо всем!»