Импровизация на тему убийства

Потом были разборки: с бойфрендом – по поводу разбитой «вольво», с владельцем джипа – из-за случившегося с джипом, ну и, сами понимаете, с Пряником. Любовница Сухарева, адвокат, защищала Кристину в суде. В итоге Пряничникову на год лишили прав, дали такой же срок условного наказания, а ее благоверный заплатил за ремонт и «вольво», и джипа.

Она рассказывала мне о своих приключениях восторженно, будто девчонка, которая не понимает, что творит. Видите ли, ее это заводило. Адреналин, если вы знаете, о чем я…

Как бывшая учительница, я просто не могла заткнуться и не начать воспитывать объект. Я говорила ей, что так нельзя, это нехорошо. Упреков Кристина не выносила, моментально превращалась в злобную стерву. В ответ она начинала говорить мне гадости, называя училкой, занудой, тряпкой и фригидной по жизни забубенной козой. Обычно к этому моменту я уже стояла в дверях. Моя мама всегда говорила, что отвечать на грубость грубостью – значит опускаться до уровня собеседника. Поступая так, как учила мама, я, собственно, подтверждала свое занудство. На самом деле Кристина была просто ребенком, которого уже не перевоспитать.

Спустя пару дней она звонила мне, говорила, что она плохая и просит прощения. Я легко прощала ее.

Кристинино легкомыслие было настолько заразительно, что я даже нуждалась в ней. Пусть вынужденно, но я почти полюбила Кристину, как любят людей, которые постоянно и неуклонно втягивают вас в свои проблемы, а все их проблемы, по вашему разумению, чистый цирк. Вам нетрудно помогать таким людям, вам приятна их благодарность, вы уже скучаете без регулярного «Ты представляешь?!». К тому же Кристина отвлекала меня от гнетущей тоски моего бессмысленного существования, от склок с Зюзей и забот о Митьке. И от презрительного, всегда презрительного и всезнающего взгляда этого труса Ника.

Но напоследок, всего за пару недель до ее смерти, мы поссорились, и довольно серьезно. А помириться не успели. От этого на душе было особенно тяжело.

Инцидент случился в «Джазе». Мы пили кофе с коньяком, курили и болтали о тряпках и мужиках. Забавно было это признавать, но за столиком ресторана «Джаз» Кристина и я смотрелись естественно – две молодые успешные женщины. Внешне – чуть ли не сестры: стройные блондинки почти одного роста.

Часов около девяти вечера к столику подошел Пряник.

– Привет, блондинки! – Он игриво помахал толстой ручищей, стараясь не поворачиваться к нам правой стороной своего упитанного тела.

– Привет, плейбой! – ответили мы хором, провожая взглядом его коренастую фигуру, удалявшуюся в сторону коридора.

Я заметила увертки Пряничникова и без труда обнаружила их причину: правый глаз Пряника украшал фиолетовый, а значит, достаточно свежий синяк.

Я повернулась к Кристине:

– Что за фингал на морде Пряника?

Кажется, я и без нее знала ответ, просто интересна была официальная версия.

– А я не знаю. Он мне не докладывал, – спокойно ответила Кристинка, любуясь свеженаращенными ногтями. Гель был украшен алыми цветами и искрился золотым песочком. Ей хотелось позлить меня. – Вчера в «Джазе» кое-что произошло. Мальчики притащили «десерт». Знаешь, что это такое?

Она с вызовом смотрела на меня, и я повелась на провокацию:

– Кристина, это же наркотик. Ты не знала? Это опасно, понимаешь?

Кристина хмыкнула:

– А что ты меня поучаешь? Ты такая правильная, хорошая, как я посмотрю!

– Ин, я не поучаю…

Но подруга уже не могла остановиться:

– Да что ты о себе возомнила? Воспитываешь всех, думаешь, ты самая правильная?

– Кристина, при чем тут моя правильность…

– Да никакого права ты не имеешь меня осуждать. На себя посмотри. И вообще, ты тут никто, и Сухареву ты не жена!..

Я обомлела. Мадам Пряник нарушила негласное табу на обсуждение моей семейной жизни. Мне не удалось скрыть от нее, что с самого начала мой брак с Сухаревым был ненастоящим, но она ни разу не позволила себе упомянуть об этом. Я ценила ее тактичность, добавляя в краткий список добродетелей Пряничниковой еще один пунктик.

Не надо было, но я взбесилась.

– Иди к черту, тупая шлюха! – прошипела я, брызгая слюной, и выскочила из ресторана вон.

Эту последнюю, самую глупую ссору я вспоминала с тоской.

11 июня, полдень

Через четыре дня после смерти Игоря я снова стояла в комнате, в которой прошли самые радостные часы моей жизни.

О похоронах я узнала в «Джазе», просто позвонила туда, якобы заказать еду, попала на знакомого администратора Леночку, и она сама мне все рассказала.

Скрывать теперь мне ничего не надо было, поэтому я пришла. Хотела увидеть его еще раз.

Игорь был тут же. В гробу. Чужое, опрокинутое на белой подушке лицо. Это лицо не выражало ничего, а я вспомнила, как смеялся он на остановке в тот летний день, какими теплыми были его губы…

Нестерпимо захотелось кричать. Я подавила спазм в горле и стала пробираться сквозь толпу людей куда-нибудь подальше от безмятежного чужого лица.

Почему-то оказалась на балконе. Там уже стояли, перекуривая, трое парней, видимо его друзья. Они посторонились, пропустив меня к перилам. Один из них, крепенький живчик с густыми каштановыми волосами, так уставился на меня, что, если бы были силы, я бы послала его куда подальше.

Несмотря на его взгляд, а может, и благодаря ему, я почувствовала, как полились слезы. Сами, без разрешения. Это было больно, но приносило облегчение.

– Простите меня… – услышала я голос над плечом. Обернулась и увидела живчика. – Меня зовут Олег, я друг Игоря. Я вас узнал. Вы – та самая девушка, с которой он встречался весь год.

– Вы меня видели? – Я спросила это хриплым шепотом. Голос пропал.

– Нет, только ваше фото на мобильнике. – У парня была забавная манера – убедительности ради поднимать черные густые брови. – Игорь показывал вашу фотографию. И я, кажется, узнал вас утром того дня, когда он погиб. Вы были в его дворе?

Я вспомнила: точно, я тоже видела его у подъезда Игоря. Подумала: надо что-то объяснить, но так и не придумала, что именно. Голос кудрявого звучал у меня над ухом:

– Вам сейчас плохо, я понимаю. Но мне надо вам кое-что рассказать. Вы должны это знать. После всего я вам расскажу…

Голос стих.

Потом было кладбище. Яма. Мать Игоря, похожая на обезумевшую ведьму, с растрепанными волосами и растопыренными пальцами, которыми она пыталась расцарапать крышку гроба из лакированного дерева. Отец Игоря, одетый в иссиня-черный костюм и выглядевший тусклым, бледным и невзрачным в беспощадном свете дневного солнца. Его глаза слезились, хотя он не плакал, а кожа на лице, казалось, резко обвисла.