Имя мне — Легион

— У меня клюет. Давай-ка сачок.

— И у меня! Погоди-ка!

По палубе, точно пригоршня серебряных долларов, рассыпался день. Вытащив рыбину из воды, я убил ее ударом палки по голове. Чтобы не мучилась.

Снова и снова я твердил себе: «Тебя нет!» Но не мог в это поверить, как ни старался.

Ева, Ева… Прости меня, любовь моя. Хочется, чтобы на мой лоб снова легла твоя рука…

Как прекрасно это серебро! И волны — синие и зеленые. И свет. Как прекрасен свет!

Прости меня…

— Клюет!

— Спасибо.

Я подсек. «Протей» медленно несло течением.

Перед Рождеством я снова послал открытку Дону Уэлшу. Не спрашивайте, зачем я это сделал.

Песнопевец

После того как все разошлись, выслушав рассказ о происшедшем, а остатки останков убрали — еще долго после этого, пока тянулась ночь, поздняя, чистая, с множеством ярких звезд, двоившихся и мерцавших в прохладных водах Гольфстрима вокруг станции, я сидел в кресле на маленьком заднем дворике за моим жилищем, потягивал пиво из жестянки и следил за тем, как заходят звезды.

Чувства мои были в неприятном смятении, я еще не совсем четко представлял себе, что же делать дальше.

Продолжать расследование опасно. Конечно, я мог бы плюнуть на оставшиеся шероховатости, нерешенные маленькие загадки, беспокоившие меня: ведь то, что мне поручили, было выполнено. И хотя мною владело желание узнать побольше, я имел полное право поставить мысленно «Закрыто» на папке с этим делом, отправиться за гонораром, а затем жить припеваючи.

Что до моего беспокойства… Что ж, никто никогда не сможет все разузнать, никого не встревожат те незначительные детали, которые продолжают волновать меня. Я вовсе не обязан вести расследование дальше.

И все же…

Может быть, это и называется чувством долга. По крайней мере, именно оно само по себе заставляло меня действовать, и принуждение это маскировалось такими общепринятыми словами, как «чувство долга» и «свобода воли».

Так ли это? Или все дело в том, что люди унаследовали мозг обезьяны — с глубокими извилинами, отвечающими за любопытство, которое может привести к добру — или худу?

Тем не менее я должен оставаться на станции еще некоторое время, хотя бы для того, чтобы не лишать свою легенду правдоподобности.

Я еще глотнул пива.

Да, надо бы получить ответы на те вопросы, которые меня волнуют. Извилины того требуют.

А еще надо повнимательнее осмотреться вокруг себя. Так мы и сделаем, решил я.

Я вытащил сигарету и принялся было прикуривать. И тут вниманием моим завладело пламя.

Я уставился на трепетные языки огня, осветившие ладонь и скрюченные пальцы левой руки, поднявшейся, чтобы защитить их от ночного ветерка. Пламя казалось чистым, как сами звезды, расплавленным и маслянистым.

Языки пламени были тронуты оранжевым с синим нимбом и время от времени открывали мерцающий вишневый фитиль, похожий на душу огня. А затем полилась музыка…

Музыка — это слово, по-моему, и подходило лучше всего, потому что по сути своей явление было скорее похоже именно на это, хотя в действительности являлось чем-то таким, с чем мне никогда не приходилось еще сталкиваться. Вообще это были не звуки в обычном понимании. Они всплыли во мне, как всплывают воспоминания, без каких-либо внешних стимулов, и не хватало силы самосознания, чтобы повернуть мысль к необходимости прийти в себя и соотнести действия со временем — как во сне.

Затем что-то приостановилось, что-то высвободилось, и чувства мои хлынули к кульминации. Не эмоции, а скорее состояние нарастающей эйфории, наслаждения, удивления — все это переполняло меня, сливаясь с нарастающим беспокойством. Что-то росло и что-то растворялось — но что это было на самом деле, я не знаю. Угнетающая красота и прекрасная угнетенность — и я был ее частью. Словно я испытывал нечто такое, что еще не доводилось мне испытать, нечто космическое, величественное и вездесущее, но игнорирующее все окружающее.

И все это усиливалось и усиливалось по своим собственным законам, пока я не согнул пальцы левой руки настолько, что их лизнуло пламя.

Боль моментально прогнала наркотический транс, и я, вскакивая на ноги, щелкнул зажигалкой; звук, словно предупреждение, ударил по мыслям. Я повернулся и побежал через искусственный остров к маленькой кучке зданий, в которых располагались музей, библиотека и контора.

Но в этот момент на меня опять что-то накатило. Только уже не чудное музыкоподобное ощущение, как несколько секунд назад; теперь это было нечто зловещее, несшее страх, ничуть не менее реальный оттого, что, насколько я понимал, он был иррационален.

Все это сопровождалось полным искажением ощущений. Меня шатало на бегу. Поверхность, по которой я бежал, будто колыхалась, звезды, здания, океан — все плыло, накатывалось прибоем и отступало, вызывая приступ тошноты. Несколько раз я падал, но тут же вскакивал и рвался вперед. Какое-то расстояние я, по-моему, преодолел ползком. Закрыть глаза? Ничего хорошего из этого не вышло бы: все корчилось, смещалось и путалось не только снаружи, но и внутри меня.

И все-таки мне необходимо было преодолеть всего лишь несколько сотен ярдов, несмотря на все эти чудеса, и наконец мои руки коснулись стены. Я нащупал дверь, толкнул ее и вошел внутрь.

Еще дверь — и я в библиотеке. Казалось, прошла вечность, прежде чем я нашарил выключатель.

Шатаясь, я добрел до стола и сразился с его ящиком, вытаскивая оттуда отвертку. Затем, стиснув зубы, на четвереньках добрался до дальнего экрана Информационной сети. Налетев на консоль управления, я успешно щелкнул выключателем, пробудив машину к жизни.

Потом, все еще на коленях, держа отвертку обеими руками, я освободил левую сторону панели от крышки. Крышка упала со стуком, больно отдавшимся у меня в голове. Но доступ к деталям был открыт. Три маленьких изменения в схеме, и я мог передать нечто, что в конечном итоге вольется в Центральный банк данных. Я решил, что сделаю эти изменения и отправлю два самых опасных куска информации — о том, что, как предполагал, имеет место и в конце концов связано с чем-то остаточным, чтобы послужить однажды причиной возникновения проблемы. Такой проблемы, которая причинит большой ущерб человеку — тому, что сейчас так учил меня.

— Вот что я задумал! — сказал я громко. — А теперь прекрати свои фокусы, или я выполню угрозу!

…И как будто с моего носа сняли искажавшие окружающее очки: вокруг снова была самая обычная реальность.

Я поднялся на ноги и закрыл панель.

Вот сейчас-то, решил я, как раз самое время для той сигареты, которую я начал было закуривать. После третьей затяжки я услышал, как во внешнюю дверь кто-то вошел.

Доктор Бартелми, невысокий, загорелый, с сединой на макушке, жилистый, ступил в комнату — голубые глаза широко открыты, одна рука слегка приподнята.