Имя нам — легион
Шрифт:
И кстати, разве можно назвать “хонсаколюбивым” оттеснение голодных толп переселенцев (какие, к черту, интервенты!) на вытоптанные, бесплодные, предельно оскудевшие территории? Там же больше жрать нечего! Неужели не ясно, что голод, эпидемии, отчаяние, отсутствие какого бы то ни было просвета в будущем уничтожают их намного эффективнее и мучительнее, чем плазменные пушки?
Или — “с глаз долой — из сердца вон”?
А сегодняшнее побоище при дабагской деревне? Братья оскалили зубы, и оказалось, что клыки их остры, а желудки вполне терпимы к живому мясу.
И ни слезинки. Чай, не крокодилы.
Да и перед кем горевать-то, комедию ломать. Перед кем? Наемники, они ж ребята свойские. Поглядите только, как обрадовались, что позволено наконец-то наподдать зловредам, спасая братьев по крови и плоти. И не только обрадовались, любопытствовать
— Sic! — вскричал я, соскочив с кровати, набросив на одно плечо простынку на манер римской тоги и задрав к потолку указательный палец.
Вот оно! Кажется, у клубочка обнаружился-таки хвостик. Попробуем потянуть, а?
Отчего бы нет!
Нам помазали губы кровью. И вкус ее нам понравился. И мы ждем продолжения. “Это как наркотик, — утверждал, пребывая в изрядном подпитии, когда все шлюзы интимности уже распахнуты и льется самая сокровенная правда-матка, мой общаговский сосед Димчик о сексе, — стоит раз попробовать, потом за уши не оттянешь!” А кровь? Что секс рядом с нею? Смешная забава для юнцов и юниц…
Мне стало жарко.
Я выбежал из казармы и хлопнулся плашмя в бассейн. Карпы заметались. Прохладная вода хоть и остудила тело, но мозги продолжали кипеть. Мысли налезали друг на друга, пытаясь пробиться в первый ряд.
Хищник, отведавший человечины, становится людоедом. Аксиома. Солдат, прошедший войну, остается солдатом навсегда. И это аксиома тоже. Остается солдатом и до самой смерти ждет, когда его снова позовут в бой. Или не ждет, а уходит сам. Противник найдется. Беспременно найдется…
Там, дома, на Земле, мы ждали; может, как я, не сознаваясь в этом перед собою, но — ждали. И вот появились агенты Больших Братьев и поманили нас войной. Напитали войной. И мы уже не хотим останавливаться. Мы уже не можем остановиться. Дайте нам врага! Дозу! Дозу!!!
— Зараза! — Я в ярости хлопнул ладонью по воде.
Звук получился такой, что я вздрогнул и с опаской уставился на расходящиеся волны: не начнут ли всплывать кверху пузом контуженые карпы. Не мог я также сбрасывать со счета реально существующую и грозную притом перспективу получения от сослуживцев наглядного урока о правилах добрососедского общежития.
Карпы не всплыли. Однако открылось окно. Всклокоченный Генрик недовольно спросил, протирая волосатыми кулачищами глаза:
— Ты что, рыбу глушишь, браконьер?
— Вроде того, — сказал я, чувствуя по достаточно миролюбивому его тону, что сегодня удастся мне отделаться легко. — Прости, Гена, задумался.
— Что, серьезно? — изумился он. — Да ладно тебе, не расстраивайся, все мы этим пороком время от времени страдаем, — вздохнул он затем. — Даже я. Для чего же волну-то гнать? Неужто так все плохо?
— Плохо, Генка! — сознался я. — Херово, чего уж там жеманничать.
— Ну так заходи, обсудим, — сказал он. — Чего в одиночку маяться…
Я вывалил на него весь ворох подозрений и догадок — скопом. Сбивался, перескакивал с одного на другое, шипел, не находя слов. Выглядел я, наверное, не лучшим образом: параноик в мокрых трусах и со спутавшимися волосами.
Он внимательно выслушал меня, а когда я начал повторяться, остановил:
— Погоди, я понял. Так ты обвиняешь Братьев? В чем? В подлоге? В обмане? В тщательно скрываемой кровожадности? А им это надо? Ты сам подписал контракт, где обязался беспрекословно выполнять приказы. Разве там была хоть строчка о великодушии легионера к врагу? Мало ли что тебе наплел Игорь Игоревич по поводу терранского мягкого сердца… Откровенностями своими он тебя попотчевал в частном порядке. Так не булькай и будь признателен — значит держит не за боевого робота, а за более или менее мыслящее существо. Что-то я не помню, чтобы с нами в российской армии советовались по поводу решения национальной военной доктрины в свете душевных порывов русского эгрегора… И не забывай, Фил! Ведь хонсаки действительно вооруженными вторгаются в чужие миры, и миролюбием это не пахнет. Ведь они действительно уничтожают эти миры не хуже библейской саранчи. И уже пройденных ими миров действительно колоссально много. И, черт тебя дери, движутся они в сторону Земли! Нашей Земли, нашей,
тупая твоя башка!— Хорошо, — покачал я головой, не желая, однако, сдаваться. — Совершенно верно, спорить не буду, хонсаки несут погибель всему живому и оставляют за собой пустыню. А почему? А потому что от бескормицы бегут, известно. Что совсем уже другой коленкор, нежели императивная агрессивность, согласись. А еще, может, — вбросил я в привычный расклад новый, приберегаемый для такого вот момента козырь, — может, они из концлагерей драпают, — тех, в которые заточили их предусмотрительные Братья-терране некогда. Тогда, когда поняли, что существа, имеющие дар ходить между мирами, могут сделаться реальной проблемой через сотню-другую лет. Проблемой для их безмятежного благополучия. Кто там из головастых людей поведал нам, что война — продолжение политики другими средствами? Клаузевиц, что ли? Может, он сам был эмиссаром Больших Братьев на Земле? Фамилия-то какая, а?!
— Но делегации, Капрал! — горестно возопил Генрик, которому тоже поднимать лапки и пасовать, хоть бы и перед козырями — нож острый. — Переговоры. Гибель послов. Терра на самом деле пытается решить вопрос полюбовно. Это что, по-твоему — представления, состряпанные специально для нас? Фальшивки для поднятия военного духа? Липа для боевых листков?
— Генрик, славный ты мой! — с тщательно выпячиваемой значительностью вещих речей молвил я. — Поверь, дурить головы уместно не только отстраненным от достоверной информации наемникам. Разве лгать собственному народу — привилегия одних лишь земных правительств? Ты из какой страны сюда попал? Неужто не знаешь, как умельцы масс-медиа оборачивают черное — белым, промахи — достижениями, а поражения — победами? “Слушайте, братья и сестры! Пришла беда, откуда не ждали. Возлюбленному отечеству нашему грозит гибель от лап кровожадных супостатов-нелюдей! Засучим же рукава и окоротим монстров в едином порыве священной ярости!…” Ложь для терран привычна. Так же, как и подлоги. Нас-то с тобой, братец, на девчонок поймали. И Бородача. И многих других. Хочешь, завтра ребят расспросим, какими ветрами их в Легион занесло? Да только ответы девяноста процентов мы с тобой и так знаем.
Генрик помрачнел.
— Не на девочек нас изловили, Капрал, ошибаешься ты. По поверхности скользишь, принимаешь верхушку айсберга за всю льдину. Ни к чему это Братьям. Девочки — антураж. Ловят они нас на нашу собственную жестокость. И даже не ловят, а лишь отслеживают, руководствуясь ею; лезем-то в сети мы сами. Зацепится такой гаврик, рванет рубаху на груди, разбушуется — значит их человек. С ним не только хонсаков — кого угодно в лапшу порубишь. Без проблем.
— То-то и оно, что в лапшу, — веско сказал я. — А теперь представь ход Братских мыслей при виде, например, тебя, уродующего в столичном метро поддатых сержантиков, пусть неумных, зато со тщанием выполняющих заветы требовательного высокого начальства. Тебя, милый мой, мордующего представителей государственного аппарата, всего лишь исправляющих прямой долг, заметь. Тестостерона у парня много? О да! Галочка. И адреналина? Вторая галочка. Боевой опыт присутствует тож, а тормоза слабоваты? Третья галочка, с восклицательным знаком. Замечательно. Берем. Ну а окажется у него злобности, положим, недостаточно — добавим. Пастилки эти — сома их хренова, — что это на самом деле, Гена? Да, все как обещано: и скорость реакции она увеличивает — любо-дорого, и силушки становится — хоть отбавляй, и царапины за день заживают. Вот только что она еще меняет в нашем организме помимо метаболизма? Звереем же на глазах! Я на первой операции как институтка изнеженная блевал, а сейчас? Почти никаких эмоций не осталось. Адаптация, говоришь? Так-то оно так, но больно уж быстро я адаптировался. А другие — те, что давно лямку тянут: Бородач со своими тесаками; Волк с болезненной жаждой давить, давить, давить гадов; даже ты, Генка!…
— А я-то с чем? — окрысился он.
— Да с гранатометом твоим кошмарным. Нравится же тебе, когда от хонсаков ошметки летят, а? Нравится, вижу…
— Ну, тут ты меня подловил, паренек, — обескураженно признался он. — Н-да, брат, и возразить-то нечего. Как же это я так? Неужели и впрямь заметно?
— Заметно, Генка, — сказал я безжалостно. — Более чем…
— А, кунем мадейт пуц! — Он раздраженно разрубил волосатым кулачищем воздух, но тут же опомнился. — Прости, это я не тебе — вырвалось. Знаешь, а ведь тебе почти удалось меня разозлить, — с удивлением признался он, — и даже почти настроить против Братьев. Зачем?.. Требую объяснений.