Имя Зверя. Том 2. Исход Дракона

Однако дрожь утихла, вернулась терпеливая тишина – она всё ждала, ждала схватки и никак не могла дождаться.

– Они здесь, – объявили призраки. – Мудрые вернулись. История заканчивается, дхусс.

Тёрн не ответил, лишь поднялся, гордо выпрямившись, скрестил руки на груди.

– Гниль не остановит Мудрых!

– Да. Они не остановят её тоже. Путь им открыл… кое-кто совсем другой.

– Не имеет значения, – презрительно колыхнулись Великие Сёстры. – Мудрые – здесь. С Великим Тёмным будет покончено.

– А как же дитя Гнили?

– Мудрые закончили возведение отпорных чар. Теперь она не причинит вреда большего, чем уже совершившийся.

– Заперли, значит, – кивнул Тёрн. – Что ж, вам, наверное, кажется, что это самое лучшее. Даже как-то жаль вас разочаровывать. Но вы лгали мне, когда рассуждали о том, что рати Смарагда не должны противостоять Гнили, потому что иначе она «уйдёт вглубь», а так, оставаясь на поверхности, мол, не причинит невосполнимого и неисправимого вреда. Что ж, разговоры, видать, и впрямь закончены. Где ваши Мудрые?

– Не только Мудрые, дхусс Тёрн. – Две фигуры выступили из темноты.

– Наставник Роллэ. Наблюдающий Фереальв. Давненько не виделись, – усмехнулся дхусс.

– Мы не одни, – резко бросил Фереальв. На любезности он не разменивался – оба меча ноори уже держал наготове.

Где-то там, в пронизанной звёздными лучами темноте, крылся, наверное, портал. Сквозь него шли Мудрые, один за другим, и выглядели они, надо сказать, неважно. Роскошные одежды и вычурные маски покрывали в равной пропорции грязь, кровь и желтый гной Гнили. Многих поддерживали товарищи, иные, оказавшись в башне, бессильно опускались на пол, даже не глядя на дхусса или Великих Сестёр.

Но Мудрых оказалось много, очень много – десятки. Кто-то сдавленно стонал, прижимая к телу окровавленные тряпки, но другие упрямо и упорно смыкали ряды, беря дхусса в кольцо.

– Великий Тёмный перестанет быть. Смарагд будет спасён, – прошелестели призраки.

– Он погибнет точно так же, как и остальной Лист, – невозмутимо бросил Тёрн. – Разница лишь в том, что он погибнет последним.

Воздух вокруг дхусса нежданно зазвенел, словно сотни мелких невидимых колокольчиков зазвонили разом. Негромкий перезвон не казался страшным, не был он даже громким, но по лицу Тёрна прошла гримаса боли.

– Лучше тебе не противиться, – сквозь зубы процедил Фереальв, медленно и осторожно приближаясь к невозмутимому, несмотря ни на что, дхуссу.

– А почему, – вдруг спросил дхусс, – почему деревья, кусты и животные на Смарагде встречаются только тут и нигде больше?

– Что?

Кажется, ему удалось застать Мудрых врасплох.

– Это не имеет значения, – поспешно объявили призраки.

– Имеет, имеет, – сказал дхусс, пристально глядя на подступающего мечника. – Раньше я не понимал, не знал, не видел – или не хотел видеть. Но, попав в большой мир и вновь вернувшись сюда, – осознал. Смарагд не просто «иной», он совершенно, полностью и абсолютно иной. Цветы и всё прочее, что растёт и живёт в здешних лесах, не просто другое. Оно совершенно другое. Оно не из этого мира, Мудрые. И вы тоже чужаки здесь, ноори. Когда-то давным-давно вы явились сюда, и не просто так, вы принесли с собой магию Безмолвной Арфы, что не встречается больше нигде под этим небом. Вы…

– Надо же, – перебил дхусса Фереальв. Наблюдающий дрожал от ярости. – Дикарь и варвар, чья мать не брезговала людоедством, открывает нам глаза!

Дхусс не проронил в ответ ни слова, только клановый знак Морры вспыхнул ярко, словно под кожей Тёрна струился в этот миг жидкий огонь.

– Начинайте! – Великие Сёстры не собирались ни о чём больше спорить.

* * *

Старый чародей, Пожиратель Гнили, как успела прозвать его Нэисс, продолжал своё дело, уже не поймёшь, доброе ли, худое или просто никакое, от которого никому ни жарко ни холодно. Он спокойно истреблял Гниль, и над его головой медленно разгоралось нечто вроде пламенеющего вихря, поднимавшегося всё выше и выше. Многоножки распадались сухим пеплом, и вихрь поднимался всё выше, потом вновь опускался, словно требуя новой пищи.

Пятеро, сжавшись на остром каменном гребне, неотрывно глядели, как обрушился на старого мага исполинский живой вал, огромная волна из сотен, наверное, тысяч тварей Гнили, как она погребла его под собой, но лишь для того, чтобы в считаные мгновения спустя распасться облаком такого же пепла, как и все остальные многоножки.

– Замечательно. Превосходно. – Маг остановился, облизнулся, словно сытый шерстистик. Говорил он вполголоса, но слова доносились через всю котловину так, словно он стоял рядом с керваном. – Мне осталось только попрощаться, дорогие, хоть и невольные свидетели моего триумфа. Должен признаться, мне даже жаль вас, остающихся. Впрочем, случившееся закономерно. Выживать должны лучшие, такие, как я. Я выживу и буду жить в иной, высшей и бестелесной, форме. А вы – сгинете вместе со всем Листом, пожранном Гнилью.

– Это, конечно, более чем достойно столь утончённого и могущественного чародея, достигшего просветления и покидающего обречённый мир. Какое вам дело до нас, ничтожных? – огрызнулась Стайни. – Или триумф без свидетелей – не такой уж и триумф?

– Ты права, – совершенно беззлобно и беззаботно ответил старый маг. – Для приговорённой и обречённой ты проявляешь завидное мужество, дорогая моя.

– Досточтимый! – вдруг вмешался мэтр Ксарбирус. – Прости сию несдержанность моей юной спутнице. Но поведай, прошу, на прощание мне, человеку пожившему и не боящемуся смерти: отчего всё-таки так нужна тебе бестелесная форма? Разве не проще покинуть обречённый Лист и уйти на другой? Чародею твоих сил и способностей это, конечно же, не составит труда?

Маг скрестил руки на груди, усмехнулся; он по-прежнему стоял внизу, в котловине, но слова его доносились до собеседников так, словно чародей сидел совсем рядом.

– Дорогие мои, – уронил он снисходительно. – Вам никогда не приходила в голову одна очень, очень простая мысль – мысль о том, что другие Листья тоже могут оказаться обречены?

– Это ещё почему? – не выдержала теперь Нэисс.

– Какое сейчас время года? Поздняя осень, правильно? Листья желтеют, засыхают, утрачивают жизненные силы. Потом облетают. А теперь представьте себе, что наступает Великая Осень. Что желтеют, сохнут и облетают Листья с нашего Древа. Листья Миров. Что, столь незатейливое рассуждение оказалось слишком сложным? В самом деле? Ммм, скверно, очень скверно. Пожинайте плоды теперь. Мы, иные, кто смог подняться и преобразиться, – нам пришло время уходить и строить что-то совсем другое, новое, невообразимое. Нам предстоит жить в ожидании Великой Весны, но когда она настанет – не знает никто. Мне ведомо лишь одно, что она будет. Молчите? Правильно молчите. Только молчать надо было раньше и делать дело. Вот так, как я. И потому, когда придёт та самая Весна, когда вновь распустятся Листья, мы вернёмся. А теперь – прощайте! Скакать с Листа на Лист и всякий раз спасаться от Гнили – не по мне. Так что, дорогие мои… делайте что хотите и… окончите дни свои весело. Это единственный совет, что я могу вам дать.

Маг повернулся. Наверное, он хотел исчезнуть красиво, так, чтобы пламя до самого ночного неба, все падают ниц, все трепещут. Не то чтобы это очень нужно, но приятно ощутить напоследок, перед тем как «избавишься от чувств, плотью неразумной внушаемых». Однако вышло совсем по-иному.

Опустевшее каменистое плато, тёмное и безжизненное, слабо освещённое лишь звёздным светом да двумя небесными Гончими, рассекли глубокие трещины, куда глубже и шире тех, что остались от лопавшихся пузырей Гнили. Разломы стремительно росли, змеились, тянулись к скалам и самой башне Затмений, земля под ногами затряслась.

Маг болезненно охнул, схватился за бок – и повалился. Ксарбирус вскинулся было, но тотчас опустился обратно, потому что над упавшим телом медленно появилось нечто вроде прозрачного, слегка светящегося облачка, быстро принявшего форму человеческой фигуры, только завернутой в просторный плащ. Призрак приподнял пустую «руку» или «рукав» своего одеяния, помахал кервану. И – стал подниматься ввысь, оставляя за собой грохочущие, рушащиеся в открывшуюся пропасть камни. Вся котловина, вся громада несокрушимой, казалось бы, скалы разваливалась, распадалась, и лавина эта грозила увлечь за собой даже саму башню Затмений.