Инь, янь и всякая дрянь

Завершив разговор с Коробковым, я посмотрела на часы. Десять вечера – поздновато для визита к незнакомке. С другой стороны, в это время женщина определенно находится дома.

Татьяна Рязанцева оказалась не по-современному беспечной – дверь квартиры распахнула сразу, прищурилась, потом запоздало удивилась:

– Вы кто?

– От Олега Ефремовича, – строго ответила я, – хочу узнать, как у вас дела.

Рязанцева попятилась.

– Свете плохо, да? – прошептала она.

– Это и надо выяснить, – заявила я.

– Но дочь у вас… – еле слышно проговорила женщина. – Зачем вы ко мне-то приехали?

На секунду я растерялась, потом быстро сказала:

– Давайте войдем в квартиру!

Вот тут Рязанцева наконец решила проявить бдительность.

– Кто вы? – повторила она.

– Я сказала, меня прислал Олег Ефремович. И лучше нам беседовать за закрытой дверью, – улыбнулась я, – некоторые соседи обожают подслушивать и подсматривать в глазок.

– Мне нечего скрывать, – промямлила Татьяна.

– И поэтому вы после того, как Светлана отправилась на зону, поменяли квартиру? Ничего не выгадали ни в жилплощади, ни в качестве дома? Просто из одного района перебрались в другой?

– Идите сюда, – тихо сказала хозяйка, – на кухню. Осторожно, там шкаф сломан.

Я, чуть не споткнувшись о валявшуюся на полу доску, схватилась за стену и спросила:

– У вас ремонт?

– Откуда на него деньги взять… – мрачно ответила Рязанцева. – Нет, это ваше лекарство подействовало. Как полагаете, «Вир» оплатит мебель? Я делала все по вашей указке. Ой, господи…

Из глаз хозяйки хлынули слезы, Рязанцева опрометью бросилась в комнату, упала на диван, уткнулась головой в подушку и зарыдала так горько, что у меня заломило в висках.

Я села около нее, стала гладить ее по спине и, повторяя: «Ну успокойтесь, пожалуйста, успокойтесь…» – машинально оглядела гостиную. Бедность тут лезла из всех щелей. Мне встречались люди, которым абсолютно наплевать на то, из какой посуды есть и в каком интерьере жить. Уволившись из школы, я нанялась на службу к одному известному ученому, без преувеличения великому математику Семену Крейгу. Директор института, в котором служил гений, сказал мне при оформлении на работу:

– Вы будете секретарем Семена Яковлевича, станете вести переписку с его иностранными коллегами, подбирать литературу для работы, ездить в библиотеку.

Помню свое изумление, когда я впервые переступила порог огромной квартиры Крейга. Двести квадратных метров были набиты стеллажами с книгами и нотами, в углу гостиной покрывался пылью здоровенный рояль. А сам академик походил на бомжа – он носил страшные разношенные войлочные тапки, вытянутую футболку и жилетку, покрытую пятнами. Очень скоро я превратилась в няньку, которая следила за тем, чтобы Семен Яковлевич не покинул дом без ботинок. Пока была жива жена Крейга, она ухаживала за математиком, но после ее смерти быт окончательно победил ученого. И поверьте, Семену Яковлевичу было абсолютно по барабану, какая фирма сшила брюки, главное, чтобы они прикрывали ноги. Телевизор Крейг не смотрел, а новости слушал по реликтовому приемнику. Никаких материальных трудностей старик не испытывал, кефиром он питался потому, что обожал этот кисломолочный продукт, ни икра, ни крабы, ни авокадо не пришлись ему по вкусу. Вот орехи старик любил. Один раз, придя на работу, я увидела, как академик пытается расколоть орех статуэткой темно-желтого цвета.

– Семен Яковлевич, – с укоризной сказала я, отнимая у него скульптуру дамы с крыльями, – лучше возьмите «щелкунчик».

– Душенька, он куда-то задевался, – пробормотал математик. – Я схватил первое, что под руку попалось, да неудобная вещица оказалась – вроде тяжелая, но скорлупу не раскалывает, а сама мнется.

Я оглядела фигурку и ахнула.

– Семен Яковлевич! Это же статуэтка из чистого золота!

– А бог с ней, – вздохнул Крейг, – ненужная в хозяйстве безделица.

– Откуда у вас полкило драгоценного металла? – не успокаивалась я.

Академик впал в задумчивость.

– Честное слово, не помню, – наконец протянул он. – Кажется, это какая-то премия. Вроде английская королева в шестьдесят первом мне ее всучила. Или американский президент в семидесятом? Неинтересно. Засуньте уродину, душенька, куда-нибудь в угол и дайте мне чем орехи поколоть…

Крейгу на самом деле было все равно, во что одеваться, и уж меньше всего на свете его волновало, какое впечатление он производит на окружающих. А Рязанцева, очевидно, стеснялась нищеты, пыталась замаскировать ее.

Старый засаленный диван был покрыт дешевым китайским пледом с изображением тигра, на креслах лежали самовязаные накидки, и точь-в-точь такая же, выполненная крючком из катушечных ниток скатерть свисала со стола, в центре которого стояла пластиковая ваза с искусственными цветами. На стенах были развешаны картины с изображением детей и котят (подобные шедевры в большом количестве за копейки продают у метро). На подоконнике громоздились горшки, тщательно обернутые в фольгу, из них торчали буйно цветущие герани. Телевизор был очень старым, одним из первых советских цветных, и его никак нельзя было облагородить: ни прикрыть пледом, ни завернуть в блестящую бумагу.

– Тише, тише… – бубнила я, пытаясь успокоить Рязанцеву, – все будет хорошо…

– У тебя есть дети? – глухо, уткнувшись носом в подушку, спросила Татьяна.

– Нет, – честно ответила я.

– Тогда ты не поймешь, – простонала хозяйка и села. – Я на своем горбу Свету тащила, последнее отдавала, себе ничего, все ей. И что вышло?

Рязанцева вдруг стала рассказывать о своей жизни. Я понимала, что несчастная находится в истерическом состоянии, ей очень плохо, настолько, что она готова выложить все беды незнакомой женщине. А может, у Татьяны просто нет знакомых, готовых выслушать ее и посочувствовать, пусть даже только на словах. Мне оставалось тихо сидеть и кивать, слушая рассказ…

Таня родила Свету неизвестно от кого. Пошла с подружками на танцы, хлебнула водки, которой девушек угостили парни с дискотеки, и дальнейшее осознавала смутно. Утром Рязанцева очнулась в своей квартире, не помнила даже, как попала домой. На кухне у некурящей Тани обнаружились блюдце с «бычками» и пара пустых бутылок, в ванной на полу валялись полотенца, а из коробочки, открыто стоявшей на тумбочке, пропали деньги и немудреные золотые украшения.

Рязанцевой было стыдно, она никому и словом не обмолвилась о том, что ее обокрал неизвестный кавалер. А через девять месяцев родилась Светлана.

Почему Таня не сделала аборт? Побоялась боли, не нашла денег на наркоз, понадеялась, что случится волшебство и все устаканится само собой, появится добрая фея, разрулит ситуацию. Не надо с ухмылкой пожимать плечами, девушке тогда едва исполнилось двадцать лет. И она не оставила младенца в родильном доме, хотя старенькая врачиха долго уговаривала ее.

– Одумайся! У тебя нет родных, ты получаешь копейки… О каком воспитании ребенка может идти речь? Лучше подпиши отказ. Девочка окажется в обеспеченной бездетной семье, получит все, да и тебе заплатят, есть у меня кандидаты на роль родителей.