Инамората
Шрифт:
Я не понимал, как это может гарантировать согласие Кроули на последний сеанс, которого требует Маклафлин, и прямо признался в этом:
— Но в этом случае ему больше не нужен «Сайентифик американ». Что удержит его от того, чтобы указать вам на дверь, едва вы сообщите свою новость?
— Шанс удвоить сумму.
— Но ведь он уже заявил, что ему не нужны эти пять тысяч.
— Я выразился образно. Слава стала для Кроули всем. Известность, которую он и его жена снискали, — лишь капля в океане в сравнении с тем, что ожидает их, если она выиграет приз «Сайентифик американ».
Я вспомнил блеск в глазах хирурга, когда он вошел в гостиную, полную репортеров, и понял, что предсказание профессора верно: вкусив раз славы, Кроули пойдет на все, чтобы навсегда
— А что если Мина не захочет больше подвергать себя исследованию ради приза?
Щека Маклафлина стала подрагивать, но он, словно назойливого овода, отогнал зароненное мной сомнение.
— Уверен, она не станет противиться решению мужа.
— Даже если это убивает ее!
Маклафлин посмотрел на меня так, словно я сказал чушь. Я стал подталкивать его кресло к дверям вокзала. Теперь, когда я не видел его лица, мне было легче высказывать мои доводы.
— Вы решили, что Мина в сговоре с Кроули и они вместе хотят одурачить «Сайентифик американ», а ее ухудшающееся здоровье лишь часть шарады. Но что если это не так? Перестаньте на время ломать голову над тем, существует Уолтер на самом деле или нет, и подумайте, вдруг припадки Мины реальны? Что если она лишь пешка в шахматной партии, которую вы разыгрываете с Кроули? Неужели вы решитесь принести ее в жертву? Разве не обязаны мы заботиться о ней?
— Единственные, перед кем мы несем ответственность, — сказал Маклафлин, расправляя клетчатый плед на коленях, поскольку мы выехали на морозную улицу, — это читатели «Сайентифик американ». А вот о них вы, похоже, забыли, Финч. И не удивительно: ведь вы нарушили главное правило психических исследований.
— Какое же?
— Нельзя позволить себе влюбиться в медиума.
Маклафлин посмотрел на меня с сожалением, словно ему было известно, насколько велик был соблазн, который привел меня к падению. Потом его взгляд посуровел, словно затвердел, и он покатил себя к такси, которое раздобыл для него Дарлинг.
Слова Маклафлина все еще звучали у меня в голове, когда я возвращался в контору Паттерсона на Уолнат-стрит.
Солнце садилось, и редкие сиротливые снежинки радостно кружились среди пешеходов, спешивших на вечернюю службу. Если в воздухе и парили рождественские настроения, то я их не чувствовал, а лишь ежился от пронизывающих порывов ветра с Шуйкил, которые проникали сквозь пальто и пробирали меня до костей. Упреки Маклафлина не только легли тяжким бременем на мою психику, но словно лишили меня части моего физического тела, так что встречные пешеходы постоянно натыкались на меня, как будто не замечая. Мимо прошла миловидная молодая мать, которая повстречалась мне в первый мой вечер в Филадельфии. Я уже было решился возобновить нашу приятную беседу у рождественской витрины, но она лишь скользнула по мне взглядом и пошла дальше. Я остановился, прислушиваясь к перестуку ее удаляющихся каблучков, вдохнул аромат флердоранжа, который ее духи оставили в воздухе, словно автограф, и задумался, не нанесли ли слова Маклафлина мне слишком глубокую рану.
Мне надо было выспаться. К счастью, Паттерсон предоставил в полное мое распоряжение пропахшую табачным дымом кушетку в своем кабинете, на которой я мог располагаться, сколько пожелаю. Сам он, закрыв контору, отправился на рыбалку в залив Корсон с компанией коррумпированных городских чиновников. И пусть в ванной не было горячей воды, зато мне были обеспечены двадцать четыре часа тишины и покоя. Я намеревался проспать двенадцать из них, а оставшиеся провести в сетованиях на судьбу, смешав их в щедрой пропорции с любым целительным эликсиром, какой найдется в конторе. У меня будет достаточно времени, чтобы привести себя в чувство во время поездки назад, в Кембридж. Да это и не важно: лабораторным крысам нет никакого дела до вашего плохого настроения, только кормите и поите их, а придет пора волочь их в помойном ведре
на крышу, чтобы засыпать хлоркой, ваша угрюмость окажется даже кстати. Возможно, это и не самая блистательная карьера, но она гарантирует постоянный заработок, что оценил бы даже мой отец.«Миру вовсе не нужен еще один психолог, — так и слышал я его голос, — но городским паркам всегда будут нужны крысоловы».
Я нашел ключ под ковриком, именно там, где Паттерсон и обещал оставить его, и вошел в темные комнаты. Уж если речь зашла о грызунах, то в конторе воняло так, будто здесь за время моего отсутствия кто-то умер. Я рухнул на скрипучий кожаный диван, который на ощупь и по запаху был похож на старое чучело гиппопотама из лавки второсортного таксидермиста. Я достиг той степени усталости, когда вы уже не можете заснуть и обретение сна становится не менее сложной задачей, чем поиски любимой мелодии на граммофонной пластинке.
Я таращился в потолок, а мысли мои непрестанно возвращались к разговорам прошедшего дня, когда Паттерсон высказал «третье объяснение» того, что происходило в доме Кроули, предположив, что Мина не гениальный медиум и не мошенница, а нечто среднее: невольная обманщица. По мере того как гас свет в юридических конторах по соседству, мое изначальное нежелание принять эту версию Паттерсона все более ослабевало, так что, оказавшись в кромешной темноте, я уже был готов поразмышлять о том, что Мина стала жертвой… но чего же? Какого-то нервного расстройства. Такого, которое не влияет на нормальные физические процессы и ни в коей мере не сдерживает высшую умственную деятельность. При этом она продолжает вести нормальную жизнь: заправляет тысячей мелких хозяйственных дел, занимается благотворительностью, исполняет светские обязанности, которые предполагает брак с известным человеком, — посещает рождественский бал в отеле «Юнион Лиг», благотворительные приемы в Филадельфийском обществе акушеров, присутствует на американском дебюте Ванды Ландовской в Музыкальной академии — и все это время страдает от тайных мучений, которые проявляются лишь во время сеансов. Возможно ли подобное? Или Уолтер — беспрецедентный случай в практике неврозов? Видит Бог, я не знал, как рассудить. Но я также не был готов верить ей слепо, по крайней мере до тех пор, пока не услышу диагноз из уст признанного специалиста.
«Способности мозга ошеломляюще велики, так что нет нужды прибегать к помощи спиритуалистических объяснений… — так писал директор Эдинбургского дома для умалишенных в ежегодном отчете, который дал мне прочесть Маклафлин в пору моего знакомства с методикой психических исследований. — Лишь те, кто в равной степени занимается изучением как патологической, так и нормальной психики, понимают всю справедливость этих слов».
Я сел на кожаный диван, стараясь вспомнить имя эксперта из Пенсильванской больницы для умалишенных, которого Паттерсон привлекал для защиты своего клиента. Забавный тип… тревожащий взгляд…
Ньюкасл.
Мне потребовалось шестьдесят секунд, чтобы отыскать выключатель и еще час на то, чтобы обнаружить тайник, где Бен Зион хранил телефонную книгу. Я набрал номер, который, как указывалось в справочнике, принадлежал Л. В. Ньюкаслу, доктору медицины, и не прошло и нескольких минут, как услужливая дежурная в больнице сообщила мне, что досточтимый доктор будет дежурить завтра, как и во все остальные воскресенья и праздники, а также что Пенсильванская больница для умалишенных сменила в 1918 году свое название на более нейтральное — Пенсильванский клинический институт психических и нервных заболеваний.
Пять лет назад. Паттерсон не преувеличивал, когда говорил, что давно уже не занимался делами, связанными с признанием психической невменяемости подсудимого. Повесив трубку, я опустился в кресло Бен Зиона, мне вспомнилось, как печально завершился тот процесса Паттерсона. Способно ли судилище, которое ожидает Мину в понедельник, проявить большую снисходительность?
— Простите, но я, кажется, заблудился. Не знаете ли вы, где находится Пенсильванский клинический институт психических и нервных заболеваний?