Иная планета (сборник)

Я выполнил отцовский наказ, хотя это было не так просто. Смерть еще не раз смотрела нам в глаза. В 1944 году открылся Карельский фронт, началась война с финнами, и меня послали туда. Уезжая из Дмитрова, я не знал, увижу ли твою мать снова. Мы не успели пожить вместе. Она служила в одной армии, я в другой. Но вскоре мы вновь встретились. Их армию тоже перебросили на Карельский фронт.

Она чуть не погибла, твоя мать. Их штабную машину насквозь прорезал осколок артиллерийского снаряда. Он пролетел в миллиметре от ее груди. Качнись она, и тебя бы никогда не было на свете. Так же, как и твоих сестер и брата. Когда я узнал об этом, то понял, что одного моего желания жить совершенно недостаточно – все мы ходим под Богом, необходимо вмешаться в обычный ход Истории. Это уже было однажды. Как-то через меня проходил приказ о выброске десанта в тыл врага. В тех условиях это было равносильно смертельному приговору. Всех ждала неминуемая смерть. В списке десантников я увидел фамилию своего друга. Он уже был ученым, ему не место было здесь, на войне. Я делился с ним своими планами на будущее, после войны. Он укрепил меня в желании заниматься наукой, открыл мне прелесть познания. Он не должен был умереть, его жизнь нужна родине, и я без колебаний убрал его из списка. Ты понимаешь, сынок, что было бы, если бы кто-нибудь узнал о моей поправке? Правильно, расстрел. Но я и сегодня не жалею о том, что сделал. Мой друг прожил хорошую, долгую жизнь. Был счастлив, имел детей и стал выдающимся ученым. А сколько талантливых людей погибло в ту войну на полях сражений?! Кому это было нужно?

Я знал, что только беременность сможет заставить твою мать уехать с фронта в тыл. Только так я мог изменить ход Истории. Хотя, конечно, не так быстро, как я хотел. Были еще бои и сражения. Были потери и победы. Была Польша, Венгрия и Чехословакия. На войне мы научились радоваться жизни, ее каждому мгновению, как бы тяжело нам не было. Ты понял, сынок?

Моя жизнь никогда не была легкой, но я был счастлив. Как ни бедно жили мы с твоей матерью, я стал ученым. Пусть нашлись люди, которые раскопали мои родовые корни, и я не стал коммунистом и долго после войны не мог продвинуться по карьерной лестнице. Но я добился в жизни всего, о чем мечтал. Стал доктором наук, профессором, воспитывал молодых ученых, нянчил внуков и увидел своих правнуков. Что нужно еще человеку?

Голос отца стих, словно он ждал от меня ответа: что же нужно мне?

– Я стал чужим в этой стране, – не сразу, немного помедлив с ответом, признался я. – Почему ты не научил меня говорить по-казахски? Возможно, у меня появились бы другие шансы. Мне легче было бы выучить киргизский…

– Ты был бы другим человеком. Ты этого хочешь?

– Нет, отец. Я – это я, и мне нравится то, чем я занимаюсь. Но люди…

– Ты ничего не понял из моего рассказа? – прервал меня отец. – В этой жизни только ты сам можешь доказать, что чего-то стоишь. Тебя не станут любить только за то, что ты говоришь с ними на одном языке. Сколько было тех, что стали изгоями в своей собственной стране, и сколько людей осуждало их и клеймило? Вспомни Галича, Бродского, Солженицына. Ты должен хорошо делать свое дело, даже тогда, когда тебе тяжело и кажется, что мир вокруг тебя сошел с ума. Тогда у тебя будет что сказать Богу…

– Неужели Он существует? – спросил я. – А ты где, отец, в Раю?

Я, затаив дыхание, ждал ответа. Господи, сколько раз в жизни я задавал себе этот вопрос. И почти на сто процентов был уверен в ответе. Коммунисты воспитали нас атеистами. Только сейчас я понял, что большой разницы между атеизмом и религией нет. Просто одни верят в высшую силу, другие – в науку. Все держится на заложенной в саму сущность человеческого существа потребности в вере. Поэтому, вероятно, политические деятели уровня Наполеона, Гитлера, Ленина, Сталина превращаются в икону, на которую молится рядовой человек.

И все же, стоит человеку попасть в тяжелейшую ситуацию, особенно с риском для жизни, он начинает усиленно взывать к Богу о помощи, каким бы мифическим Он не был для него. Итак, я сейчас услышу ответ на свой вопрос. Я весь обратился в слух. Отец продолжал молчать.

Звонок телефона в этой наэлектризованной тишине прозвучал подобно взрыву бомбы. Я вздрогнул и схватил трубку:

– Алло! Я вас слушаю!

Молчание. Потом раздался монотонный голос:

– На счет три вы проснетесь. Раз, два, три!

Я открыл глаза. Сквозь задернутые шторы пробивались лучи солнца. Надо мной склонилось утомленное лицо немолодой женщины в белом халате. «Врач, – догадался я и тут же вспомнил: – Врач-психиатр. Я же в лечебнице, как я мог забыть!»

– Сеанс прошел успешно, – проговорила женщина. – Я думаю, он поможет вам уверенно чувствовать себя в любой аудитории. Вы будете держать себя непринужденно и красноречиво излагать свои мысли. И навсегда откажетесь от употребления спиртного!

Я с трудом приходил в себя. Разговор с отцом еще держал меня в напряжении.

– Неля Хасановна, – наконец вспомнил я имя своего врача, – я под гипнозом беседовал со своим отцом. Он же умер восемнадцать лет назад! Отец рассказывал мне о своей жизни, отвечал на мои вопросы. Разве такое возможно?!

Неля Хасановна пожала плечами и ответила:

– Это ваше собственное подсознание. Все, о чем рассказывал ваш отец, было уже записано на подкорке вашего мозга. Видимо, он рассказывал вам об этом в детстве, а гипнотическое состояние позволило записанной информации всплыть на поверхность. Говорят, под гипнозом люди могут вспомнить даже свои предыдущие жизни. Но я никогда не экспериментировала с этим. Никто не знает, как такие опыты могут отразиться на психике пациента…

Я шел по улице, а неоконченный разговор с отцом все еще владел моими мыслями. Что же хотел сказать мне отец или, может быть, мое собственное подсознание хотело что-то подсказать мне? Безусловно, все мои тревоги и волнения не идут ни в какое сравнение с тем, что пережил мой отец. И он ведь жил и радовался жизни. Наверное, потому, что верил в будущее. А верю ли я в свое будущее? Я вспомнил тот город, по которому я гулял вместе с отцом, когда был маленький. Тенистые аллеи, журчащая вода в арыках, побеленные мазанки с деревянными ставнями на окнах. Около центрального базара, который называли Зеленым, возвышалось двухэтажное здание с резными деревянными колонами. «Это Дом дехканина», – сказал мне отец. Возле дома были привязаны лошади и стояли арбы. Все это в глубоком прошлом. Расширяющиеся дороги уничтожили газоны и зеленые насаждения улиц. По ним, изрыгая смрад и чад, двигается непрекращающаяся колонна автомашин. Фасады зданий, а с ними и вид далеких снежных гор, которые словно белоснежные облака парили над городом, скрылись за аляповатыми рекламными щитами. Книжные лавки исчезают под напором Интернета и безудержного прогресса. И на этом фоне расцветает религиозный фанатизм и национализм. Полстраны превратилось в людей второго и даже третьего сорта. У меня возникает чувство дежа-вю. Это уже было когда-то. Большевики гнали прочь из страны «ненужных» людей и устраняли неблагонадежных. Гитлер очищал нацию. Все это уже было. Прогресс не научил людей быть коммуникабельней и добрее. Вновь забыта культура и жгутся книги. Люди в одночасье становятся дикарями и жестоко убивают друг друга.

Вдруг я вспомнил сказку Андерсена о гадком утенке. Он пытался быть таким же, как и другие птицы на птичнике, пытался угодить высокомерным особям, мнившим себя законодателями мод. Хотя у них всех была одна участь – попасть на кухонный стол. Потом весь птичник любовался пролетавшим мимо гордым красавцем лебедем, не подозревая, что это их бывший гадкий утенок.

В голове возникла мысль: а что если и нам всем, гадким утятам родины, улететь туда, где живут свободные птицы и где нас признают равными? Или все же остаться и пытаться жить, как и все в этом птичнике? Что ответил бы отец на этот вопрос? Этого, наверное, я никогда не узнаю. Но он и его родители не покинули страну, которую считали своей родиной. Прошли через все испытания и невзгоды. Растили детей и видели впереди будущее. В этой жизни каждый выбирает свой путь сам. Кто-то пытается бежать от судьбы и искать спокойной жизни. Но кто-то остается и хочет изменить мир, в котором живет. Родина есть родина. Мы родились на этой земле и выросли. Она дарила нам все, что у нее есть: высокие горы, синие озера и бездонное небо над головой. Мы любим ее, и никто не вычеркнет это из нашей жизни.

Я вспомнил, сколько замечательных людей живет вокруг, и улыбнулся. Все мои тревоги показались мне простым наваждением. Будущее в руках самих людей, подумал я, и его можно изменить. Необходимо только верить и любить. И именно эти чувства наполняли мою грудь, когда я шел по родному городу. Гадкие утята все равно станут прекрасными лебедями, говорил я себе, как бы ни пыжились утки на птичьем дворе!

Зазвонил телефон в моем кармане и прервал мои размышления. Я его вытащил и бодро произнес:

– Алло, я вас слушаю!

Молчание. Потом, словно издалека, донесся глухой голос: – Ну, здравствуй, это я.

Деньги на ветер

Владимир Горовой – художник, выбравший для себя необычный жанр искусства – интарсию. Был он неплохим живописцем, но когда узнал, что картины можно делать из дерева, подбирая подходящую текстуру и фон шпона, решил попробовать. Интарсия – это не инкрустация, а создание самых настоящих полотен. Только вместо красок художник работает с деревом. Тут требуется ловить мельчайшие изменения в цвете, фактуре. Зато работы получаются такие, что зрители ахают и долго отойти от картин не могут, пораженные красотой «деревянных» полотен. Его захватило это искусство. Он мог часами корпеть над работой, подбирая нужные кусочки шпона, по месяцу посвящая исполнению одной-единственной картины. Но результат был всегда неизменен – полное восхищение случайных зрителей. Оно вдохновляло Владимира на дальнейшее продвижение в этом нелегком виде искусства.