Иная терра.Трилогия

Он тяжело поднялся.

— Но мы еще не закончили… — робко заметил ведущий.

— Какая мне разница, закончили вы, или нет? — безразлично сказал профессор. — Я сказал все, что я хотел сказать. А у вас в программе стоит интервью со мной. И черта с два вы нарежете даже половину времени из того, что я наговорил «нейтрального». Придется либо заменять программу — а на вашем канале это не приветствуется, либо…

— Либо пускать в эфир то, что вы наговорили. Умно, Всеволод Владимирович, — раздался со стороны двери приятный баритон. — Но предсказуемо, к вашему сожалению.

В круг света ступил мужчина лет тридцати пяти, темноволосый, с привлекательным лицом и живыми темно-карими глазами. Меркурьев при виде него помрачнел, кулаки его сжались.

— Майор Лебедев, какая неприятная встреча, — процедил он сквозь зубы.

— Мы же предупреждали вас, Всеволод Владимирович, — совершенно спокойно сказал Лебедев, останавливаясь в паре шагов от профессора. — Вы — известный ученый, прекрасный специалист, добропорядочный семьянин, и все такое. Казалось бы, образцовый член общества. Ну зачем вам вся эта муть? Оппозиция, одинокий глас правды… Зачем?

— Вам не понять.

— Безусловно. Зато вам, Всеволод Владимирович, должно быть предельно понятно, что у вас ничего не выйдет. Ни одна передача с вашим участием не пойдет в эфир до того, как с ней ознакомятся в Четвертом управлении. Госбезопасность — это, знаете ли, не шутки… Да и даже если бы пошла, даже если бы люди услышали ваш, простите, бред про систему и винтики — думаете, вам бы кто-нибудь поверил? Хотя, возможно, кто-нибудь и поверил бы — вот только едва ли стал бы что-нибудь менять.

— Тогда какая вам вообще разница? Зачем вам так важно заставить меня молчать?

— Вы же сами говорили, Всеволод Владимирович. Изгои. Негодные винтики. Сломанные, неспособные работать в системе. Хуже того — могущие по злому умыслу или по глупости нарушить что-то в отлаженном механизме. Одна из задач Четвертого управления — не допустить преступного инакомыслия. А вы именно его и провоцируете.

— И теперь вам поручено заставить меня говорить то, что угодно системе?

— Что вы! Во-первых, если вы начнете говорить то, что полезно слышать людям, это будет воспринято неправильно.

— Вы хотели сказать, что это будет трактовано именно так, как есть на самом деле, — желчно поправил Меркурьев.

— В данном случае нет никакой разницы. Нас устроит, если вы хотя бы не будете говорить то, что людям слышать вредно.

— Там было еще какое-то «во-вторых».

— Во-вторых, если бы мы хотели вас заставить, Всеволод Владимирович, то мы разговаривали бы с вами в менее удобном для вас месте. И не только с вами, а с вашей женой, к примеру. Или дочерью — на ваш выбор.

Профессор побледнел.

— Семью не трогайте, — тихо сказал он, опуская взгляд. — Они-то тут не при чем.

— Поверьте, не имею не малейшего желания трогать вашу семью, — спокойно отозвался Лебедев. — Вот только и вы меня поймите — если вы не пойдете нам навстречу, мы будем просто вынуждены прибегнуть к иным методам уговоров.

— Что вы от меня хотите? — после непродолжительного молчания спросил Меркурьев.

Он уже не казался таким уверенным, широкие, совсем не профессорские плечи поникли, взгляд сделался, как у загнанного пса.

— Ничего особенного, Всеволод Владимирович. Для начала будет вполне достаточно, если в следующей передаче, в которой вы примете участие, вы не станете выдвигать эти свои умозрительные теории.

— Это для начала. А дальше? Мою семью оставят в покое, если я буду молчать?

— Полагаю, что да. Хотя, сами понимаете, гарантировать я ничего не могу. Если бы вы образумились раньше — может, и можно было бы говорить о гарантиях.

— А если я решу уехать из города? — осторожно спросил профессор.

— Да ради бога, Всеволод Владимирович! Вы что, думаете, за вами теперь будет круглосуточная слежка? Ничего подобного. Просто замолчите. Этого достаточно.

— Тогда я уеду, — бросил Меркурьев, резко вскидывая голову. — Завтра же.

— Уезжайте. Еще раз повторяю, если вы будете молчать — вас никто не тронет. Вы — достаточно известный человек, нам невыгодно делать из вас мученика за свободу. Собирайтесь и уезжайте.

— И вы не боитесь, что я, оказавшись в безопасности, снова начну говорить правду?

— Всеволод Владимирович, вы соглашаетесь на наши условия только потому, что опасность грозит вашей семье, верно? И я не думаю, что ваше отношение к жене и детям изменится вместе со сменой места жительства.

Он все понял. Стиснул зубы, посмотрел Лебедеву в глаза.

— Вы могли бы прямо сказать, что не отпустите семью со мной.

— Вы опять меня не понимаете. И опять демонизируете Четвертое управление, — майор тяжело вздохнул, подошел к столику, залпом осушил наполненный профессором десять минут назад стакан. — Никто не станет мешать вам уехать даже вместе с семьей. Но ваша семья сама с вами не поедет. По крайней мере, жена и сын. Да и насчет дочери я не уверен. Они довольны той жизнью, которую ведут. У них карьера, учеба, личная жизнь. Они не обращают внимания на то, что вы говорите — слышат, но не слушают. Понимаете? Всеволод Владимирович, вы слишком много думаете о так называемом всеобщем благе, и совершенно не думаете о своем собственном. Вы так много знаете и видите в окружающей вас системе, но ничего не замечаете в собственной семье. Нельзя так.

— Я вам не верю.

— Вы можете убедиться в моей правоте сегодня же вечером. Машина отвезет вас домой, и вы поговорите с семьей об отъезде. В пределах Российской Федерации, конечно же — из страны вас не выпустят, извините. А после того, как поговорите — подумайте хорошенько. Мой номер у вас есть, можете звонить в любое время дня и ночи, — Лебедев с сожалением посмотрел на пустой стакан, поставил его на столик, и пошел к выходу.

У самой двери он обернулся.

— И еще одно, Всеволод Владимирович: пожалуйста, не надо считать меня бесчувственной скотиной. Я всего лишь делаю свою работу, и, поверьте, делаю ее не только хорошо, но и максимально человечно.

— Как я могу не считать вас бесчувственной скотиной, если вы работаете бесчувственной скотиной? — ядовито поинтересовался Меркурьев.

Но оба они знали, что волку только и осталось, что безнадежно скалиться.

— Как хотите, — сказал Лебедев и вышел.

Оставшись в одиночестве — ведущий тихо исчез куда-то буквально через несколько секунд после появления безопасника — Всеволод Владимирович первым делом извлек из внутреннего кармана пиджака фляжку с коньяком, из которой имел обыкновение добавлять несколько капель в кофе, и основательно к ней приложился.