Индиговый ученик

Наслаждаясь редким теплом на сердце, Регарди искренне пожелал младенцу счастья. Пусть он найдет великую любовь, которая будет рядом, а не за границей жизни и смерти.

* * *

Журавис сыграл с Арлингом злую шутку. Нуф ошибся только в одном – во времени. Регарди отлично выспался, почти самостоятельно взобрался на горбатого и приготовился к очередной тряске под раскаленным светилом, когда тело вдруг перестало слушаться, а содержимое скудного завтрака оказалось на песке и верблюжьей шее. Все произошло так быстро, что он даже не успел удивиться. Ругань юнги, возмущенный рев испачканного верблюда и крики кучеяров заглушил нарастающий звон в голове, который сменился глухим стуком. Кажется, он упал на землю, но онемевшее тело падения не почувствовало.

Оставшиеся дни путешествия Арлинг провел в обозе, плохо отличая реальность от вымысла. И хотя он винил во всем журавис, осмотревший его лекарь был уверен, что слепой драган подцепил пустынную лихорадку. Нуф, которого дядя приставил за ним ухаживать, считал, что молодого Регарди подвело слабое здоровье, и предвещал целую череду болезней, которая обычно поджидала северян в песках южного континента. По его словам, он сам переболел всеми видами лихорадок, из которых «Солнечный Ветер» – так называли пустынную лихорадку – была самой легкой.

Арлинг никому не верил, проклиная щедрого Азиза, неумелого знахаря и свою беспечность. Ему показалось, что он пролежал в душном и вонючем обозе целую вечность. Таких как он, больных и не способных держаться в седле, в караване накопилось много. Всех их сложили в одну крытую повозку, которая плелась позади цепочки груженых тюками верблюдов и напоминала гроб на колесах. Сходство усилилось после того, как один из кучеяров, которого укусила змея, скончался, несмотря на старания лекаря.

Регарди упросил Нуфа посадить его обратно в седло, едва к нему вернулось подобие силы – лишь бы не слышать стонов страдальцев, не вдыхать запахи больных тел и не подцепить настоящую лихорадку. И хотя его желудок все еще был слаб, и ему часто приходилось просить юнгу проводить его за бархан, Арлинг чувствовал себя почти счастливым. Полученный урок был простым и означал только одно: Сикелия была враждебной средой обитания. И ему, как представителю другого, цивилизованного мира, следовало проявлять чудеса осторожности. Не пить, не есть и не нюхать ничего нового и подозрительного. И тогда у него будет больше шансов вернуться на корабль в вертикальном положении и со всеми частями тела.

Когда он, наконец, снова очутился в седле, ко всем его бедам добавились еще и слуховые галлюцинации – ему повсюду мерещился звук, похожий на шум водопада. Проблему решил Нуф. Как-то утром, когда они только отошли от ночной стоянки, он придержал его верблюда и торжественно заявил.

– Слышишь шум? Это Мианэ нас встречает, в Сикелии крупнее рек нет. Сейчас будем проезжать Хранителей. Ты бы их видел… Некоторые верят, что они охраняют реку от засухи, но это чушь. Пустыня все ближе, а Мианэ мельче. Кстати, порадуйся, до Балидета два дня осталось.

Новость действительна ободряла. К тому же, теперь Арлинг знал, что шум раздавался не в его голове. Это Мианэ несла свои воды к городу, а значит, конец его мытарствам был близок. О завершении пути говорило и изменение климата. Воздух стал не таким сухим, а ветер – спокойным и мягким. Песок не вился вокруг ног, а мирно лежал на земле, не стараясь забиться в сапоги или проникнуть под одежду.

Когда караван достиг реки, то был самый счастливый день в его жизни за последний месяц. Растянувшись на мелководье, Арлинг пролежал в воде весь привал, не обращая внимания на верблюдов и детей, которые плескались рядом. И хотя он пытался убедить себя, что ад остался позади, дни, проведенные в фургоне с больными, научили его быть осторожным. Никакой бурной радости. Все может измениться в один момент. Как после кубка вина с журависом.

Дорога пошла оживленнее. Им стали встречаться караваны из других городов, тоже направляющиеся в Балидет. Тишина пустыни исчезала с каждым днем, уступая место человеческому говору, шуму плотин и звукам, не имеющим объяснения. Арлинг терялся в них и требовал объяснений от Нуфа, который стал молчаливым и сосредоточенным. Приближение цивилизации возвращало юнгу с «Черной Розы» – независимого, колючего и чужого.

Сразу за статуями Хранителей начинались шелковичные поля-фермы, где работали нарзиды, и Регарди решил, что большая часть непонятных звуков, которые он слышал, исходила от них. О полях ему рассказал Абир:

– За хороший кусок шелка балидетский купец может родную маму продать на рабские рудники. Каждый сикелийский город славится своим, неповторимым видом шелка, и свои тайны тщательно охраняет. Самый ценный шелк производят в Муссаворате, соляном городе. Его называют «текущей водой». Никто не знает, как они его делают, но, говорят, пряжа этой ткани во много раз тоньше человеческого волоса. Но и стоит она порядочно. Муссаворатцы продают ее только жрецам Омара в обмен на белое золото. Купцы Балидета не один век кипятком писают, чтобы достать секрет изготовления ткани. И шпионов подсылают, и златые горы обещают, да все без толку. Кстати, у них тоже есть чем похвастаться. На этих полях выращивают особый вид куколок шелкопряда, который был завезен из Шибана и скрещен с местными личинками. Балидетский шелк высоко ценится у нас, в Согдарии. Северные наместники скупают его большими партиями, потому что греет он порой лучше, чем овчина. Колонии шелкопрядов хорошо охраняются, а за попытку вывести хотя бы одну личинку за пределы города, тебе, не задумываясь, отрубят голову.

Арлинг мало что понял из речи Абира, кроме того, что от шелковичных полей стоило держаться подальше.

Въезд в город он бессовестно проспал. После времени, проведенного в обозе, Регарди так полюбил верблюжье седло, что даже научился в нем дремать. Проснулся он от того, что Нуф бесцеремонно толкал его в бок. Балидет подступил со всех сторон, и теперь ему оставалось только склонить голову перед местом, где должно было произойти чудо.

Жемчужина Мианэ поражала своим спокойствием. Балидет гудел и разговаривал, но это был особый язык, совсем не похожий на бестолковый гомон портового города. Лишенный шума и суеты, он казался ленивой гадюкой, пригревшейся на солнце. И пах он иначе. Если от Самрии разило перцем и потом докеров, то над улицами Балидета витали ароматы цветов и изысканных пряностей. Неприятных запахов он не замечал – ему хотелось сделать этот город особенным.

– Что это за звук? – спросил он юнгу, пока Абир торговался с купцами. Дядя хотел получить за охрану каравана пару верблюдов, но, похоже, торговые люди считали сделку законченной.

– Ничего не слышу, – проворчал Нуф.

– Будто масло скворчит, – попытался объяснить Арлинг. Звуки, которым он не мог найти объяснение, заставляли его нервничать. – То утихает, то с новой силой разгорается. Вот сейчас, слышишь? Где-то совсем рядом, причем с разных сторон.

– Фонтаны, что ли? – фыркнул юнга, и, схватив его за руку, пошел за Абиром. – В Балидете трудно найти чистую воду, чтобы напоить скотину, зато здесь много фонтанов. Кстати, пить из них нельзя, вся вода освещена и принадлежит какому-то там богу. Просто запомни это, и неприятностей не будет.

– А куда мы идем? – спросил Арлинг, пытаясь докричаться до дяди, который шел впереди. – Снова убегаем от стражи?

Ему казалось, что они покинули караванщиков слишком быстро. Он даже не успел попрощаться с Азизом и теми немногими кучеярами, с которыми успел завести знакомство. Впрочем, возможно, таковы были местные правила – в дороге все друзья, а в конце пути каждый сам по себе.

– Нет, – откликнулся Абир. – Глава Купеческой Гильдии Балидета мой хороший знакомый. Он не то, что эти самрийские кобры. Думаю, нам окажут достойный прием. А спешим только потому, что мне сообщили одну неприятную новость. Иман на днях собирался покинуть город. Было бы обидно проделать такой путь, его не застав. Поэтому сначала к нему, а потом завалим в гостиницу и отдохнем по-королевски.

Арлинга охватило неожиданное волнение. В последнее время он совсем не думал о конечной цели их путешествия. Голова была забита всепроникающим песком, горячим ветром, упрямым верблюдом, плохой едой и собственным грязным телом. И еще водой. В дороге он всегда думал о воде, представляя ее то в большом, исходящем холодной испариной глиняном сосуде, то в хрустальном бокале с драгоценной инкрустацией, то в заводи на мельнице Мастаршильда… А ведь путь был проделан только ради одного – обрести зрение. Он должен был думать об этом каждый день, но почему-то вспомнил только сейчас. И вспомнил так, что желание прозреть обрушилось на него с такой силой, что ему захотелось сунуть голову в петлю от безысходности. В дядином плане было столько дыр, что через них можно было пропустить все воды Тихого моря. А если им откажут? А если средство не поможет? А если иман уехал? Тысячи других «если» бурлили в голове, не позволяя обрести спокойствие духа.