Инессе, или О том, как меня убивали

Ты ждала, но во взгляде твоем отражалось беспокойство. Во всяком случае, мне показалось, что беспокойство. «За меня, – подумал я, – за лицо мое».

– Долго меня не было? – спросил я, но так, для проформы скорее, потому что в принципе мне это было неинтересно.

– Часа два, – ответила ты, и я снова попытался оценить твой взгляд. Нет, не беспокойство отражалось в нем, а что-то другое, мне еще незнакомое.

– Что с тобой? – все же спросила ты.

– Я упал, – признался я.

– А, – сказала ты.

– Я ударился…

– А, – еще раз сказала ты.

– О шкафчик…

У меня была потребность все тебе рассказать, поделиться. Но я не мог быстро. Только по частям.

– А, – сказала ты снова.

– Он был обит… Я замолчал, мне было сложно все разом.

– А, – вырвалось у тебя.

– …железом.

Теперь молчала ты. И тут я наконец расшифровал твой взгляд – досада в нем была, вот что, и еще неприязнь.

«Ко мне ли?» – спросил я себя. И подумав, ответил, пусть с обидой, но честно: «Ко мне!»

«Да и то, – заступился я за тебя перед собой, – сам вспомни, каким ты был еще два часа назад – герой. Самый что ни на есть, о каких в книжках. А какой был вчера или хотя бы позавчера, когда она к тебе доверчиво, пионеркой? А сейчас, посмотри на себя, – я посмотрел, там было зеркало в автомобиле, – вялый, трухлявый, гнилой. Да и фиолетовый совсем не твой цвет. Как такого можно любить? Нельзя такого любить. Даже уважать нельзя. Жалеть? Жалеть, может, и можно, но любить? Нет, любить нельзя!»

– Отвези меня домой, – вдруг попросила ты. Я и сам был бы рад, но я не мог.

– Не могу, – ответил я. – Руки дрожат.

Ты посмотрела на мои руки – они дрожали.

– Ладно, – сказала ты, – тогда я пошла.

– Ага, – не возразил я.

Потому что понял: не надо было брать тебя на пьянку, ведь многих по-своему замечательных людей могла ты там повстречать, и не зря ты отсутствовала в «других комнатах» большую часть вечера. Знал, что не надо было. Зачем взял? Все потому, что расчувствовался непозволительно во время вальса на полянке, а ведь всегда знал – неправильно давать волю чувствам. Особенно когда с девушками. Но вот ошибся и дал слабинку, и будешь ты теперь не ко мне приходить ранним утром.

Хотя не долго продлится это, – мелькнула все же злорадная мысль, – так как недолго твоей халяве длиться. Отпуск твой дипломный вот-вот закончится, и не до утех тебе будет по утрам – будешь ты, как все порядочные, на работу спешить. Ну, почти как все. Впрочем, – предположил я, – ты же смышленая, ты тоже сориентируешься.

А я? Что я? Я оклемаюсь и восстановлюсь, и исчезнет дрожь и неуверенность в членах, и лицо обретет былую раскраску и форму, и снова все будет как было… Только вот тебя, Инка, увы, не будет! Ну и ладно, – ответил я себе, провожая тебя в зеркало… Я же говорил, Инесса, там было зеркало в машине. «Зеркалом заднего вида» оно, кажется, называется.

Вот я и провожал в него твой удаляющийся задний вид, и вдруг почему-то мне стало весело и легко, хотя дрожь еще не отпустила, как и общая наркотическая слабость. Но легко стало, потому как вновь я оказался один и вновь никому ничего оказался не должен, и вот отойду я через полчаса от травматологической этой анестезии и поеду куда-нибудь, и кто знает, куда приведет меня московская нескончаемая, извилистая дорога. А хоть и в никуда, тоже ведь хорошо – «в никуда».

Я еще посидел немного, отдохнул, и стало мне еще веселее. А ведь и вправду, подумал я, ведь только недавно вступил я в неравный бой с криминальной силой – и победил, да еще и кобеля ужасного тоже победил. Ведь совершил почти невероятное, рискуя хрупкой своей жизнью, но справился и победил.

А вот с медициной отечественной не справился. Расслабила она меня, и взяла тепленьким, и одолела. И легко ведь одолела! Это ведь хорошо, что еще на своих двоих ушел, хоть и нетвердо, а вот если бы они на сотрясение мозга стали бы проверять – тогда бы точно кранты. Ну правда ведь смешно.

Я не помню, Инесса, рассмеялся ли я от этой мысли, но улыбнулся-то уж точно. А потом, как обещал себе, отошел немного, унял несколько дрожь и покатил на Лехином автомобиле со специальными номерами. И никто меня не остановил, хотя был я вполне пронар-команенный, или «обдолбанный», как теперь говорят.

Но чтобы спокойнее тебе жилось, Инесса, в твоем беспокойном Нью-Йорке, честно сознаюсь, что не поехал я тогда «в никуда». А поехал обыденно домой, в свою нанятую квартирку у Измайловского парка, потому что ждали меня еще два часа интеллектуальной не пройденной на сегодня потуги.

И вот, Инесса дней моих веселых, подруга верная моя, я и завершаю сей правдивый рассказ. «Зачем ты написал его?» – спросишь ты меня, пряча книгу от мужа, чтобы не узнал он тебя в моей Инке и не узнал о твоем, в общем-то, нормальном девичьем прошлом. Потому как не всем, но некоторым мужьям такое, в общем-то, нормальное девичье прошлое ихних нынешних любимых жен может прийтись и не по вкусу.

Отвечу. Для всех нас написал, для нашего общего удовольствия. Но и лично для тебя тоже, Инка. Чтобы знала ты, что не выветрилась ты до конца ветрами, не потерялась полностью во времени, ведь, в конце концов, это всего лишь угол поворота. Помнишь?

Да и еще, чтобы у всех у нас была надежда.