Инфекция

Максим подсунул руки под туловище матери и с небольшим усилием поднял ее обратно на кровать. Во время подъема она снова закашлялась, и Макса окатило волной неприятного запаха из ее рта. Он испуганно посмотрел на нее, а затем внимательно осмотрел шею — можно было и не прощупывать лимфатические узлы, чтоб понять, насколько сильно они распухли. Отечность распространилась уже по всей шее. При прикосновении мама только слабо простонала — похоже, кричать она уже не могла, не взирая на сильную боль. Да еще и этот запах изо рта… Было ощущение, что женщина просто сгнивает изнутри, следствием чего еще мог быть этот запах он не мог предположить.

Оставив на минуту больную, Максим подошел к телефону и набрал номер «скорой». Он ждал минуту, две, еще дольше, но не слышал ничего кроме длинных гудков. Швырнув в сердцах трубку на аппарат, он вернулся в спальню к матери и снова присел рядом с ней. Она словно почувствовала, что он рядом, потому что открыла глаза и внимательно посмотрела сыну в лицо. Несмотря на сжигающий ее жар, женщина тряслась от озноба. Макс принес из своей комнаты еще одно одеяло и накрыл ее, но даже лежа под тремя уже одеялами, несмотря на высокую температуру своего тела и жару в комнате, она продолжала мерзнуть.

Это продолжалось около получаса, пока женщина, наконец, не перестала дрожать. Максим не отходил ни на секунду. Он отошел лишь однажды, чтоб принести матери по ее просьбе стакан воды, но сразу вернулся. Однако воду она пить не стала, сказала, что слишком больно глотать. Она оставила лишь одно одеяло, в которое плотнее закуталась и, казалось, заснула.

Максим сидел на краю кровати, держа мать за руку и вглядываясь внимательно в ее черты лица, ища хоть какие-нибудь признаки улучшения. Однако все было тщетно. Она заснула, но судя по выражению лица, даже во сне ее мучила боль. Женщина даже во сне постоянно морщилась и слегка постанывала. Еще через полчаса прекратилось и это. Комната погрузилась в тишину, лишь тикали почти бесшумно висевшие на стене часы. Макс не отходил, продолжал смотреть, вглядываться в лицо матери, молясь про себя, чтоб все было в порядке, внушая себе, что его мать поправится, что все происходящее вообще не более чем страшный сон.

Минутная стрелка совершала круг за кругом по циферблату, один час сменял другой, а Максим все так же сидел у изголовья кровати, на которой спала его мама, и держал ее за руку. Для него время перестало существовать. Он словно застыл во времени, и ничто его не волновало. Он периодически клал ладонь на лоб матери, проверяя, не понизилась ли температура, но жар не спадал. Дыхание то становилось учащенным, и тогда хрипы усиливались, то замедлялось, и Макс наклонялся к матери, проверяя, не прекратит ли она дышать совсем.

Развязка наступила уже под утро, когда робкий рассвет заглянул уже в окно. Мать резко закашлялась, и Максим открыл глаза. Оказалось, что уже под утро он все-таки задремал в сидячем положении. В предрассветном сумраке, заметив, что она смотрит на него, он наклонился, словно боялся пропустить, если она что-то захочет сказать. Легкая улыбка озарила лицо женщины. Она заговорила очень тихо, словно говорила сама с собой. Макс наклонился еще ниже и, наконец, уловил слова. Однако это напугало его еще больше. Было очевидно, что она говорила, обращаясь к нему, но вместе с тем разговаривала явно не с ним.

— Дорогой, — шепот был хриплым, и было заметно, что женщина с трудом произносит каждое слово, что даже небольшое напряжение голосовых связок вызывает у нее боль, — мы ведь с тобой были так счастливы.

— Да, конечно, ма, — в этот момент Максим еще думал, что обращается она к нему.

— Дорогой, как там наш сынок? Я не слышу, как он плачет. Ведь ему уже пора завтракать.

— Он спит, — голос Макса задрожал, на глазах выступили слезы, и он поспешно отвернулся, скрывая их. — Я дал ему бутылочку, и он заснул.

— Ох, дорогой, какой у нас с тобой замечательный сынок.

— Конечно, дорогая, — он проглотил огромный комок в орле, который все никак не желал проваливаться, — у нас прекрасный сын.

— И он вырастет настоящим мужчиной. Он будет нашей опорой в старости. Закончит школу, университет, устроится на хорошую работу…

— Конечно, обязательно устроится. Как же иначе, — Макс уже готов был разрыдаться в полный голос. Вне всякого сомнения, мама говорила с его отцом. Вернее, видела на его месте отца. — Женится…

— У нас будут внуки, мы будем их нянчить, мы…

Улыбка на лице женщины медленно угасла, но все же не до конца. Максим чувствовал, что что-то происходит, но мог лишь смотреть, не имея сил хоть что-то сделать. Он с ужасом ждал, что его мать начнет биться в конвульсиях, начнет метаться в бреду на кровати, но все произошло гораздо спокойнее. Она в последний раз глубоко вздохнула, так что грудь ее высоко поднялась, а затем очень медленно выдохнула и больше не шевелилась. Легкие остатки улыбки сохранились на ее губах. Она умерла.

В этот момент психологические блокировки перестали действовать, и Макс разразился рыданиями. Он упал на колени возле кровати, на которой покоилось безжизненное тело его матери, и начал бить кулаками в бессильной ярости по простыне. Слезы заливали ему лицо, стон постепенно переходил в крик, крик, от которого начинало болеть горло, крик, выходивший из него вместе с болью. Первые солнечные лучи восходящего дневного светила упали на лицо покойной, придав ему даже некоторую жизненность. И это Максима подкосило. Он упал на пол и несколько раз сильно ударил по нему кулаком, разбивая костяшки пальцев в кровь, но не чувствуя боли. Затем крик, наконец, угас, но он по-прежнему лежал на полу в позе зародыша и трясся от рыданий. Эта истерика казалась бесконечной. Единственный на свете родной человек, самый родной человек, его покинул. Мама ушла спокойно, ему хотелось верить, без страданий, но легче от этого не становилось. Через несколько минут по всему телу у него прошла судорога, и истерика прекратилась. Он медленно поднялся с пола и только теперь перевел взгляд на свою разбитую руку. Теперь ощущение боли накатывало на него волнами. Похоже, одним из ударов он себе раздробил костяшку на кулаке. Макс прошел в ванную, включил холодную воду и долго держал руку под струей. Сначала было довольно больно, однако постепенно острая боль сменилась на тупую и ноющую. Он достал руку из-под воды и внимательно посмотрел на костяшку. Вроде бы она была целая, значит просто очень сильный ушиб. И на всем кулаке была свезена кожа от ударов об пол. Достав из аптечки в ванной пузырек с йодом, Макс шипя от боли, плеснул себе раствором на руку, а затем крепко перебинтовал кисть. По крайней мере, такая повязка могла сохранять пальцы в относительной неподвижности — шевелить ими было очень больно. Но теперь приходилось полагаться на левую руку, которой Макс пользоваться совсем не привык.

Он прошел на кухню, вскипятил чайник и медленно выпил бокал чая, избегая даже смотреть в сторону спальни, где на своей кровати, с тенью улыбки, оставшейся теперь на ее лице навсегда, вечным сном спала его мама. Он боялся лишний раз поворачивать голову в ту сторону, словно опасался, что его умершая мать оживет. Хотя что было в этом плохого? Неужели его мама могла бы ему хоть как-то причинить вред? Эта мысль вызвала новый приступ рыданий. Ему предстояло жить с этой болью потери.

Теперь настало время уходить. Макс не знал, куда ему направиться, но и в этом доме оставаться не намеревался больше чем нужно. У него оставалось еще одно дело. Он допил начавший уже остывать чай и, тихо ступая, словно опасаясь потревожить сон покойной, направился в спальню. Он постоял несколько минут, смотря печально на тело матери, а затем подошел к шкафу и достал с полки свежую простыню. Расстелив ее на диване, он, зайдя с другой стороны, перекатил тело матери на это простыню и накрыл его с другой стороны, а затем перекатил тело обратно. Теперь его мама покоилась на своей кровати, завернутая в простыню. Постояв еще немного над кроватью, словно перед надгробием, Максим вышел из квартиры и закрыл дверь на ключ.

Антона уже шатало от усталости. Он вторые сутки был на ногах. Весь вчерашний день он практически не вылезал из машины, носясь с Михалычем по городу, доставляя больных в клинику. Ребенок, умерший вчера утром по дороге в больницу, стал лишь первым. Еще двоих они не успели доставить — сначала старушку, затем молодого парня, отнюдь не пышашего здоровьем, судя по внешнему виду. Впрочем, по поводу парня у Антона сразу возникло стойкое подозрение, что он был болен вирусом иммунодефицита. Наркоманом он вряд ли был — «дорог» ни на руках, ни, как выяснилось позже во время беглого осмотра, на других частях тела не было. А вот подцепить заразу от какой-нибудь случайной «ночной подруги» вполне мог. Антон и сам был молодым человеком, и ничто человеческое ему было не чуждо. Однако он решительно отказывался понимать своих ровесников и тех, кто младше, по поводу «случайных связей».