Инга. Мир

— Устала? — Сережины губы щекотали ей ухо. Руки лежали на животе под грудью.

— Пить хочу.

— А спать? Хочешь?

Она повела плечами, чтоб лучше чувствовать его руки. И он повторил, в самое ухо, нажимая голосом:

— Хочешь?

Ответила жалобно, с юмором сердясь на себя:

— Ты злодей, Сережа Бибиси. Хочу. А у них тут, в самом разгаре.

— А мы уедем, — прошептал, дыша в ухо.

— Лица! — заорал кто-то, и толпа подхватила, скандируя, — лица, Оум, да-вай, да-вай!

Музыка оборвалась. Олега кивнул и выбрал, поставил другую. Мелодия была тихой и медленно кружила вокруг его слов, что начал говорить звучным, пародийно грассирующим баритоном.

А на огромном белом экране вспыхнул первый кадр.

Смуглое лицо эльфа с длинными, убранными в хвост, темными прядями.

— Василий Демченко! — вещал Олега, под смех и возгласы толпы, — кандидат в мастера спорта по плаванию, преподаватель областной спортшколы!

— А-а-а! — закричали вокруг и захлопали.

На месте Васечкиной физиономии появились прищуренные глаза под русой челкой.

— Ольга Петровкина! — Олега кинул руку в толпу, кивая Олечке, — студентка Харьковского института культуры, будущий искусствовед!

… Сердитое широкое лицо и белесые брови, нахмуренные над светлыми глазами.

— Н-николай Кацыка! Первый парень на деревне, шу-чу, администратор конного клуба!

На экране светили всем полузакрытые глаза на светлом задумчивом лице, окруженном облаком волос.

— Анна Ковальская! Девочка, что заблудилась в цветке мальвы! Шу-чу! Дипломированный артист балета, лауреат фестивалей фриданса, постановщик танцевальной программы долины солнца! И любимая женщина о-о-ослепительного Оума!

Олега раскланялся, прижимая руку к сердцу.

— Вы слушаете?

— Да-а-а!

— Я продолжаю!

Сережа повел Ингу из толпы, а на экране мальчики и девочки таскали хлам, складывая в мешки, спорили, стоя и размахивая руками, сидели, смеясь, бежали, неловко в остановленном кадре поднимая коленки. И они же, стоя на песке, хохотали, показывая и узнавая.

— Стой тут.

Горчик убежал обратно и скоро вернулся, вместе с Колей. Тот вынимал из кармана ключи, передавая их Сереже.

— Меня Димон довезет. Та мы ж сегодня тут, так что, я как вернусь, заберу. Деду привет, ага. От всех.

Он помахал Инге и удалился.

Вместе они влезли наверх, где в лунном свете блестели машины и велики. От палатки им помахал неопознанный черный силуэт, сказал смутно знакомым голосом:

— Доброй ночи, Инга Михална. Серега, бывай.

Усаживаясь на широкое сиденье мотороллера, Инга сонно обиделась, пока Горчик тыркал, заводя машинку:

— Тебя как друга, прям — Серега. А меня по имени отчеству. Будто я какая бабушка.

— Уважают.

Сережа вырулил на грунтовку, там музыка и крики стихли, отгороженные ночными пологими холмами. Нагнулся, прибавляя скорости.

— Держись, Инга Михална! Через полчаса будем у Гордея! Супер, да?

— Ага! — ветер явился и кинулся в горячие лица, задергал воротник Сережиной рубашки. Он прибавлял скорости, смеясь, кричал, а перед ними на белой дороге прыгало пятно света.

— А как ты хотела, моя ляля? Жизнь бежит. Вон Олега и Нюха, в любой момент и мы с тобой — дед и бабка! Офигеть, да? Что?

— Остановись, говорю!

Скутер тыркнул и дернулся. Инга спрыгнула и побежала в сторону, исчезая в темноте.

— Инга? — Серега затоптался рядом, беспокойно вглядываясь в темень, — не смей далеко. Я за тобой.

— О! — слабым голосом ответила она, — да стой там. Щас…

И он стоял, пока не вышла, вытирая рукой рот. Снова села, свешивая ноги к земле по бокам послушной машинки.

— Поехали?

— Ты там что? Тебя рвало, да? Ляля моя, ты отравилась, наверное? Вот черт, я ж говорил, ракушки эти. А ты что конь, куда только влезало.

— Серый, иди сюда.

Он сел, оглядываясь на нее, и уже ставя ногу на педаль. Инга засмеялась.

— Олега ему. Нюха. У нас в семье, Сережа Бибиси, несколько, гм, другие традиции. Вот мама Зойка в сорок почти лет, хлоп и родила себе Ванечку.

— Р-р-р, ик… — сказал мотороллер.

В степи стало совсем тихо. Из темноты скрипели и журчали сверчки, далеко позади еле слышно играла музыка, вернее, от нее сюда доносились лишь барабаны, тумкали мерно, подчеркивая тишину.

— Инга, — сказал Горчик, поворачиваясь и беспомощно расставляя руки, — ты чего, ты да? Ты, что ли?..

— Угу, — согласилась она. Подождала. И попросила, с досадой смеясь его ошарашенному молчанию, — ну, едем?

Он молчал, неудобно сидя, упираясь ногой в землю и повернув лицо, видное ей смутно, с черным, обрисованным луной ухом. Потом медленно отвернулся, нагибаясь. Мотор послушно затарахтел, машина вильнула, выравниваясь, и поехала, со скоростью тихо идущего пешехода.

Инга немного обиженно обняла его через живот, устраиваясь удобнее. Через несколько минут черепашьей езды сказала в спину недовольно:

— Эй. Мы чего так ползем-то? И вообще…

Серега заглушил мотор. Сидел, опустив голову, топыря в стороны острые локти под закатанными рукавами рубашки. И вдруг сказал:

— А ямы?

— Какие еще ямы? — Инга очень хотела есть, и сильно уже устала. Сидеть было неловко, ноющая спина гнулась то в одну, то в другую сторону. И кажется, скоро снова придется бежать в степь, пописать. А ехать еще двадцать километров.

«Раз пять еще сбегаю, хоть трусы не надевай», прикинула сама себе. И терпеливо повторила:

— Что за ямы, Серый? Поехали уже.

— Ты вдруг упадешь? — в голосе прозвучало такое отчаяние, что она вдруг все поняла, умилилась почти до слез и засмеялась, сердито радуясь. Он был сейчас, как Олега, когда в пять лет ужасно боялся ночного Угомона, нарисованного не слишком умным художником в забытой детской книжке. Точно так же молчал, отказываясь говорить «спокойной ночи», а когда Инга сердилась, и вставала с постели — уйти к себе, говорил с отчаянием:

— Он вдруг… там. Или тут!