Инга

И вдруг замерло все, закаменело. И, застыв сама, она вязко припомнила, вот только что был крик, тихий, сдавленный, но крик, и поверх него — мужской стон, со смехом. А нет уже, и осталась только цепкая рука на ее запястье, дергала, шепот тыкался в пылающее ухо:

— Пошли. Быстро!

Быстро никак не получалось, и будто плывя в киселе, она сделала шаг назад, вяло повинуясь цепкой руке. А глаза все были в комнате и, на острие взгляда, он отлепился, потягиваясь и вставая в полный рост, пошел прямо на нее, сверкая зубами и яркими губами в темной бородке, блестя свежим потом на широкой груди, и еще было там, ниже, что она, оказывается, и не видела никогда живое, а только на картинках… Протягивал руку, говоря вполголоса. Что-то про комаров, поняла, отступая за Горчиком и мягко валясь в кусты, когда дернул сильнее, другой рукой пригибая ее голову.

Длинно прозвенели кольца на карнизе, снова колыхнулся за кружевами теплый свет, смешиваясь с тихим довольным смехом.

И когда прошла целая вечность, свет заслонило хмурое лицо, еле видное, окруженное по ушам красноватой каемкой.

— Пошли? — сказало лицо, и она послушно кивнула, вставая и отступая дальше, за деревья.

Дорога снова ложилась под ноги, вдали изгибалась первым своим обратным поворотом. Еще два и забелеет под кривой сосной спящий киоск, а от него тропинка вверх. Вива спит. Или не спит, слушает, когда придет ее глупая Инга. А если влезть на крышу сарайчика, пробраться к самому краю и отвести лохматую ветку дуба, что навалился на их забор со стороны соседней улицы, то можно увидеть край белого дома. И не увидеть колонку рядом, потому что темно. Но она там, и тетя Тоня там, нажарила рыбки, чтоб схарчил на ужин. Только его там нет. У него — приключение.

— Она у Мишкиной тетки снимает комнату, — сказал Горчик над ухом, — уезжала вот на юбэка, каталась по дворцам всяким. Он за ней еще неделю назад бегал. Да уехала. Сегодня вернулась.

— Да, — пусто сказала Инга. Свернула на тропку, пошла вверх, не оглядываясь.

— Слышь, Михайлова. Подожди.

Не оборачиваясь, она встала, и Горчик шепотом ругнулся, натолкнувшись на ее спину. Обошел, заваливаясь в густые кусты. Помолчал, ожидая вопроса или хоть как-то проявленного интереса. Не дождавшись, сердито сказал:

— Вопрос есть. А ты чего на дороге испугалась, когда пацаны подошли?

— Думала, ты меня обманул, — вяло ответила Инга. Ей очень сильно хотелось домой, чтоб совсем одна. Но все же Горчик хлопотал, отвел и вот провожает. Надо быть вежливой…

— Думала, сейчас отведете куда…

— Обманул? Тебя? — он усмехнулся. Она не видела в темноте, но услышала, сердитую в голосе усмешку, беспомощную какую-то.

— Тебя, Михайлова, обманывать, все равно, что с калекой драться. Ты же у нас только правду говоришь, так?

— Да…

— А вот скажи мне…

— Сереж, дай я домой пойду, а?

Она терпеливо ждала, когда отступит, пропуская.

— Сейчас пойдешь. Провожу до калитки. Скажи, как это — никогда не врать?

— Хреново это. Сам знаешь.

— Откуда ж?

Она будто проснувшись, вгляделась в черный силуэт, смазанный листьями и тенями. Сказала, вдруг разозлившись:

— А ты попробуй! Слабо, да?

— Нет, — медленным голосом сказал Горчик, — спроси.

— Что?

— Что хочешь…

Оба замолчали. Он ждал. Инге стало неуютно. Ждет, будто понукает ее. И ответит — правду. Кажется, и дышать перестал, ждет.

— Он… он ее любит?

Горчик ссутулился и выдохнул с досадой.

— Нет! И она его — нет! У нее муж, нормальный такой, бизнесмен.

Внутри Инги будто сорвались, развязываясь, жесткие ремни, разрешая легким дышать, сердцу стукать. И глазам смотреть, не боясь, что совсем больно. Она нерешительно улыбнулась. Он такой взрослый. Мужчина. А она — девчонка с клятвой. Это ведь не навсегда, пройдет год, и она тоже станет взрослой. Главное, чтобы он вернулся! Вот! Это сейчас самое главное!

— Ладно, — угрюмо сказал Горчик, — пошли, провожу.

— Подожди! Сереж, еще…

— Пошли, сказал!

Она толкнула его в плечо, наступая и сверкая глазами.

— Что? Все, спекся? Попробовал, да? Не понравилось? Зато знаешь, как я живу. Слабак ты!

— Ну. Раз тебе надо, спроси еще! — он отступил, ингина рука провалилась в темную пустоту. Торопясь, она быстро проговорила:

— Она когда уезжает? Когда?

— Завтра, — неохотно ответил тот.

Завтра… завтра она уедет! А Петр еще целую неделю будет тут. Значит, все может получиться?

— Завтра… — подступила, поймав руку Горчика, притянула его к себе. И поцеловала, настойчиво найдя губы, чмокнула от души. Он вывернулся, ругаясь, и Инга засмеялась, встряхивая головой. Обошла, цепляясь за его рубашку и ойкая, когда нога соскальзывала с неровных камней. Потащила за собой, вверх по тропе.

— Обещал проводить, иди теперь. Осторожно, тут камень. Не влезь в шиповник. Ты, Горчик, совсем дурак, ну, чего ты с этими босяками, тебе поступать надо через год, ну, не в институт, куда тебе в вуз, ты ж весь учебный прогулял, но в техникум пошел бы, а? Жалко, если пропадешь, Сережа, сейчас еще время такое — бандиты кругом, стреляют. А ты бы получил диплом, механик там, к примеру, или вот лаборант на биостанции, а еще можно в туристический, фирму свою откроешь, будешь по горам всяких девочек таскать, на яйлу, на Карадаг. Прикинь, даже ты можешь стать человеком, и всем нос утрешь.

— Угу. Даже я…

— Не обижайся. Ты ж знаешь, я просто вслух говорю, что другие думают. А еще хуже думают, разве не так? Слу-ушай, я вот что придумала! А давай мы с тобой с этого дня друг другу только правду будем говорить? Ну не обязательно постоянно трепать языком, как я сейчас, но если я спрошу, ты мне правду. И ты если спросишь, я, конечно, тоже. Чтоб будто обмен. Хочешь так?

— Та не знаю.

— Пришли. Тихо. Вдруг Вива не спит.

Она отпустила его руку и повернулась, глядя в хмурое лицо разгоревшимися глазами. Из кухонного окна падал мягкий свет — Вива не гасила его, чтоб Инге было удобнее совать ключ в замок.

— Мне это важно. Очень-очень. А то я получаюсь все время одна, совсем. Понимаешь?

Он пожал плечами. Подумал и отрицательно качнул головой.

— Не. Не понимаю. Но если хочешь, давай. Попробуем.

— Детка? — послышался из окна встревоженный голос Вивы, — ты там? Это ты?

— Ба, все хорошо.

Инга покачала ладонью, прощаясь, и открыла калитку. Мелькнула в квадрате света темная лохматая голова, синяя рубашка. Хлопнула дверь, щелкнул изнутри замок. Горчик ждал, покачиваясь на подошвах и держа руки в карманах. В кухне невнятно заговорили. Он вытянул шею, прислушиваясь. Но тут вспомнил, как стояли под теткиным окном. И Инга смотрела, а лицо ее сминалось, тяжелея и темнея на глазах, будто кто мнет его жесткой рукой. Так бывает, когда слишком много видишь? Или — слышишь…

Он отвернулся и канул в темноту, неслышно ступая по каменной тропке.

4

Перед самым рассветом на море приходила тишина, зеркальная, такая спокойная, что всякий раз, стоя на площадке между серыми валунами, набросанными вперемешку с темной круглой зеленью спящих невысоких можжевельников, Петр утишал дыхание, боясь, что оно разнесется над гладкой водой. И обещал себе, глядя вокруг расширенными жадными глазами, непременно каждый день буду вставать до света, чтоб еще и еще раз увидеть, как еле заметно на неподвижных деревьях и спинах камней появляется тонкий металлический отблеск, слегка золотистый, тяжелеет, наливаясь силой изнутри, будто сами камни разгораются тайным светом.