Ингуши

Первые поселенцы на новом месте, конечно, попадали в обстановку, не совсем привычную для них. Камня для постройки башен, как в горах, здесь было мало, и приходилось пользоваться примером соседей, издавна живших на плоскости, прежде всего кабардинцев. Первыми домами служили постройки из обмазанного плетня, — заплетаемого на вбитых в землю кольях (так называемые «турлучные» постройки на юге). Двускатная крыша устраивалась из досок и сверху присыпалась землею. Внутренняя сторона такой крыши белилась, как и стены, и служила потолком, так как горизонтально настилаемого потолка в таких домах еще не было. Для сохранения тепла дом выходил фасадом на юг, куда смотрело единственное окно и дверь. Для отопления и приготовления пищи служил простейшего устройства камин с турлучной, обмазанной глиной трубой. Никаких заслонок, которыми можно бы было закрывать трубу для сохранения тепла в помещении, не было и в помине. Ветер свободно гулял в довольно широкой трубе и по комнате. Нельзя сказать, читатель, чтобы при такой системе отопления температура в помещении зимой, как только переставали поддерживать огонь в камине, была особенно высокая. Теперь для вас станет, может быть, более ясным, почему переход от такого широкотрубого сквозного камина к простой железной печурке следует считать для ингуша более естественным, чем к русской, например, печке, в в то же время все-таки известным шагом вперед. Чтобы окончательно понять это, следует учесть, кроме нужд согревания жилых помещений, чем, как мы видели, ингуш совсем не избалован, еще его топливные возможности и потребности его кухни. Лесов на плоскости давно нет, и, чтобы добыть хоть немного хворосту, ингуш должен ехать довольно далеко к предгорьям, а кизяки он не готовит, отчасти, как он сам вам скажет, по недостатку скота, отчасти же, говоря по правде, из-за непривычки их делать. Поэтому его очаг должен быть в возможно большей степени экономным в отношении топлива. С другой стороны, в числе ингушских блюд нет ни одного, которое нужно было бы печь, парить, тушить в «вольном духу», доводить до «упрелости», как гречневую кашу, и проч., словом подвергать долговременному воздействию равномерно высокой температуры, что так обычно в излюбленной нами русской кухне. Даже хлеб ингуш знает только из пресного теста, и хозяйка печет, вернее, жарит из этого теста плоские лепешки. Но, самое главное: ингуш привык есть тотчас, как пища приготовлена, и его супруга заинтересована в том, чтобы с наименьшей затратой дров в любой нужный момент, например, при внезапном приезде какого-нибудь дорогого «кунака», она могла бы разжечь огонь и начать готовить угощение. Все эти соображения говорят не в пользу русской печи в быту ингуша и вполне оправдывают его выбор. Маленькая железная, легко накаливаемая и экономная печка больше подходит к его привычкам и дает возможность готовить все блюда его кухни.

Впрочем, мы заговорились об ингушских кушаниях и не замечаем, что в комнате происходит некоторое движение. Молодой человек с медным тазом, кувшином и полотенцем предлагает вам и другим гостям вымыть руки. Затем, вносят маленький круглый низкий трехногий столик с разложенным угощением на нем (все вместе по-ингушски зовется «шу») и торжественно ставят перед вами. Очевидно, вам предстоит на практике ознакомиться с особенностями ингушской кухни. Хозяин извиняется и прост закусить, пока не поспеет более солидное и почетное, с точки зрения ингуша, кушанье — баранина. Перед вами в центре стола, в большой круглой фаянсовой чашке, какие обычно изготовлялись нашими заводами для Туркестана и других стран Востока, налита золотисто-желтая густая теплая жидкость, в которой вы различаете мелко накрошенную беловатую массу. По краям стола перед гостями разложены плоские круглые лепешки из кукурузной, иногда из пшеничной муки. Для вас, как для русского, предусмотрительно положена чайная ложка; в стаканы наливается чай. Вы еще соображаете, как приступить к этому невиданному кушанию и что оно из себя представляет, как ваш сосед, пожилой ингуш с белой повязкой вокруг головы, — «хаджи», побывавший в Мекке, — отламывает кусок кукурузного «чурека», как называют на Кавказе выпеченный лепешками хлеб из пресного теста (по-ингушски «сыскыл»), и степенно макая его в поданную жидкость, ловко зачерпывает беловатую массу, отправляя все вместе себе в рот. Другой ваш сосед проделывает то же с помощью чайной ложки, с аппетитом заедая чуреком. Не боясь уже попасть впросак, вы следуете их примеру. Золотистая жидкость оказывается прекрасным, душистым растопленным коровьим маслом, в которое накрошен сыр из соленого коровьего творога. Все вместе представляет довольно приятное кушанье, относимое ингушами к разряду «почетных», и удобное по быстроте и легкости приготовления. Поэтому оно обычно и подается гостю в виде закуски, чтобы не слишком томить его ожиданием более основательного угощения. Однако, не сочтем ли мы несколько расточительным это блюдо, с нашей о вами точки зрения, читатель? Подумайте только: по крайней мере, фунт или полтора великолепного, столь ценимого нашими городскими хозяйками масла, столько же творогу и все-таки вы чувствуете, что только слегка перекусили. Я уже предвижу, что в вашей голове мелькает мысль о картошке, каше или о чем-нибудь подобном, что потребовало бы меньше масла, было бы экономнее, да и посытнее. Ну, что касается сытности, так это дело привычки, могут вам возразить, но картошка и, вообще, овощи, а также каши, это — самое больное место ингушской кухни, связанное, однако, со всем характером здешнего земледелия. Нам уже бросилось в глаза еще при осмотре двора, что ингуш, по крайней мере по своим симпатиям и вкусам, все еще больше скотовод, чем земледелец; но огородник он пока плохой или, лучше сказать, он еще совсем не огородник. Из разводимых у нас во множестве огородных растений он постоянно употребляет в пищу только лук, чеснок — и то понемногу, как вкусовую приправу — и в небольших количествах разводит их для домашнего употребления. К картошке еще не всякий ингуш привык, далеко не всякий ее культивирует, и даже тот, кто ее уже сажает в небольшом размере, пока смотрит на нее только, как на допустимую приправу к мясу и, во всяком случае, считает картошку, хотя бы и с маслом, «последним» кушаньем. Конечно, картошка понемногу завоевывает и будет завоевывать стол ингуша, но, вероятно, пройдет много и много лет, прежде чем она, вместе с другими овощами займет и здесь то место, которое ей принадлежит в хозяйстве русского земледельца. И, конечно, пройдет еще больше времени, пока рядом с мясными появятся, как равные им по «почетности», растительные блюда на столе угощающего своих гостей хлебосольного ингушского хозяина. Пока же ингушская хозяйка готовит кашу редко и только из той же кукурузной муки, иногда поджаренной, а кукурузное и пресное пшеничное тесто дают ей материал для клецок, лапши, подболтки в бульон, «чурека» и лепешек с начинкой из творога, сала, картошки и проч. Во всяком случае, я бы посоветовал в шутку нашим вегетарианцам (сторонникам растительной пищи) попробовать перенести свою проповедь в пределы Ингушии: тут найдется нетронутое поле для их агитационной деятельности и, что ценнее всего, серьезные принципиальные противники.

Если от растительной части ингушского стола мы перейдем к молочным продуктам, то получится совсем иная картина. Здесь ни капли молока не пропадет даром: оно целиком перерабатывается в целую серию разнообразных продуктов. Пресного молока ингуш обычно не пьет, считая его необработанным для употребления в пищу продуктом, но он приготовляет из него масло и два рода сыра, а соленая простокваша, сыворотка и пахтанина (сыворотка из-под сбитого масла) вместе с куском кукурузного чурека служат обычной пищей беднейшему населению Ингушии. Ингушское хозяйство использует, кроме коровьего, также овечье и козье молоко.

Вместе с развивающимся земледелием и упадком скотоводства в быт ингуша давно уже проникают новые явления, но воззрения и симпатии его остаются пока непоколебимыми, поскольку дело идет о таком важном, освященном обычаем обряде, как угощение гостя. Поэтому вы поймете, что ингуш, который и курятник для кур стал делать недавно, а раньше разводил их просто во дворе «на дереве», считает куриные яйца «последним» угощением для гостя. Несколько выше — вареная, специально по этому случаю зарезанная, курица, но и это не «настоящее» угощение. «Настоящий» хозяин в воспоминание о тех временах, когда его предки жили в горах и кормились стадами овец, режет барана, чтобы угостить гостя. Правда, такое угощение на плоскости является уже чрезмерной роскошью и становится все более и более редким. С тысячами извинений, с жалобами на плохие времена, разорение от гражданской войны и проч. и проч., вас угостят на плоскости сыром в масле, курицей, даже бараниной, но не от специально зарезанного барана и потому не так, как того требует старый обычай. А неумолимый обычай требует, чтобы гостю были поданы «почетные» части туши: разрезанная пополам голова, грудь и налитый салом курдюк. Только в исключительно редких, действительно торжественных в жизни ингуша случаях: свадьбы, примирения с кровником, поминок покойника — еще режутся бараны и соблюдается старый обряд.

Вот, впрочем, несут и для вас на столике угощение: в середине блюдо с вареной бараниной, тут же в миске жидкая сильно посоленая подливка из бараньего бульона с луком или чесноком. На втором блюде — вареные, совершенно пресные на вкус клецки из кукурузного теста, заменяющие всякий иной хлеб. С мясом иногда подается несколько вареных картофелин. Гостеприимный хозяин стоит поодаль и приглашает откушать. Опять самый почетный и старший по летам из гостей приступает к еде и время от времени руками подкладывает вам лучшие по его мнению, куски. Клецки и куски мяса непрестанно макаются в подливку, заменяющую соль. Для вытирания рук от соседа к соседу передается полотенце. Наконец, с мясом покончено, и вас спрашивают, не желаете ли вы бульона. Как это ни странно, бульон, в котором варилась баранина, не является непременной составной частью угощения. Его подают только в случае вашего желания и всегда после мяса. И пьет его не каждый из гостей. Может-быть, не так далеки времена, когда бульон, как пища, еще просто не существовал для ингуша и выплескивался на землю после приготовления мяса. Если вы не постесняетесь попросить бульона, вы не раскаетесь. Вам подадут большую чашку великолепного, крепкого, обыкновенно несоленого и заправленного только кукурузной мукой бульона. Но вот угощение кончено. Вставать из-за стола не приходится, так как он исчезает с такой же быстротой, с какой появился, и гостям подают воду, чтобы вымыть руки.

После еды гости оживились, языки развязались, и начинается непринужденный разговор на обычные среди ингушей темы. Конечно, почетное место среди них занимают хозяйственные вопросы, — вопросы материальной выгоды или, как они говорят, «пэйды». Суровое прошлое, ожесточенная борьба за жизнь приучили ингуша с большим уважением относиться к этим вопросам. Правда, он еще не совсем привык, да и негде и некогда было ему научиться превращать в общеполезное дело это свое уважение, но все его прошлое, его энергичный и упорный характер позволяют надеяться, что у ингуша здоровые хозяйственные задатки, которые со временем выдвинут его и в области экономического строительства жизни. В этих разговорах не избегнете и вы общей участи: пользуясь тем, что вы не знаете их языка, ингуши, не стесняясь, по косточкам разберут вашу личность, цели вашего приезда, и каждый вынесет свой приговор. Узнав, что вы женаты и имеете детей, что должность ваша самая незаметная, что жалованье вы получаете немного, — что земли и своего хозяйства у вас нет, приехали вы не для раздача мануфактуры или покупки и продажи, но интересуетесь ингушским народом, его обычаями, историей, языком и т. д., — большинство решит: «пэйды бац, дзиэн дац» — «пользы нет и вреда нет», и, продолжая оказывать вам полное внимание, как гостю, оставит всякую надежду на вас, как на делового человека. Другие, немногие, скажут: «пэйды бу» — «есть польза для всего ингушского народа». Нас слишком мало знают среди настоящих русских там, далеко, в России, а соседи: казаки, осетины, кабардинцы, даже родственные нам по языку и обычаям чеченцы, нас не долюбливают и рассказывают о нас много неверного и пристрастного. Давно пора вам, русским, и вашим ученым ближе поинтересоваться нами и помочь нам. Они, эти, большею частью, молодые ингуши, так или иначе соприкоснувшиеся с русской школой и русской жизнью, будут жаловаться вам на отсутствие письменности на ингушском языке, на нужды ингушской школы, литературы и учителя. «Ингушский язык, это — самый трудный язык на свете», неожиданно скажут некоторые из ваших новых знакомых. «А между тем, только через родной язык легче всего научить отсталого ингуша, как лучше устроить свою жизнь. Мы не знаем, будет ли когда-нибудь на ингушском языке школа второй ступени, но начинать учить ребят необходимо на роддом языке: это ясна для всех. Ингушский язык — очень трудный язык; у нас много таких слов, которых ни один русский выговорить не может, и ни один другой язык на всем свете не походит на наш. Немного понимать мы можем только соседей-чеченцев. Различие между нами такое же, у вас между украинцами и русскими (великоруссами). Но от чеченцев мы совсем отдельный народ». И вот для такого-то языка, который сами ингуши признают труднейшим на свете, надо было придумать подходящую азбуку, такую, чтобы легко можно было писать и чтобы всякий мог прочесть и понять, что написано. Это совсем не так просто, как думает читатель. Ведь это совсем не то, что пользоваться готовой азбукой, созданной тысячу лет назад и на протяжении этого тысячелетия руками миллионов писцов-тружеников шлифовавшейся и притесывавшейся и, наконец, оказавшейся пригнанной к русскому языку, как притертая пробка к хорошему горлу. Но и за это дело сами, никого не спросясь, взялись ингуши с обычным для них увлечением. Одни придумали писать русскими буквами, а когда букв нехватало, то ставили над подходящими, как им казалось, русскими буквами точечки, черточки, запятые, ударения и сверху и снизу. Строки выходили такие, как будто над буквами мухи сидели, — и наши изобретатели были довольны.

Но вот беда, возьмет такую рукопись другой грамотей и ничего в ней понять не может. То, что казалось подходящим одному, для другого совсем не подходит: он вместо точек ставит черточки и не снизу, а сверху, — и ни одного слова не может прочесть новый грамотей из того, что написал его приятель. Потом стали за это дело браться поосновательнее: один изобрел алфавит из арабских букв, другой — из русских, третий — из латинских, а четвертый совсем особенные буквы придумал: «язык особенный — и буквы должны быть особенные». Видят ингуши, что дело серьезное и хорошее, да беда в том, что проектов ингушской азбуки представлено слишком много, а как выбрать из них лучший, никто не знает. Конечно, больше всего в этом деле понимают сами составители азбук, раз уж они трудились над этим вопросом и многие из них — уважаемые люди и из хороших фамилий… Да вот беда: уж очень упрямы эти составители, — стоит каждый на своей азбуке и баста! Кроме своей, ни о какой другой и слышать не хочет. Бились, бились ингуши, решали и перерешали, и партийный комитет и Наркомпрос занимались этим дедом, — наконец, решили, — выбрали латинский: «во-первых, латинский алфавит принят во всей западной Европе: у немцев, французов и англичан; во-вторых, составитель его — ученый человек, по-русски знает и всю русскую науку прошел, „настоящий“ человек (высшая похвала в устах ингуша). И как-раз недавно ездил с такими же вот, как и вы, чудаками-русскими в горы ингушскую старину записывать и насчет азбуки с ними советовался»… Порешили, наконец, на этом и сейчас же начали газету «Свет» на ингушском языке издавать и книжки готовить. Заурбек М., составитель азбуки, даже первую игранную недавно с большим успехом драму на ингушском языке написал: «Похищение невесты». В газету скоро наладились корреспонденции с мест, пишут много и, так как никаких правил правописания нет, разобрать написанное бывает очень трудно. Но главное сделано — положено начало. Стремление к просвещению, желание писать и читать на своем родном языке у многих ингушей большое. Будем надеяться, что при живом участии самою ингушского народа и при помощи со стороны ученых, изучающих кавказские языки, молодая ингушская письменность перешагнет и через другие трудности, стоящие на ее пути: разработает учебники, обогатит язык новыми словами и названиями, которых ингуши до сих пор не знали, но без которых им не обойтись в ингушской газете и книге; наконец, подготовит ингушей-учителей, которые укрепят ингушскую школу.

Чтобы дать вам понятие, читатель, об этих незнакомых вам трудностях, остановимся на некоторых из них: ингуш, умеющий говорить по-русски, назовет свой язык трудным — и, отчасти, он прав, потому что ингушский язык богаче русского некоторыми способами выражения, но очень беден и неудобен, когда дело доходит до таких понятий, которых история Ингушии не знала. По-ингушски в одном-двух словах можно выразить такие оттенки мысли, которые в русском языке потребовали бы многословных и долгих пояснений; но наряду с этим в ингушском языке нет, например, таких простых слов как «приказать» или «просить», потому что отношения между людьми, выражаемые этими словами, появились у ингушей лишь недавно и сложились иначе, чем у нас, русских; поэтому ингуши обозначают их просто словами «говорить», «сказать». Возьмем даже такое простое, казалось бы, выражение, как «ингушский язык» или «родной язык». Когда с нарождением ингушской письменности и школы на родном языке в этом названии встретилась надобность, неожиданно, может-быть, для самих ингушей оказалось, что на их языке подходящее выражение отсутствует, и пришлось придумывать новое название «неаны мотт» — «материнский язык». Конечно, по-ингушски можно было бы сказать в этом смысле «вэй мотт» — «наш язык», но тут выяснилась одна очень любопытная особенность письменности, на которую мы, русские, просто не привыкли обращать внимания. Выяснилось, что не все то, что удобно в устной речи (в разговоре), может быть понятно и на бумаге, — в письме или книге. Пока ингуши в разговоре друг с другом будут называть свой язык «нашим языком», они будут прекрасно понимать друг друга и поводов к недоразумениям не будет, но как только вы начнете употреблять это выражение в книге, где речь может итти о многих других языках и читателем может быть и не ингуш, так сейчас же вы поймете все неудобство, а иногда прямую невозможность такого способа выражения. Но позвольте, спросит читатель, ведь вы же сами все время говорите об «ингушском» языке, ведь, существует же название «ингуш»? В том-то и дело, что «ингуш» — название, которое ингуши впервые узнали от русских, и других своих соседей. Сами ингуши себя так не называют. «Но ведь называют же они себя как-нибудь? Ведь, не может же быть такого народа, который не отличал бы себя от других особым названием!». Погодите удивляться, читатель, и такие народы на Кавказе существуют. Здесь мы имеем совсем иные отношения между племенами, чем те, к которым мы привыкли в России, в Европе. Для примера расскажу вам такой случай: в одном из ингушских аулов встретил я молодого человека родом из крайней нагорной области, Чечни, нанявшегося на лето пастухом к нескольким ингушским хозяевам. Молодой человек с большим воодушевлением исполнил нам несколько своих родных песен, язык которых, по отзывам слушателей-ингушей, очень мало отличался от их собственного и не походил на чеченский. Заинтересовавшись и желая проверить, не живут ли в этом ауле ингуши, каким-либо образом забравшиеся так глубоко в Чечню, я стал при помощи моих собеседников расспрашивать юношу, кто он, к какой народности он сам себя причисляет и кто живет в его ауле. Прежде всего оказалось, что вопрос о народности (национальности) перевести на ингушский язык было невозможно, и долгое время юноша просто не понимал, чего от него хотят. Наконец, когда его прямо спросили, кто он, ингуш или чеченец, он ответил, что он Сандыкой как и все жители его родного аула, наречие которых совершенно одинаково с его собственным. И ничего больше мы от него добиться не могли. «Сандыкой» же было название его родного аула и вместе с тем «фамильное» прозвище рода, населявшего этот аул. Таким образом, мы должны считаться с тем, что на Кавказе есть еще отдельные аулы, говорящие на языке соседей, но не сознающие своей национальной (всенародной) принадлежности; есть целые народы, говорящие одним языком и не имеющие для себя и своего языка особого названия. Ингуши сами себя называют «галгай», но язык свой именовали до сих пор просто «наш язык», так же, как чаще и себя зовут: «наш народ». У них уже есть особое национальное имя, но они обычно не употребляют его по отношению к своему языку. Говорить «галгай мотт» — галгайский язык — не принято. Не правда ли, это удивительно с нашей с вами точки зрения, читатель, но все эти явления имеют свое глубокое объяснение. Очевидно, ингуши говорили на родном языке и называли его «нашим языком» прежде, чем сознали себя единой национальностью (народностью) и прежде, чем у них привилось слово «галгай» в этом общенациональном (общенародном) значении. Ингуши, как и многие другие народы Кавказа, вместе с их языками по происхождению считаются очень древними, но в то же время они — младенчески-юные, а отчасти еще совсем не родившиеся народности, «национальности», которые часто не успели еще выработать и особого названия для такого нового в их быту явления, как национальное единство.

ГЛАВА II СЕМЬЯ И РОД («ФАМИЛИЯ»)

(Родственные связи, названия родства, родовой быт и жизнь ингуша: рождение сына, возмужалость, побратимство, брак, разложение рода, похороны)

Если вас спросят, читатель, кто был ваш дед, вы, пожалуй, ответите, что не застали его в живых, и, положа руку на сердце, сознаетесь, что никогда особенно не интересовались его личностью, и даже не сразу сообразите, как звали его. О своем прадеде вы уже наверняка ничего не знаете и не помните. И, конечно, не сумеете вы объяснить, откуда происходит ваша фамилия и кто первый из ваших предков стал носить ее [8] . Не то найдете вы у ингушей. Здесь, вообще, любят поговорить о старых временах. История Ингушии никогда не записана, и только эти беседы помогают молодому поколению запомнить кое-что по этой части из рассказов стариков. Но стоит вам только завести речь о предках и о происхождении фамилий ваших новых знакомых, как тотчас с увлечением начнут они рассказывать вам о своих «фамильных» предках, или «отцах», как они из называют. Редкий ингуш не насчитает до восьми — десяти таких «отцов» (или поколений). Каждого из них он назовет по имени и расскажет в придачу о подвигах и личных достоинствах многих из них. В этом перечне где-нибудь на десятом предке ваш собеседник остановится и скажет: вот от этого «отца» и пошла наша фамилия, названная так по его имени. Например, от предка, по имени «Котия», в восьмом поколении пошла теперешняя фамилия Котиевых, от «Малсэга» — фамилия Мальсаговых и т. д. Но словоохотливый рассказчик не остановится, и на этом. Он перечислит вам еще нескольких предков и дойдет до родоначальника нескольких «фамилий» и, может быть, дальше до родоначальника всего народа ингушей, или «галгаев», и даже до общего предка всех соседних родственных народов. Этого общего родоначальника, а вместе с ним и самого себя теперешний ингуш-мусульманин постарается, конечно, возвысить до небес. Он выведет его прямо из божественного рода самого основателя мусульманской веры — пророка Магомета. Это предание пришло в Ингушию вместе с мусульманством из Дагестана [9] , где оно служило для прославления рода местных царьков и князей. Подобный рассказ можете вы и теперь услышать на плоскости от какого-нибудь старика-ингуша. Такой рассказчик говорит медленно, с достоинством роняя полновесные слова. Слушатели серьезно внимают ему, изредка обмениваясь замечаниями и прищелкивая языком от восхищения и удивления. Послушаем один из этих рассказов: «Был человек по имени Тырпал, что значит богатырь. Происходил он из Аравии, из рода Корейшитов [10] , и понимал толк в вещах. Спал он в продолжение целой недели и целую неделю потом бодрствовал; был гордым человеком и обижал народ. Тогда люди из рода Корейшитов снесли его во время сна на корабль, перевезли на нашу сторону и оставили здесь. Мало-по-малу углубляясь в горы, он достиг страны ингушей. В те времена ни зверь, ни птица, — никто не жил еще в этих диких горах. Здесь он и поселился в пещере и завел скот и овец. Утром, уходя со стадом, он заваливал вход в пещеру огромным камнем. Случайно заехал сюда на охоту грузинский князь со свитой. Увидев пещеру и громадный заслон у входа, грузины сказали: „нам не под силу бороться с человеком, который ворочает такими камнями“, и возвратились домой. Здесь они выбрали красивую девушку-рабыню и подослали ее к богатырю. Тот принял гостью как следует и, возвращаясь домой, каждую ночь резал для нее барана. Так прошло три ночи, и богатырь стал расспрашивать девушку: „скажи мне, кто ты и откуда ты?“.

8

Разумеется, если сведения о ваших предках не попали в книги, в историю.

9

Дагестан — восточная часть нагорного Кавказа, лежит у берегов Каспийского моря.

10

Т.-е. из рода самого пророка Магомета.

— „Я много слышала о тебе и, полюбив, пришла жить с тобой“, отвечала она. „Я не люблю тебя, и жизнь с тобой мне в тягость“, сказал он и отослал ее обратно. С тех пор и повелся обычай: по прошествии трех дней гость лишается права гостеприимства. Тогда грузины подослали к богатырю девушку, не рабыню, но и не княжеского рода. И с ней богатырь поступил точно так же. Наконец, грузинский князь послал к нему свою собственную дочь. Эта сразу пришлась богатырю по-сердцу, и по прошествии трех ночей он стал жить с нею, как с женой. Тогда грузины подговорили ее опоить мужа сонным питьем, связали его и вместе со всеми стадами отправили в Грузию. Здесь собрались князья на совет и стали решать, что делать с пленником. Одни предлагали застрелить его из ружья, другие — заколотить в бочку и бросить в воду. Но дочь прислала сказать отцу-князю: „Телом ты, как бык, а умом глупее, чем теленок. Я беременна. Хорошо еще, если родится девочка, — если же родится мальчик, мне с ним не справиться. Близко к сердцу примет он смерть своего отца и отомстит вам за его кровь“. Отец и все князья принуждены были согласиться с этими доводами, выделили часть имущества, приходившуюся на долю княжны, и опять поселили богатыря с женой на старом месте; Здесь родила она ему сына, державшего в руке лист, и назвали его Листом (Га). Второй сын родился с сыром (нэхч) в руке, и назвали его Нохчуо (т.-е. чеченец). Он поселился в месте называемом Нашах (откуда по преданиям выселились на плоскость соседи ингушей — чеченцы). Третий сын назван был Арстхуо, т.-е. арстхоец, и поселился в месте называемом Мерж (где рядом на плоскости жило родственное ингушам и чеченцам племя арстхойцев, или карабулаков, позже выселившихся в Турцию). Старший сын Га остался жить в мест Маг (в теперешней нагорной Ингушии). У него был сын Галга, т.-е. Ингуш. У Галгая был сын Галмет. У Галмета был сын по имени Эндрий (Андрей). У Эндрия было четыре сына: Цикма, Гюй, Чопа, Чекь. От Цикмы произошли: Корбынхуо, Машхуо, Эзди. У Корбынхуо был сын Бискь. У Биски — сын Эти, у Эти — Эшкь (Железо), у Эшки — Бочал, у Бочала — Кортыж, у Кортыжа было четыре сына: Шолдаг, Умыр. Шахмырзы, Фаттыгангь; Шолдага сын был наш отец Ганыж. У Ганцжа сын — я Сулейма».

Так на пятнадцатом поколении добирается до самого себя наш собеседник, старик Бочалов, объясняя, кстати, и происхождение трех родственных народов: ингушей, чеченцев и карабулаков. Надо видеть оживление и горячность его слушателей, других ингушей, когда разговор заходит о том, чей род древнее и почетнее. Бочалов утверждает, что первоначально возвысились в горах 4 рода: Беркинхоевы, род Кекеалы, т.-е. «Трех селений», Евлоевы и Цикмыхоевы. К последним, происходящим от предка Цикмы, как мы видим, относит себя и сам старик-рассказчик. Однако, его слушатели ни за что не хотят согласиться с этим восхвалением потомков Цикмы. Разгорается жаркий спор, и, глядя на лица собеседников, нетрудно понять, что в таких спорах о древности и славе предков дело может дойти и до кинжалов.