Инкарнация
Шрифт:
– Очень поверхностные, – ответил Евгений Михайлович. – Могу набрать текст, просмотреть и немного отредактировать картинки.
– М-да, – сказал Александр Николаевич. – Но хоть так. А какие у тебя представления о стирании данных и о сохранении их?
– Никаких, Санька, представлений у меня в этих делах нет. Мне проще создавать руками, чем давить на кнопки и рулить мышью, – улыбаясь, ответил он.
– Ну, всё равно, дружище, я попытаюсь объяснить тебе суть своего открытия ещё на одном, совсем уж примитивном примере, думаю, тебе доступном. Ты художник, умный человек. Поймёшь биофизика. Так вот. Что происходит, когда мы якобы стираем какую-либо информацию в компьютере? Мы стираем только запись о ней, название и только. Сам массив информации остаётся до тех пор, пока его конкретное место в конкретных
– Я слышал, что это возможно.
– Это, конечно, очень и очень грубая аналогия того, что собираюсь сделать я, то есть воскрешение человека. Мне нужно знать лишь две вещи. Где произошло разъединение тела и энергетического массива, то есть место захоронения. И не происходило ли в этом месте уже после каких-либо энергетических воздействий на данное место. Энергетических действий, могущих оказать разрушительное влияние на энергомассив, являвшийся когда-то сутью конкретного человека.
Если окажется, что массив цел, не повреждён, то, имея специальную аппаратуру, возможно, обнаружить нужную нам энергетическую структуру голограммы объекта и, обозначив её в этом мире, «присвоив новое имя», оживить её, поместив в развивающийся организм. Человеческий, разумеется. Правда, из этого организма желательно удалить его родную информацию, то есть сделать его чистым. Хотя возможно и просто дополнить. Два Эго в одном теле… Не совсем желательно. Но это ещё мною не изучено. Так вот, по моим расчётам, весь процесс по внедрению энергомассива в организм должен занять не более получаса.
– И ты веришь, что у тебя всё получится?
– Нужна ли вера там, где есть знание, понимание и уж тем более опыт?
Евгений Михайлович слушал друга, и ему казалось, что всё, что он говорит, неправда. Что всё это им придумано. Ему приходилось читать изотерическую литературу, где описывались и случаи инкарнации и объяснения её. Но чтобы вот так, его близкий друг, учёный рассказывал ему о реальности этого феномена…
– Ну, хорошо. А возможно ли скопировать эту структуру из данного места, чтобы уже дальнейшими действиями заниматься в лаборатории?
– А ты не такой уж и чайник. – Радостно заулыбался Александр Николаевич. – Ты задал один из самых сложных и очень интересных вопросов. Над этим я сейчас и работаю. Дело в том, что я не совсем ещё разобрался в структуре энергоблока. Эта структура носит открытый характер. Массив, голограмма не застывают после разъединения с телом, а продолжают взаимодействовать со средой, с другими массивами, при этом постоянно видоизменяясь. Проще говоря, оказывается, что жизнь продолжается. Скопировать, как ты говоришь, массив вряд ли получится, это уже совсем иной процесс. Как это сделать, когда энергоструктура и пространство представляют собой как бы единый организм. Ты понимаешь меня? Может произойти разрушение энергоструктуры или, что ещё похуже, мною пока непредвиденное, а это, возможно, уже не только истинная смерть индивида, но и проблемы всеобщего пространственно-временного свойства. К взаимодействиям такого рода с энергообъектами я ещё не готов. Мне нужно время, чтобы всё проанализировать. Пообщаться, поговорить с… когда-то умершим. К тому же, возможно, во всяком случае, я не исключаю воздействия информации умершего индивида на тех живых, кто будет находиться поблизости, в момент «воскрешения».
– Я вижу, что ты всё же чего-то боишься?
– А как ты думаешь? Ведь если что-то пойдёт не так, помощи ждать не от кого. Для этого я тебя и позвал. Только тебе я могу полностью довериться. Всё это очень серьёзно, друг мой. Очень серьёзно. Я рассчитываю на тебя.
– Хорошо. А какова вероятность успеха твоего опыта?
– У меня должно получиться. Последние эксперименты с собаками и кошками прошли со стопроцентным успехом. Собаки ведут себя как кошки, а кошки как собаки. Иначе я не стал бы тебе рассказывать всё это и переходить от собак к людям. Ты можешь помочь мне. Необходимо подыскать кандидатуру. Яркость, узнаваемость характера – одно из главных условий. Также необходимо тело. Тело, как
вместилище чужого энергомассива.– Мистика какая-то. Восточная мистика.
– Никакой мистики, Евгений Михайлович. Хотя ты в чём-то прав. Их религиозные прозрения каким-то образом оказались в соседстве с научными открытиями. И не только с моими.
– Да. Интересная вырисовывается картинка. А как же Бог?
– Бог? Бог… Спроси, что-нибудь полегче, друг мой, – вздохнув, сказал Александр Николаевич.
– Ого! Пожалуй, мне пора идти, – воскликнул Евгений Михайлович, взглянув на часы. – Меня уже, наверное, заждались выставку оформлять.
– Да. Да. Вот тебе ключи от дома. И пойдём, я покажу тебе твою комнату. – Александр Николаевич протянул другу ключи и повёл его на второй этаж.
– Картинки мои придёшь смотреть?
– Естественно.
– Ну вот и хорошо. Мне интересно твоё мнение. Их сейчас распаковывают в вашем Доме культуры. До вечера.
Оставшись один, Александр Николаевич прошёл в лабораторию и уселся за расчёты. Однако работа не шла. Сон, виденный этой ночью, всё же не давал ему покоя. Подсознательно он чувствовал, что сон содержит в себе что-то для него очень важное. Он стал вспоминать его во всех подробностях и даже решил записать для более углублённого анализа.
Была музыка. Музыка Мацуни. Это однозначно. Тепло и золото степных трав. Какой-то курган. Какое-то колдовство, обольщение и сумасшествие… В общем, больной ужас. Разговор с матерью. Очень болезненный для него разговор. Его вопросы к ней. Цветущие яблони… Её смех в ответ…
– Стоп! – сказал он сам себе. – Смех! Да, да. Смех! Всё дело не в словах и действии, всё дело в смехе. Именно в манере смеха.
От неожиданного прозрения он встал и нервно заходил по комнате. Александр Николаевич вдруг понял, точнее, вспомнил, чьим смехом смеялась мать в этом странном сне. Зоя! Вот что скрывал в себе сон. Зоя. Да. Только она могла так смеяться. Тихо. По-детски. Рассыпчато. «Благостно» – вспомнил он её любимую приговорку. Так он иногда её и звал про себя – «Благостная».
Александр Николаевич вдруг мгновенно понял, что ему надлежит сделать. Понял кого и в кого необходимо инкарнировать. От этой мысли ему сделалось не по себе. Мать, Зоя.…Возможна ли такая комбинация? Как это может быть? Да и согласится ли Зоя? Согласится ли она стать той формой, что готова будет принять в себя иное содержание? Как странно это звучит в отношении матери… – иное содержание…. Странно и страшно. И какова она сейчас, Зоя?…
Никому в своей жизни Александр Николаевич не посвящал столько чувств и мыслей, как Зое и матери. Эти два человека были и его болью, и его счастьем. И Женька напомнил ему о ней. Надо ехать к Зое. Сколько они не виделись? Около десяти лет? Да. Пожалуй. Как она сейчас? Иногда он звонил ей. Где-то в полгода раз. Чтобы убедиться, что она жива и что с ней ничего плохого не случилось. Послушав её – Алё! Алё! – он обрывал связь.
Всё верно. Она и только она. Надо ехать к ней. И ехать не медля. Ни один человек, кроме неё, не поймёт его и не согласится на участие в таком эксперименте. Даже на Полину рассчитывать трудно, хотя её пристальные, всё говорящие взгляды, обращаемые на него при их встречах, говорили ему о многом. Понимание, в данном случае, есть главное. Он постарается уговорить её. Хотя это будет не просто.
– Завтра же еду, – решил он. – Поговорю с Женькой и еду.
Он сам не понимал почему, но колесо его эксперимента требовало обязательного увеличения скорости. Если не сейчас, то и никогда! Словно кто-то извне давил на него, приговаривая: «Быстрей! Не останавливайся. Появился шанс. Части условия совпали. Пора!»
Поздно вечером того же дня, после посещения выставки, сидя перед камином, они обсуждали детали предстоящего эксперимента. Евгений Михайлович согласился по мере сил помогать его учёному другу. Более того, предоставил в его распоряжение свою «Ниву».
Александр Николаевич рассказал о своём плане привлечь к своим опытам Зою. И может быть, Полину, в качестве дублёра, если вдруг Зоя передумает.
На следующий день электропоезд мчал его в небольшой древний городишко, где на первом этаже пятиэтажного дома, в однокомнатной квартире, одиноко жила женщина, от согласия которой зависела судьба его эксперимента, судьба его личной жизни.