"Инквизитор". Компиляция. Книги 1-12

Сыч тут же раскрыл мешок, стал показывать хлеб и сыр потряс кувшином:

— А тут вино.

Еретик молчал. А баба его перестала выть, как будто выключили ее, поглядела на хлеб и заговорила:

— А вода есть у вас?

— Все есть. Все, — заверил Сыч. — И вода хорошая и масло и бобы и солонина. И все дадим вам, красавиц своих покормите, ежели расскажите, как попасть в цитадель. Ну? Чего молчишь-то, безбожник? Дать твоим детям хлеба? Я дам, скажи, как попасть в цитадель.

— Известно как, — наконец ответил мужик мрачно, — есть южные ворота, есть северные, идите и заходите.

Сказано это было, если не с вызовом, то уж точно с неприязнью. Не дожидаясь приказа, Сыч коротко, без замаха ударил мужика в правую часть брюха. Тот сразу повалился на землю, а баба и девки снова завыли.

— Ты бы лучше не грубил, — ласково говорил Сыч присев на корточки рядом с мужиком, — мой господин грубость не любит. Велит тебя и бабу твою на воротах повесить — я повешу. А девок твоих заберем, скучно солдатам в лагере, вино есть, а девок нету. Так, что, милок, ты, лучше, спесь свою еретиковскую при себе держи. Ну, так, что скажешь, как в цитадель пройти можно, если ворота закрыты? А мы хлеба тебе и девицам твоим дадим.

Мужик сел на землю, приходил в себя после удара, кряхтел и наконец, произнес:

— От вас папистов, хлеб взять, что душу сатане заложить.

— Да уж ты… — начал Сыч.

Волков видел таких уже не раз, видел, как пытали их и огнем и железом, и все равно они не отрекались от ереси. И он сказал Сычу:

— Оставь его, разговоры с ними — пустое. Вешай на воротах. Девок в лагерь.

И тут вскочила баба, подбежала к кавалеру упала рядом на пол, схватила его за сапог, заговорила с жаром:

— Господин, умоляю, не казните его, он человек смирный, незлобивый, только верует сильно, верует он, вот и противится, а в город есть дорога, я вам ее покажу.

Кавалер смотрел на нее, поигрывая уздечкой и спросил:

— В какой город?

— Вы его цитаделью называете, а мы городом, — торопясь говорила женщина, — дорога под землей есть, от старой ратуши до самой реки идет, за стеной выходит. Ею контрабандисты пользовались, соль в город возили, так бургомистр велел ее заложить, и он, — она указала на мужа, — с отцом его, ее заложили. Не казните его, прошу вас, господин.

Она продолжала крепко держать его за сапог, а он думал, поглядывая то на нее, то на мужика, то на их дочерей. Казалось, что удача улыбается ему, но он боялся поверить в это. Наконец, он произнес:

— Сержант, бабу и девок в лагерь, пусть покормят их, и не обижают, а ты, — теперь он говорил еретику, — покажешь, где ваша старая ратуша и где ход.

— И не вздумай злить господина, — шипела баба со злостью, и даже щипала своего мужа, — покажи все, иначе нам худо будет.

— Уйди, дура, — тихо отбивался мужик, пытаясь встать, — уйди, я сказал.

Сыч помог ему встать, отдал мешок с едой женщине и сказал:

— Ну, куда идти, где ваша, старая ратуша?

— На север вдоль канала, — нехотя говорил еретик, — а как до собора святого Петра дойдете, так налево поворачивайте. Так и дойдете, авось не перепутаете.

— Иди, давай, — сказал Сыч и с силой толкнул его в спину и дал ему по башке, — покажешь все нам сам, и ратушу, и ход.

Один из солдат повел женщину и девочек в лагерь, все остальные двинулись за еретиком к ратуше.

Ратуша стояла на красивой площади и действительно была старой, грузное здание из некогда красного кирпича казалось черным. Ворота. У здания были большие ворота, видимо, когда-то оно служило еще и складом и казначейством и городским арсеналом, а может, и первой тюрьмой.

— Ну, — сказал кавалер еретику, — открывай, показывай, где ход.

— Ход я вам покажу, да только замурован он, — нехотя отвечал тот.

— Ну, так ты ж нам его размуруешь, — ласково уговаривал Сыч, держа мужика за шкирку, — размуруешь ведь?

— Мне помощники надобны будут, — говорил еретик невесело, — инструмент опять же.

— Все тебе будет, — обещал Сыч, — ты давай ворота открывай пока, показывай, где ход, а уж с помощниками и инструментом мы поможем.

Ворота были старые, но еще крепкие, на них были петли под замки, но замков не было. Еретик приналег на одну створку, потянул, та без скрипа, но с трудом, пошла, еретик пыхтел. Упирался, а Сыч стоявший рядом менялся в лице, он видел что-то, отчего бледнел и начинал пятиться от ворот. У солдат, что стояли рядом с ним тоже округлялись глаза, они стали неистово осенять себя Святым знамением, забубнили молитвы. Волков не понимал, что происходит, просто наблюдал за происходящим. И тут еретик отворил сворку ворот и сам увидал то, на что глядел Сыч и солдаты.

Мужик сначала скрючился, как от боли, потом вылупил глаза, и, заорав «Господи да свершится воля твоя» кинулся бежать. Бежал он мимо кавалера, и тот, вытащив сапог из стремени, толкнул им пробегавшего еретика, и он кубарем полетел по мостовой. Затих, лежал и истово молился.

Кавалер решил узнать, что ж такого все увидели в ратуше и чуть тронул шпорами коня. Конь сделал несколько шагов, прежде чем Волков увидел то, что всех пугало.

В ратуше стояли люди. Худые, изможденные, в драном платье, босые. Все они были в язвах, у многих были черны пальцы, у всех были бубоны на разных частях тела многие из которых полопались и из них вытекал черный, вонючий гной. А глаза у людей были серые, как в дымке, так что и зрачков почти не разобрать в них.

— Мертвяки, — сказал кто-то рядом с кавалером.

Кавалер оглянулся, рядом с ним стоял немолодой солдат и он продолжал:

— Мы ж с вами ночью таких рубили, господин.

Солдат был прав, Волков узнал их по запаху. Запаху гноя и тухлятины.

— Как тебя звать? — спросил он у солдата.

— Гюнтер, господин.

— Возьми трех человек, Гюнтер, и начинай ломать вон тот забор.

— Хорошо, господин, а не скажете, зачем?

— Скажу, нам нужны дрова, я сожгу этих бедолаг. Негоже мертвым ходить среди живых, Гюнтер, даже ночью.

— Истинно так, господин, — согласился солдат.

— Сержант, пошли одного человека к капитану, пусть приведет еще десять человек, могут понадобиться. А еще рукавицы, уксус и крючья пусть принесут, — произнес кавалер, не отрывая глаз от стоявших и не шевелящихся мертвых людей.

Вскоре Пруфф привел людей, и они стали собирать мебель по пустым домам, разобрали забор, затем стали крюками валить наземь и стаскивать мертвяков на костер. Дело было не простое тяжелое, грязное и страшное. И тут ко двору пришелся брат Семион, которого капитан догадался привести с собой. Он беспрерывно читал заупокойные молитвы и подбадривал солдат, говоря им, что они делают важное дело. А заодно он клеймил еретиков, поглядывая на местного каменотеса: