"Инквизитор". Компиляция. Книги 1-12

— Да, возможно сие правда, но советники очень обеспокоены. Очень. Уже они собрались и решили поставить стражу у дома графа, — предупредил бургомистр.

— Как проворны ваши советники, когда им страшно, — усмехнулся Волков. — Ночь на дворе, а они уже собрались и всё решили.

— Дорогой мой кавалер, коли вы решили с графом сводить счёты, то прошу вас делать это за стенами города.

— Граф делает это прямо в стенах! — воскликнул Волков.

— Прошу вас, кавалер, — произнёс бургомистр, — боюсь, что этим вы напугаете советников ещё больше, и тогда фон Эдель добьётся своего.

— А чего же он добивается?

— Добивается он того, чтобы вам воспретили въезд в город, — произнёс бургомистр, чуть помедлив.

«Мерзавец, что же ты днём мне этого не говорил».

А тут и епископ заговорил:

— И замок графа брать не следует, этим вы всех против себя ожесточите. За глаза вас и так местные сеньоры величали не раз раубриттером. Жаловались на вас.

— Никого из местных я не трогал.

— Верно, но они считают, что вы ворошите осиное гнездо за рекой, от которого все вокруг пострадать могут.

Волков посмотрел на попа тяжело и вздохнул:

«Уж не тебе, чёртов поп, о том говорить. Сам меня на это только и подстрекал».

— Нет-нет, — словно прочитал его мысли епископ, — я-то вас в этом не упрекаю сын мой, я-то как раз не против, но послушайте меня, старика, сейчас не отвечайте графу на подлость грубостью.

— Именно так, — поддерживал его бургомистр.

— Вы рыцарь Божий, сиречь Божий агнец, ангел, что злобы не имеет.

— Пролагаете мне всё забыть?

— Мы ответим иначе, — снова заговорил бургомистр. — Забегу вперёд и скажу вам, что совет уже решил, что выделит треть надобной суммы для постройки дороги до ваших владений. Как сатисфакцию за нанесённое вам в стенах города оскорбление.

«Это дорога вам уже нужна больше, чем мне. Очень вы хотите добраться до реки, до пристаней. А преподносите это как сатисфакцию. Видно, понравился вам дешёвый уголь, уже наверно купчишки ваши думают сами сюда его возить».

— И когда же совет успел принять это решение? — язвительно спросил кавалер.

— Совсем недавно, — уклончиво отвечал первой консул. — Осталось лишь утром решение совета оформить официально.

— Вот видите, — сказал епископ, — вот вам и ответ графу. Да и фон Эделя сильно покоробит это решение городского совета.

— Вы сказали, город даст треть суммы, — произнёс Волков, — а остальные деньги кто даст?

— О, об этом не волнуйтесь, дорогой фон Эшбахт, — уверил его господин Виллегунд, — на сей раз желающих войти в концессию предостаточно.

Когда бургомистр откланялся, епископ, тяжко вставая из своего кресла, говорил кавалеру:

— Помните, я говорил вам, что вам будут целовать руки и кланяться, пока вы будете побеждать?

— Помню, — отвечал кавалер.

— Считайте, что сегодня вы одержали ещё одну победу. Сатисфакция! — старый епископ засмеялся. — Купчишки нашли причину строить дорогу, хоть граф и сильно противился этому. Только не испортите всё глупым желанием отомстить сразу. Умейте терпеть, умейте ждать. Да, ждать и терпеть. Надо быть очень умным. Умным и терпеливым. Тем более, когда имеешь дело с такими змеями, как Малены. Но сейчас они своей этой глупостью, этим разбоем, дали нам хорошие возможности. И мы их не упустим. Обещаю вам, кавалер. Ступайте спать, завтра мы нанесём графу большой ущерб. Он ещё пожалеет, что осмелился на такое.

К Волкову подошла монахиня и сказала:

— Ваши покои готовы, господин. Ваш человек уже спать лёг.

Да, у него были во дворце епископа покои, но, кажется, он уже хотел иметь в городе свой дом. Чтобы не ютиться в гостях, а приезжать к себе. Но для этого нужно, чтобы перед тобой горожане не затворяли ворота, как перед буйным и безрассудным. Поэтому в дом графа он, конечно, врываться не будет. Старый поп прав, надо подождать.

Утром уже приехал брат фон Клаузевица с женой, с ним была и сестра. Это бургомистр отправил к ним посыльного ещё ночью. Волков и епископ говорили с ними, утешали женщин, как могли. Брату же кавалер сказал, что Георг был примером всем остальным молодым господам. И что он сам вызвался быть его чемпионом бескорыстно в трудный момент, хотя Волков его о том и не просил.

— Он всегда был таким, — говорил брат.

Родственники не спрашивали у него, кто был виновен в смерти Георга. Нужды в том не было. Весь город, весь, так и исходил слухами, что в злодеянии этом виновен граф и лично его придворный, фон Эдель.

— Уж и не знаю, как фон Эдель будет выбираться из города, если он ещё тут, — говорил шёпотом бургомистр Волкову. — Люди злы, и все на вашей стороне, кавалер. Все жалеют молодого фон Клаузевица. Сегодня на рыночной площади какие-то наглецы кричали, что надобно графу запретить въезд в город, раз он так бесчинствует.

Говорил он это таким тоном, что Волкову стало понятно, что не без участия бургомистра в городе так кричали.

«Надо же, бургомистр норовит прямо-таки лучшим другом моим стать, впрочем, друг мне сейчас никак не помешает».

Родственники были не против, и епископ решил читать панихиду нынче, отпевать молодого рыцаря прямо сейчас. Ну, а что тянуть. В кафедральном соборе епископ велел звонарю играть траурный звон. Рассвело едва-едва, а весь город уже всё знал.

Не то, что в церкви было людно — на площади перед кафедралом было не протолкнуться. Те, кого служки и стража не пускали в храм, всё равно не уходили с площади.

Вся городская знать сошлась в церкви. Была и чета Кёршнеров.

С ними был их старший сын. Пришли соболезновать ему и семье фон Клаузевиц. Но Волков знал, что пришли они сидеть в первом ряду на панихиде. От этого ему стало тошно. Но… Отказать он им не мог. И когда служки всех рассаживали, Волков сказал, что это его родственники. Кёршнеры посему сидели в первом ряду с ним, с родственниками убиенного, с бургомистром, с членами совета города, с судьёй и капитаном стражи.

Когда всё готово было и гроб с рыцарем вынесли к кафедре, вышел епископ в своём лучшем облачении. Был он бледен и грустен. Но читал ритуал без запинки, звонко, вел дело со знанием. Старик был ещё хорош. Никто не усомнился бы в его здравом уме в его немолодые годы.

Отчитав панихиду, отец Теодор взошёл на кафедру:

— Прежде, чем всякий пожелает попрощаться с невинно убиенным юношей, что даже не успел связать себя узами брака, хочу сказать вам, дети мои, вот что: пусть тот, кто виновен в смерти его, не надеется на прощение. Не отсидится он в тишине. Не замолит сей тяжкий грех. И вина того, кто держал оружие, убившее этого молодого человека, меньше вины того, кто оплатил сие злодеяние. Да-да, дети мои, тот, кто платил, тот и есть истинный убийца. И по полной мере будет отпущено ему, ибо каждому воздастся за содеянное. Не в этом мире, так в мире ином, мире справедливом. Бойся, лукавый человек, не спрячешься ты от глаза Господнего. Ответишь ты за смерть юноши славного и честного. Ответишь, так или иначе.

В огромном соборе не было места, куда не долетал бы голос старого попа. В огромном соборе не было человека, который не знал бы, кому эти слова адресованы. Речь епископа была проникновенна и страшна.

Многие, особенно женщины, плакали. Волков случайно взглянул на Кёршнера. Купец рыдал. И, кажется, рыдал без всякого притворства.

После прощания, когда стали все выходить из храма, родственники рыцаря подошли к кавалеру, и брат погибшего спросил негромко:

— Вы думаете, что в смерти Георга виноват граф?