Инквизитор и нимфа

Биофизик пожевал губами, ощупал себя и неуверенно позвал:

— Марк… — Он с первой встречи окрестил Салливана Саллом. Похоже, беднягу здорово тряхнуло, если вдруг вспомнил настоящее имя шефа.

— Что это было? Ты и вправду взорвал тут только что шаровую молнию? Или это твои психические викторианские штучки?

Салливан покачал головой:

— Викторианские штучки, увы, не передаются по сети.

— А может, этих черных тоже не было? Может, я сейчас вообще дома на диване сижу? Может, презентация у нас завтра?

— Ты сидишь на остатках скамьи. И я бы настоятельно посоветовал тебе встать, потому что сейчас она опрокинется.

Митчинсон резво вскочил. Скамейка тут же грохнулась на пол, подняв новое облако пепла. Биофизик яростно вцепился в собственные патлы, дернул, взвыл и дико уставился на Марка:

— Это то, о чем я думаю? Это электрокинез? Ты гребаный электрокинетик?!

Марк кивнул.

— Но как?… Нет, подожди, не говори. Ты для этого меня оставил? Салливан, эти три миллиарда, о которых черный человек трепался, — это правда? Это наш грант?

— Да.

— Но он не для генетических исследований?

— Нет.

— Чертов ирландец! — Олаф хлопнул себя по ляжке и расхохотался. Забыв, что скамейки уже нет, попытался усесться и шлепнулся на пол. Падение ничуть его не утихомирило. Он продолжал заливаться хохотом. — Салл! — просипел он между спазмами. — Бешеная ирландская лисица! Ты надул Ученый совет! Мы не будем исследовать дурацких Говорящих-с-Собственной-Жопой аборигенов. Мы будем исследовать тебя! — Митчинсон обвиняюще ткнул пальцем в Марка и снова заржал.

Марк присел на корточки, так что его голова оказалась вровень с кудлатой башкой биофизика.

— Нет, почему же. Мы будем исследовать и говорящих с тем, о чем ты упомянул. Нужно же нам официальное прикрытие. Только этим будешь заниматься не ты.

— А кто?

— Я уже нашел человека.

— Кого?

— Ее зовут Лаура Медичи. Доктор биологии, защитила у Лавье диссертацию по нейронным сетям. Очень смышленая барышня. А теперь, может, ты встанешь? Или предпочитаешь еще поваляться в золе?

Митчинсон хмыкнул, но без слова принял протянутую руку. Марк легко вздернул биофизика на ноги. Тот только пробормотал: «Ого!»

Когда Олаф утвердился на ногах, Марк стряхнул с ладони золу и поинтересовался:

— Так что ты там говорил насчет пива?

Уже на выходе Митчинсон придержал шефа за рукав. За ними осталась разрушенная аудитория. Веселые искорки в гномьих глазах куда-то подевались.

— Слушай, ты заранее знал, что этим кончится? Я ведь не генетик, я еще, помню, тогда удивился — с чего это он меня зовет в чисто генетический проект? Подумал даже, что ты по доброте душевной пользуешься работой как предлогом, чтобы меня вытащить… — Митчинсон оборвал фразу. Возможно, ему не хотелось озвучивать мысль, что веру в добросердечие викторианца он сегодня утратил. — Так, короче, ты знал?

— Я учитывал такую возможность.

— Хорошо. А ты хоть представляешь, что мы в тебе будем искать?

— Мы будем искать во мне то, чего в человеке никак не должно быть, — сказал Марк.

Ирландский паб они нашли на перекрестке Санта-Мария-дель-Анима и Паскуино, в двух шагах от пьяцца Навона. Здесь было накурено до такой степени, что зеленые футбольные штандарты на стенах и латунные таблички с именами игроков и датами терялись в дымных облаках. Кажется, ирландцы за границей — единственное племя, до сей поры потребляющее никотин в виде белых смертоносных палочек. Марк к сигаретному дыму привык еще в детстве, а вот Митчинсон яростно протирал слезящиеся глаза и покашливал.

Биофизик был необычно тих. На экране в глубине зала крутили футбольный матч, болельщики то и дело ахали. Митчинсон и сам любил посмотреть на хорошую игру, но сейчас на экран даже не покосился. Он вообще не двигался — только, когда принесли заказанное «Гиннесс», отстегнул браслет и по столу придвинул к Марку.

Тот, отхлебнув пива, предположил:

— Ты хочешь меня о чем-то спросить.

Биофизик поднял на Марка маленькие умные глаза и буркнул:

— Ага. Хочу.

— Так спрашивай.

— А в башке у меня покопаться слабо? — В голосе Митчинсона мелькнула тень обычной язвительности. Впрочем, бледноватая вышла тень.

— Не слабо. Но зачем?

— Хорошо. Я спрошу. Когда ты там резвился с молнией… ты меня читал?

Марк кивнул.

— Понятно. А вот если бы я сдрейфил окончательно? Если бы ты своим фокусом меня не купил, чудотворец хренов… ты бы браслет включил?

Салливан подумал и честно ответил:

— Наверное, нет.

— Хорошо, — повторил Митчинсон. — Секретный гриф. Сопутствующий ущерб и все такое. Принимаю. А вот твоя смышленая барышня… по-твоему, она не догадается, чем мы на самом деле занимаемся?

Марк снова поразмыслил, прихлебывая горькое пиво. Болельщики ревом приветствовали очередной гол. Дождавшись, когда вопли стихнут, Марк сказал:

— Нет. Не думаю.

— А если все-таки догадается?

На это викторианец не ответил, но про себя решил, что больше Саллом его не назовут и на пиво не пригласят. Он ошибался. Как ни странно, даже теперешний Марк Салливан еще не утратил способности ошибаться.

Глава 4 Дочь сенатора

До встречи с Марком прошло два дня. Вновь был вечер. Лаура сидела на веранде и нервно курила. Самая дурацкая из возможных привычек, но подправленные на Терре гены позволяли и не такое. Похолодало, и бабочек стало меньше — а все же два или три мотылька настойчиво бились о световые шары. Их крылатые тени метались по веранде. Отец задремал, старый слуга удалился в сторожку, и только луна и мотыльки составляли компанию молодой женщине.

Она уже поднялась с кресла, чтобы пройти в дом, когда комм загудел. Лаура взглянула на браслет и нахмурилась. Сообщение бежало по черному ободку. Сообщение от Скайуокера. Лаура затянулась, стряхнула с сигареты тонкий столбик пепла. Искорка попала на запястье и ужалила. Большая мохнатая бабочка порхнула вниз, заметалась перед лицом. Лаура подняла руку, чтобы отогнать насекомое…

Она попалась мгновенно и безнадежно, как летящий на свет мотылек… Нет. Как яркая рыбка в сачок аквариумиста. Шестнадцать прошедших лет ровно ничего не изменили, словно над ней, вмороженный в хрусталь, все еще стоял вечер давнего Рождества.

В тот день Лаури даже не успела испугаться. Только увидела отчаянные глаза летящего к ней темноволосого паренька. Почувствовала толчок, отшвырнувший ее назад. Тело знало, что встретит твердый лед, — трещина или перелом, она так часто ломала кости, хрупкая от рождения. По пальцам мазнуло холодом. Свет прожектора ударил в зрачки. Музыка обернулась криком… И все замерло.