Инквизитор. Башмаки на флагах. Том первый. Бригитт

Агнес наконец откидывает перину и вылазит из кровати. Ох, как хорошо ей сейчас, она опять потягивается, новая её грудь, не в пример её настоящей груди, покачивается, вздрагивает манящей тяжестью при каждом шаге. Она босая подходит к зеркалу, осматривает себя с ног до головы. Хороша, придраться не к чему, так хороша, сама бы такую возжелала. Ну, разве что волос погуще внизу живота себе сделать.

А колокола, что разбудили её, всё звонят и звонят. Агнес смотрит на дверь:

– Ута!

Она ждёт, но никто ей не отвечает. Тогда девушка идёт к двери, отворяет её и кричит грозно:

– Ута! Где ты?

– Тут, тут, госпожа, – снизу, с лестницы, доносится испуганный голос и тяжёлое топанье, – рубаху вам готовила свежую.

Прибежала запыхавшаяся, поклонилась.

– Отчего колокола бьют, праздник какой? Так я не помню никаких праздников, – Агнес все праздники знает. До рождества ещё несколько дней, а других праздников нет сейчас.

Ута таращит свои коровьи глаза. Она не знает, почему всё утро в городе на всех колокольнях звонят колокола. Конечно, откуда этой дуре дебелой знать.

– Не знаю, госпожа, – наконец отвечает служанка.

– Ты никогда ничего не знаешь, собака ты глупая, – говорит без всякой злости Агнес.

– Пойти узнать? – спрашивает служанка.

– Иди уже, – говорит девушка, – но сначала одежду подготовь.

Ута, топая по лестнице, сбегает вниз, и Агнес идёт вслед за ней. Как была босая, нагая и простоволосая, так и выходит к большому столу. Тут тепло, у плиты суетится горбунья Зельда. Она поздоровалась с госпожой. Конюх Игнатий сразу ушёл, то ли в людскую, то ли на конюшню, он никогда тут не оставался, если появлялась госпожа.

– Что госпожа желает? – спросила горбунья. – Вчерашний заяц, печёный в горшке, остался. Есть яйца варёные, колбаски, можно бекона пожарить, хлебец свежайший булочник принёс.

Агнес ещё не знала, что она хочет. Девицу некому было одёрнуть, и села она так, как совсем сидеть девушке не подобает. Развалилась сама на подушках, что были на стуле, а ногу одну положила на подлокотник стула, сидела, кудри свои роскошные на палец наматывала. И сказала:

– А пряник у тебя есть?

– Есть, госпожа, – спокойно отвечала Зельда, её в поведении госпожи уже давно ничего не удивляло. Ни изменения в облике, ни странные занятия наверху, ни то, что юная дева по дому нагая ходит. Зельда давно поняла, с кем имеет дело, ещё с тех самых пор, как юная госпожа, ещё почти девочка, заставила её искать себе мандрагору. Так что пусть она сидит в своём доме как хочет. – Велите подать пряник?

– Ну подай, – отвечала Агнес так, словно Зельда её уговаривала этот пряник взять.

Кухарка налила в красивую миску молока, которое совсем недавно принёс молочник, взяла молока с самого верха, самого жирного. И достала четверть пряника, что делал пряничник Ланна. Кусок был величиной с ладонь взрослого мужчины. Раньше госпожа нипочём бы такой не съела, но с тех пор, как она всё время меняла облик, стала девушка есть едва ли не вдвое больше прежнего.

Горбунья поставила миску перед госпожой и положила твёрдый пряник краем в молоко, чтобы размокал:

– Ещё что-нибудь пожелаете?

– Отчего колокола бьют, знаешь? – спросила Агнес.

– Нет, госпожа, ни молочник, ни булочник тоже не знали, – отвечала кухарка.

Наконец Агнес опустила ногу с подлокотника и схватила пряник из миски. Стала его есть, пряник ещё в молоке не размок как следует, так она его грызла белыми своими зубами.

Зельде нравился аппетит госпожи в последнее время. Не зря она старалась и готовила. Госпожа ела всё, ела много, ела с удовольствием. И иногда, хорошо поев, девушка говорила ей:

– Ох, накормила, накормила. Как буду варить зелье, что мужчин привлекает, отолью тебе немного.

Зельда отвечала ей:

– Да я и так вам, госпожа, готовить рада.

А сама краснела и очень надеялась, что госпожа своих слов не забудет. Очень горбунье нравилось это зелье.

Пришла Ута, раскраснелась, глаза вытаращены, видно, что весть её взволновала. Стоит у стола, ждёт, когда госпожа на неё внимание обратит. Видно, что вестью ей поделиться не терпится.

– Ну, – говорит Агнес, отрываясь от пряника и облизывая губы от молока. – Что за звон?

– Госпожа, не поверите, колокола звонят в честь вашего дядюшки.

– Что? – Агнес поначалу даже не поняла, о чём речь идёт. – Какого ещё дядюшки?

– Иероним Фолькоф, Рыцарь Божий, в далёких землях побил горных еретиков, о чём всем добрым людям, что чтят Святую Матерь Церковь, знать надобно, сейчас во всех храмах читают за здравие ему.

Агнес бросила твёрдый ещё пряник в миску и спросила с удивлением:

– Что? Что ты там несёшь, корова ты говорящая?

– Да мне остиарий нашей церкви сам сказал, – продолжала Ута на удивление уверенно, – Иероним Фолькоф, Рыцарь Божий, бил еретиков горных, в честь него и звонят.

– Одеваться мне подавай, – сразу сказала девушка, вставая из-за стола. – Одежду для старого обличия.

Теперь ей нужно было вернуть свой настоящий вид. Она подумала, что могут быть к ней гости.

Вернуть свой вид – это было совсем легко, нужно просто себя не «держать», и ты из темноволосой высокой красавицы, переполненной красотой и жизнью, возвращаешься в свой обычный вид мелкорослой, худосочной девицы с обычным лицом, тощими бёдрами и лобком с редкими серыми волосиками.

Она взбежала вверх, к зеркалу. Пока бежала, превратилась в себя настоящую. Стала у зеркала, губы скривила. Ну уж нет. Это невыносимо. После полногрудой и крутобёдрой «Агнес» настоящая Агнес мышью серой кажется.

И тогда стала себя править, чтобы похоже было на настоящую Агнес, но и так, чтобы поярче быть. Постояла немного, повертелась перед зеркалом, всё в меру, что и лик её остался, и красоты прибавилось. Вроде и она, а вроде и милее вышла. И губы полнее, нос красивее, рост выше, не удержалась, волос, бёдер и груди прибавила. Ладно, пойдёт, остальное помадами и румянами пририсует.

Пока одевалась, поняла, что для вида этого платье её маловато и грудь наружу лезет, а ещё коротковато стало. Ох, на все её виды платьев не напасёшься. Снова подошла к зеркалу. Ну ничего, зато хороша. Хорошо, что грудь такую сделала, она сразу в глаза бросается. Пока делала себя да одевалась – устала, есть захотела.

Как только вниз спустилась, как только сказала Зельде колбасы жареной себе подать, так пришёл кучер Игнатий и сказал, что у ворот стоит банкир, хозяин дома, спрашивает, примет ли она его.

– Молодой или старый? – спросила она.

– Молодой, госпожа, – ответил Игнатий.

Это хорошо, что молодой. Это Энрике Ренальди, роскошный и утончённый, всегда прекрасно одетый и обходительный старший сын главы банковского дома Ренальди и Кальяри. Молодым его можно было считать отчасти, ему уж было за тридцать пять лет, но на фоне седого шестидесятилетнего старика Кальяри он был молод.