Инквизитор

— В murus largus?

— Они все в одной камере.

— А в камере есть окно?

— Нет, нету! — Ей, казалось, доставляет удовольствие сообщать мне об этом. — Она в южном конце, у лестницы. Там нет окон и очень сыро. И ваши друзья едят то, что и остальные заключенные.

Мое требование кормить женщин с ее собственного стола, очевидно, глубоко оскорбило ее. Если задуматься, то это требование было не слишком благоразумным. Возможно, если она теперь оказалась в стане моих врагов, то мне приходилось винить в этом только себя.

Слушая отдаляющийся звук ее шаркающих шагов, я мысленно нарисовал себе план тюрьмы и понял, что Иоанна находится практически подо мной. Однако пол был толстый, и все швы в нем были надежно законопачены. Ни щели, ни трещины, в которую можно было бы сунуть записку или прошептать пару слов. Да и написать записку было невозможно. У меня не было ни пера, ни клочка бумаги. Если я хочу обращаться к моим влиятельным друзьям, то мне потребуется соответствующие принадлежности. Кто осмелится доставить их мне?

«Дюран, — осенило меня. — Дюран все мне принесет».

Я обдумывал это, когда благодаря любезности Понса прибыл брат Амиель.

— Вот ваш костоправ, — объявил Понс, гремя ключами. Затем он отворил дверь, втолкнул брата Амиеля внутрь, снова закрыл дверь и запер ее. — Если я вам понадоблюсь, позовете, — сказал он. — Я буду тут неподалеку, на кухне.

Брат Амиель, криво ухмыляясь, слушал отдаляющийся звон ключей, возвещавший об уходе Понса. Сначала он оглядел караульную, с явным неодобрением, и лишь потом его взгляд остановился на мне. Вследствие чего его роскошные брови поднялись чуть ли не на одну линию с волосами.

— Что ж, — сказал он, — вижу, что с вами очень плохо обошлись, брат Бернар.

— Очень плохо.

— Где болит?

Я сказал ему, и он стал меня осматривать, ища переломы костей. Не найдя ничего, он, кажется, потерял ко мне интерес; он сказал, что ссадины заживут и отеки спадут. Он дал мне примочку из мази на полотняной ленте, которую вытащил из своего кожаного мешка.

— Иссоп, полынь, окопник, — объявил он. — Немного майорана. И лекарство от боли, но прежде ее нужно нагреть. Тюремщик согреет ее для вас?

— Нет, наверное.

— Тогда подержите ее под одеждой. Тепла вашего тела может быть достаточно. — Вложив мне в ладонь глиняную бутылочку с пробкой, он сказал, что подождет, пока я приму лекарство, и прибавил: — Говорят, что вы еретик. Это правда?

— Нет.

— Да, как-то не верится. Я прямо так и сказал брату Пьеру Жюльену.

— Когда?

— Вчера утром. Он беседовал с каждым из братии, поодиночке. Все расспрашивал о вас. — Амиель говорил равнодушно, на меня он всегда производил впечатление человека, которого более заботят мертвые, чем живые. — Он интересовался моим зайцем.

— Вашим зайцем?

— Забальзамированным зайцем.

— Ах… — я наглядно представил себе это и посоветовал: — будьте осторожны. У него странные понятия о мертвых животных.

— Что?

— Ему всюду мерещатся колдуны. Остерегайтесь его. Он не внемлет голосу разума.

Брат Амиель, по мудрости своей либо по безразличию, не стал продолжать эту тему. Я не мог его за это упрекнуть; очернять инквизитора в Святой палате — дело опасное и неблагодарное. Он поинтересовался цветом моей мочи и заметил, что в караульной довольно холодно. Я спросил, не оказывает ли лекарство, что он дал мне, снотворного действия, и, услышав, что оказывает, объявил:

— Тогда я лучше не стану пить его. Мне нужно хорошо соображать, брат. Я должен написать письма.

— Будь по-вашему. — Жестом, означающим, что он снимает с себя всю ответственность за мое самочувствие, Амиель сунул лекарство обратно в свой кожаный мешок. — Теперь вам нужно отдохнуть. Если откроется кровотечение или начнется лихорадка, пусть меня вызовут. Но сейчас я для вас больше ничего не могу сделать…

— Постойте. Есть одна вещь, которую вы можете сделать. Вы можете разыскать Дюрана Фогассе и передать ему, что он мне нужен для написания писем.

— Дюран Фогассе?

— Он нотарий. Он работает тут рядом, где раньше работал я. Молодой человек, на вид неряшливый, с копной черных волос, которые падают ему на глаза. Обычно с ног до головы покрыт чернильными пятнами. Он должен быть в скрипто-рии… или при отце Пьере Жюльене. Если так, то передайте ему весточку через служащего.

— Хорошо. И вы говорите, что хотите, чтобы он написал для вас какие-то письма?

— Я хочу, чтобы он доставил эти письма. Я хочу, чтобы он принес мне перо и бумагу. И чернила.

Брат Амиель, похоже, счел мою просьбу разумной. Он заверил меня, что найдет Дюрана Фогассе. Затем, попрощавшись со мной, он призвал Понса, который отпер ему дверь. Не сказав друг другу ни слова, оба они ушли, снова оставив меня одного.

Но теперь у меня была по крайней мере примочка. Ее, прохладную и сырую, я с облегчением прикладывал к своим пульсирующим болью вискам. Запах трав, казалось, разгоняет туман в голове.

Вдруг на ум мне пришла мысль о Лотаре Карбонеле, отец которого числился нераскаявшимся еретиком.

Он был богач, этот Лотар, чья тайна теперь, когда Раймон Донат погиб, была известна только мне. Я прикинул, сколько мог бы пожертвовать богатый человек, чтобы охранить эту позорную тайну от разглашения. Насколько я помнил, он был гордым владельцем конюшни. Конечно, кухня в его доме щедро снабжается снедью. И одежды он, наверное, не пожалеет — плаща, может быть, пары башмаков… подходящего платья…

На добром скакуне, имея на своей стороне преимущество внезапности, можно было бы уйти от любой погони. Но опять-таки — нерешенной оставалась проблема ключей и сторожей.

Заступившая этим утром смена была вовсе немногочисленна — благодаря скудному бюджету Святой палаты; помимо двоих солдат, что сторожили внутри у входа в тюрьму, были двое других, которые вместе обходили дозором этажи здания, и еще один, чьей обязанностью было перекрывать вход в Палату снаружи. Служащие, назначаемые на этот пост до сих пор, несколько пренебрегали исполнением своего долга, по крайней мере по отношению к нарушителям женского пола… так или иначе, думал я с возрастающим возбуждением, охраны там не будет. Брат Люций, который всегда является на рассвете, будет в скриптории. Он нас не заметит, потому что дверь тюрьмы располагается на первом этаже Палаты.