Инквизитору здесь не место

– Давай свою лампу.

Марта передала её мне и осталась на пороге первой комнаты, затихла, готовая сорваться и убежать за помощью, а я быстрым шагом направилась во вторую. Повернула защитный артефакт, выдавила на него каплю крови из мизинца, и дверь распахнулась.

Одна створка окна была приоткрыта, в остальном всё выглядело так, как и должно было. Первым делом я кинулась к шкафу с артефактами, пересчитала склянки, проверила, не ополовинены ли они, хотя в этом не было большого смысла. Пригубить склянку с нужным зельем не равно обрести то, что в ней сокрыто.

– Иди сюда, Марта, слушай внимательно. Оставь меня на два часа, потом вернёшься. Всё цело, слава богу, но смотри мне, не подглядывай. Некоторые мои сокровища любопытных не жалуют.

Суеверная до ужаса служанка кивнула и, с опаской посмотрев в сторону камина и шкафа со стеклянными створками, где на бархатных подставках, хранились склянки, попятилась к выходу.

Мне же предстояла работа с записями. Надо проверить журналы, не выдрана ли какая страница, не запачкана ли так, что написанного не различить. Мой личный дознаватель из Святого ордена, проверял все документы и аккуратно визировал их каждый месяц в новолуние.

Если бы я утратила часть из записей, меня бы могли обвинить в сокрытии склянок и в злокозненной магии, а это грозило конфискацией имущества и казнью. В лучшем случае изгнанием за пределы империи или заключением без срока давности. Недоброжелателей даже в собственной гильдии у меня хватало, но пока я была полезна Святому ордену, имела неприкосновенность.

И всё же любому покровительству, даже если его оказывала особа императорской крови, был предел. Штраф в казну уплачивать не хотелось, а уж без повода делиться сокровищами – тем более.

Я просидела за столом довольно приличное количество минут, сколько точно, не могла сказать, часы я не жаловала нигде, кроме гостиной, как обнаружила то, чего опасалась.

Первая тетрадь, я начала её ещё на старом месте. Шестая клиентка, решившаяся обратиться к юной деве, потому что остальные ей отказывали. Тогда по империи расползалась чёрная смерть, всем было не до красоты, тут бы не сдохнуть от заразы или от голода, а этой несчастной, с жёсткой шерстью на лице, напоминающей звериную, нужно было другое лицо.

Я старалась, ведомая жалостью и любопытством, жгучим желанием испытать границы своего дара.

Всё получилось со второго раза. Во вторую ночь после новолуния, как было написано в той тонкой книжонке, что я откапала в библиотеке местного служителя церкви. Если бы не отче Файненс, я бы не пережила зиму на улице, никто не давал крова отродью греха двоюродных брата и сестры.

Я излечила ту шерстлявую, её лицо очистилось, а кожа сделалась мягче, чем у младенца, взамен она отдала свой дар к изменению внешности. Эту склянку я хранила до сих пор, она и сейчас лежала на бархатной подушке в моём шкафу. Нетронутая, опечатанная.

И всё же кто-то пролил чернила на записи, вымарав именно этот случай.

Я промокнула лист, но записи с печатью дознавателя были уничтожены.

Ладно, оставалось надеяться, что на этом мои беды и кончатся. В глубине души я знала, что это не так.

Приведя мастерскую в порядок, опечатав окна и двери, я велела приготовить ванну и подать завтрак. Когда нервничаешь, еда так и запрыгивает в рот. Почему никто из моих клиенток не пожертвовал за красоту умение есть и не прибавлять в теле?

– Какой сегодня день? – спросила я у Марты после того, как закончила трапезу.

– Субботний, госпожа.

– Хорошо, что не воскресный. А то местный отче не простит мне, если я пропущу мессу, – пошутила я, радуясь про себя, что сегодня инквизиция будет занята чтением молитв и постами. Хотя бы с этой стороны беды можно не опасаться.

Не успела додумать, как входная дверь содрогнулась под ударами крепкой руки. Три раза по три через краткую паузу— знак Святого ордена. «Накаркала», – так говорили в гильдии Добронравных магических сущностей.

Зря только вина за завтраком не выпила.

Все беды от того, что ты хочешь казаться лучше, чем есть.

***

– Именем Бога, откройте!

– Уже открыли, святейший визитатор, – я спускалась медленно, не желая падать ниц перед тем, кто пришёл далеко не с миром. Когда дело плёвое, вызывают в департамент с выдолбленной над входом каменной розой. «Имя Богу – роза, имя Сатане – дьяволица» – написано в Святом писании одним из обиженных на женщину мужчин. – Вашей спутнице понадобилась одна из моих склянок? Не стоило утруждать себя, я бы с радостью и со всей поспешностью, на которую способна, привезла бы её в отделение лично.

Я болтала без умолку и улыбалась, а в голову лезли всякие обрывочные мысли: «Хорошо, что я одеться и причесаться успела, нехорошо выйдет, если меня потащат в застенки босую и взлохмаченную». «Хоть бы это был не инквизитор, а новенький дознаватель!» «Зря только постилась по субботам, надо было есть от пуза!»

– Я пока каноник, госпожа Гестия Виндикта. Криан Аларис, таково моё имя. Где мы можем поговорить?

Вежливый, но холодный. Никогда не видела у мужчин безо всяких морщин на лбу, едва ли инквизитору больше тридцати, такой ангельской внешности, сочетающейся с демоническим огнём в глазах. Серых и непроницаемых, как туман вокруг границ империи.

И девица в плаще с низко надвинутым на лицо капюшоном, где я её видела? Почему прячется в его тени?

Инквизиторы не таскают за собой женщин без видимой причины.

– Госпожа Виндикта, если вы будете и дальше стоять молча, я вызову стражников, и беседа продолжится в Главном департаменте. Вам ли не знать, что это означает?

– Что я оттуда живой не выберусь.

– Вас признают виновной в тяжком преступлении. Я предлагаю вам пока поговорить с глазу на глаз, как со свидетелем.

За дверьми, ведущими в комнаты для слуг, послышались мужские стенания вперемешку с руганью и женские молитвы. И то и другое от инквизиции не спасает.

И свидетелей эта братия тоже не жалует, мигом переводит их в грешников, нуждающихся в Очищении.

– Прошу вас в мой кабинет. На второй этаж, сами посмотрите, виновна ли я в чём бы то ни было.

Можно было пригласить в гостиную, обставленную вполне в духе современных дам высшего света, но служителя Святого ордена этим не обмануть. Пусть увидит, что мне скрывать нечего. Повезёт, так и подумает: раз сразу зовёт в средоточие греха, значит, не боится.