Иногда это происходит

Затем был жизненный этап, когда я пытался всем угодить, вел себя порядочно, благоразумно, дружелюбно, беспрестанно улыбался, ходил на благотворительные акции, переводил бабушек через дорогу, по средам готовил для бездомных, никому не хамил и не грубил. Я стал чудовищно удобным и миловидным, но коллеги, знакомые и прохожие смотрели на меня волком. Тогда я плюнул на все и решил напиться.

В баре, куда я заглянул по пути домой, ко мне пристал парень моложе меня лет на семь. Он был уже пьян в зюзю и не мог выговорить ни слова, но мне он приглянулся, и когда я упился до такого же состояния, и он попросил меня вызвать ему такси на другой конец города, я предложил сначала оплатить машину, а потом и вовсе предложил пойти ко мне. Полтора квартала для пьяных – это не дистанция, но испытание. Всю дорогу мы поочередно спотыкались, падали, поднимали друг друга, опираясь то на фонарные столбы, то на машины, начинали горланить все известные нам песни, блевали на тротуар, в кусты, на велосипеды, на бежево-зеленые стены зданий. Кир, внезапно осмысливший происходящее, исполнился благодарности, и чистым звонким голосом исполнил какую-то ирландскую песню, чем растрогал меня до слез.

Добравшись к утру до моей берлоги, мы перевалились через порог, запутавшись в разбросанной повсюду обуви, и проспали до восьми вечера. На следующий день оказалось, что помимо материнской любви бывает еще любовь дружеская. Все сложилось само собой. Проснувшись, этот черт первым делом пнул меня ботинком в ребро, а затем пошел к холодильнику, вечно пустому, как у большинства холостых шеф-поваров, взял оттуда две банки пива и развалился на моем диване, как если бы был у себя дома.

– Рассказывай, – лениво протянул Кир, наблюдая, как пена стекает по банке прямо на диванную подушку.

– Что тебе рассказывать? – удивился я, сделав попытку сесть, облокотившись на стену. Мне удалось только перевернуть стойку с лыжными ботинками и поймать макушкой вешалку. С третьей попытки, потирая ушибленное место, я все же уселся удобно и принялся разглядывать гостя. В его манере было нечто развязное, панибратское, он хотел казаться наглее, чем был на самом деле. И это могло бы сойти за настоящую дерзость, если бы не проявлялось в нем столь естественно и просто.

– Да что хочешь. Развлеки гостя, иначе зачем ты меня сюда приволок?

– Чтобы выручить, – оторопел я и попытался напомнить ему вчерашний вечер. Подробности мне не удавалось выудить из своей памяти, я лишь в общих чертах сумел обрисовать ситуацию. – Ты был в хламину. Я позвал тебя к себе. Мы в полутора кварталах от того бара, где ты дебоширил.

– Я не дебоширил. Просто отмечал свое освобождение. – Ответил Кир, пропустив мимо ушей сказанное мной.

– От чего же ты освободился? – Мои брови удивленно поползли вверх. Кир заметил дурацкое выражение, застывшее на моем лице, и рассмеялся.

– От всего. Я теперь совершенно свободен.

– То есть – как?

– То есть – вот так. Ответь мне на три вопроса.

Он приподнялся, подложил себе под задницу подушку и уставился на меня, не мигая. Мне стало некомфортно, и я заерзал, опустив глаза, делая вид, что тоже хочу расположиться поудобнее. Что-то есть в его взгляде такое, что заставляет людей стушевываться. Будь они хоть самим Папой римским, или президентом Америки. Стоит Киру усесться, скрестив ноги по-турецки и вперить свои разномастные глаза на человека, тот сразу чувствует себя маленьким, незначительным и никчемным. К этому постепенно привыкаешь, но первые раз двадцать – нестерпимо. Я кивнул и приготовился отвечать.

– У тебя есть мечта?

– Н-да. В общем-то, да. Когда-то была, во всяком случае. – Робко ответил я, шевеля мозгами и вспоминая, когда я последний раз о чем-то мечтал.

Наверное, в шестом классе, когда у Лоры Веласкес выросла грудь, и я страстно мечтал остаться с ней наедине в кабинете биологии, где царила самая располагающая к изучению девических грудей атмосфера. Затем – в десятом классе, когда директор школы сообщил, что самые одаренные могут окончить школу на год раньше, сдав экзамены экстерном. Я мечтал тогда стать самым одаренным на свете, но, разумеется, не стал. После – в колледже – об открытии своего собственного ресторана, и так, по пустякам.

– Ладно. Вопрос номер два – есть ли у тебя личное время и пространство? И вместе с этим еще вопрос, не по теме – куришь дома?

– Да, и да. – Я показал на журнальный столик, заваленный пустыми пачками и окурками.

– Не заметил. – Кир пожал плечами и подкурил, вытащив из засаленного портсигара сигарету с деловым черным фильтром. – Значит, и время, и пространство у тебя имеются. Что ж, тебе повезло. Последний вопрос проще всех остальных. У тебя большой хер?

– Здоровенный, – съязвил я, окончательно смутившись и запутавшись. – Какое это имеет отношение к тому, что ты говорил?

– Никакого. Я просто так спросил. Почти все тупо уходят от ответа, а ты пустил в ход сарказм. Возможно, мы даже подружимся. Впрочем, это пустяк. Меня больше волнует, когда мы раздружимся.

– Ты не протрезвел еще, что ли?

Кир посмотрел на меня обиженно и недоуменно, как будто я его оскорбил. Если бы мне не было так тошно от количества выпитого вчера, я бы поднялся и набил ему морду. Мало ли таких психов пудрят людям мозги, притворяясь добродушными философствующими пьянчужками?

– Я никогда не пьянею, соответственно – не трезвею. Я вечно пьян, вечно трезв и вечно молод. А ты, кажется, уже стареешь. Плешь имеется?

– Какая плешь? – Уточнил я, протягивая руку к затылку.

– Та самая. – Многозначительно протянул Кир и встал, чтобы принести еще пива. – В общем, я теперь абсолютно свободен, и собираюсь с тобой дружить, поэтому, если ты соизволишь наконец оторвать свою задницу от пола и провести мне экскурсию по этой халупе, будет здорово.

– У меня раскалывается голова. Можешь сам осмотреться. Только не трогай ничего. А потом проваливай.

Кир мотнул головой и скрылся за дверью ванной.

Постепенно выяснялись некоторые подробности из его биографии, но невозможно было охватить картину целиком. Мне было ясно одно – только такой странный человек, как Кир, мог стать моим другом и полюбить меня. Он был своеволен, упрям, в меру жесток, не брезгал выполнять грязную работу, верил в кармическую йогу, курил втрое больше меня, бегал каждый день, в любую погоду, в пять сорок утра, громко смеялся, умел преподнести любую историю в традициях лучших американских юмористических рассказов. Если бы ему довелось родиться сотней лет раньше, он бы непременно стал вторым Марком Твеном. Чувство юмора у него было отменное, он умел ставить людей в тупик, и сам при этом находил выход из любого тупика.

– Я живу приколом и не верю в проблемы, – любил повторять Кир, и действительно – все в его жизни складывалось так, как он верил, что оно должно складываться. Это был сплошной прикол и полное отсутствие проблем. Даже я ни разу не набил ему рожу, хотя пару раз оказывался на грани. В первый раз он перекрасил всю мою квартиру в белый. Включая диван и ту самую диванную подушку, которую в первую нашу встречу облил пивом. Каждый столовый прибор, каждую поверхность, мыльницу, бритву, все, до чего он смог дотянуться, было выкрашено в ослепительно белый цвет. Почему же я не стал его бить? Потому что это было удивительно красиво. Я был разъярен, но, черт побери, до чего это было восхитительно! Во второй раз я уже даже занес кулак, но вовремя остановился и заулыбался.