Иной смысл

— Идеалист, значит? — Аркадий Венедиктович покачал головой. — Печально…

— Почему же?

— Потому что идеалистов надолго не хватает. Понимаешь ли… Ладно, зайдем с другой стороны: ты читал тюремные правила? Каждый запрет имеет смысл. Каждый из них нарушается, и достаточно часто. Они для того и созданы, чтобы заключенные их нарушали, а мы могли продлять нарушителям срок. Очень выгоден запрет на имена — новички запросто набирают по полгода дополнительного срока за первый месяц заключения. Или опять же запрет на секс и мастурбацию. Во многих корпорациях работников кормят препаратами, сильно снижающими либидо. Мы этого не делаем, больше того — мы провоцируем наших работников на насилие, раз в месяц дразня их возможностью провести час с проституткой. В итоге — сексуальное насилие становится нормой. Если кто-то слишком много ерепенится, не желая ломаться и подчиняться, и из-за него страдает весь барак — рано или поздно его отымеют. Корпорации — сплошная выгода: срок продлят всем, и участникам, и недонесшим. Я тебе не просто так это рассказываю. Как думаешь, долго ты продержишься со своими идеалами, если твои соседи по бараку, которых ты уже считаешь через одного «хорошими парнями», тебя вечером чуть придушат подушкой, свяжут, засунут тебе в рот твои же трусы, и… всем составом? А они это сделают, если им только намекнуть и пообещать чуть-чуть награды. За один лишний выходной сделают, поверь мне. Я не первый год здесь работаю. Я умею ломать таких, как ты. Сложно ломать только тех, кто ни бога, ни черта не боится, кого ничем не испугаешь. Их можно в любой грязи вывалять, они встают, отряхиваются и продолжают идти вперед. Но таких, к счастью, мало. А ты… ты, быть может, сломаешься уже сегодня. Но мне будет интересно посмотреть.

— Посмотрите, — пожал плечами Стас. — Возможно, мне повезет развлекать вас дольше, чем вы предполагаете.

— Мне бы этого хотелось.

— Я не обещаю, что развлечение вам понравится.

— Угрожать мне — смешно в твоем положении.

— Я не угрожаю. Ни в коем случае не угрожаю. Просто я не собираюсь гнить здесь вам на потеху, и стать последователем герцога [22] для меня вполне… заманчиво.

— Какого герцога? — непонимающе нахмурился Аркадий Венедиктович.

22

Стас имеет в виду герцога де Бофора, который утверждал, что ему известны «сорок способов побега из тюрьмы», и в самом деле сумел бежать.

— Да так… был персонаж в одной хорошей книжке.

— Часом не той, которую ты распространял?

— Нет, что вы. Совсем другой. Хотя я не уверен, что она не запрещена — нынче все хорошие книги запрещены. А что касается той, которую я распространял… не дадите на минутку лист бумаги и ручку? — Получив требуемое, он быстро написал адрес в сети. — Вот здесь лежит, к примеру. Пароль на бумаге. Раз уж я за это уже сижу, так почему бы не пораспространять?

— Благодарю, на досуге ознакомлюсь. Даже интересно стало. Только не боишься ли, что я сдам этот сайт полиции и они накроют тех, кто на него заходил с паролем?

— Нет. Это одна из резервных копий, кроме меня, никто не знает ни адреса, ни пароля. Так что не утруждайте себя обращением в полицию. Меня вы уже получили на неопределенный срок…

— Ну почему же неопределенный? Вполне себе определенные восемь лет…

— Уже восемь? — Стас чуть прикусил губу. — Значит, стану последователем герцога. Кстати, хотел спросить, раз уж представилась возможность: вы получили мое прошение о разрешении обучения?

— Да, и даже удовлетворил его.

— Вы могли бы быстрее и успешнее меня сломать, лишив даже такой возможности занимать досуг, — насмешливо заметил Ветровский.

— Тогда мне быстрее стало бы скучно. Так что учись на здоровье, Станислав. А сейчас… боюсь, пока мы тут с тобой чаи пьем, товарищи по бараку уже заждались тебя в комнате для наказаний. Да и исполнитель наказаний небось заскучал — может и поразвлечься в ожидании… Все же ты плохой идеалист, Ветровский. Товарищи из-за тебя страдают, несколько часов назад ты человека убил — а сейчас пьешь со мной чай как ни в чем не бывало. Нехорошо…

Стас стиснул зубы. Незримый щит, что он воздвиг между собой и своими эмоциями, истончался на глазах, еще немного — и рухнет, и что тогда будет? И даже подумать страшно, что тогда будет. Нет, пока что надо держаться. Не показывать.

— В таком случае, если вы не против, я откланяюсь, — приподнялся Ветровский. — Негоже заставлять ждать многоуважаемого исполнителя наказаний.

Когда Стаса выводили из кабинета, он успел украдкой обернуться и взглянуть на Новомирского. Тот смотрел вслед «гостю» с нескрываемой досадой. Молодой человек мысленно улыбнулся: по крайней мере, этот раунд он не проиграл. Главное сейчас — выдержать наказание. Что там будет? Нет, нет, не стоит об этом думать раньше времени. Любопытнее другое — какое действие окажет на Аркадия Венедиктовича прочтение книги?..

Комната для наказаний оказалась длинным узким помещением. По всему периметру стен, за исключением двух дверей и почти плоского шкафа с дверцами-купе, тянулась блестящая металлическая полоса. Возле шкафа стояли стул и стол с раскрытым ноутбуком, из динамиков раздавались крики, хрипы, стоны, звуки выстрелов и взрывов — в ожидании «клиента» исполнитель наказаний, а попросту — палач, развлекался крошением в фарш солдат компа-противника, детально прорисованных людей. Стас вспомнил, какое действие подобные игры могут оказывать на эмоциональное состояние игрока, и содрогнулся.

Все обитатели шестнадцатого барака, за исключением «виновников торжества» — Ветровского и покойного Четвертого — стояли вдоль стены, их магнитные наручники крепко держались на блестящем железе.

Стаса зафиксировали с краю, рядом с Восьмым. Тот смотрел в стену перед собой невидящим взглядом, губы едва заметно шевелились. Внезапно он чуть скосил взгляд, посмотрел на Стаса и еле слышно шепнул:

— Считай. Про себя. Отвлекайся.

Ветровского затрясло. Он еще никогда не оказывался в такой ситуации, не считая страшно далекого и почти забытого двухмесячного детдомовского прошлого, но и тогда было не так страшно — он очень быстро привык, да и наказывали там, конечно, не так.

— Ну, что тут у нас… — Палач, судя по торжественно-агрессивной мелодии, прошел уровень, «сохранился» и поставил на паузу. — Пять и восемь или десять и пятнадцать… Эй, как там тебя… Седьмой! Тебе что больше нравится — обычный кнут или нейрохлыст?

Второе звучало слишком страшно — Стас просто не мог себе это представить. Первое казалось еще страшнее — это Стас себе представить мог.

— Ну как хочешь. Тогда я выберу сам.

— Отвлекайся. Кричи. Считай.

На этот раз палач расслышал тихий шепот Восьмого. Длинный, около двух с половиной метров, кнут со свистом рассек воздух и обрушился на обнаженную спину. Восьмой чуть заметно вздрогнул, зрачки расширились от боли, но с губ не слетело ни единого звука. Стас только сейчас понял, что показалось ему странным в тот момент, когда он посмотрел на выстроенных у стены рабов: спина каждого была испещрена шрамами, у кого-то больше, у кого-то меньше. У Десятого, к примеру, их было всего несколько, а спина Пятого казалась одним большим рубцом.

Кнутовище еще раз распороло воздух, но Восьмой не издал ни звука.

— Здесь разговаривают только люди, — наставительно сказал палач. — Животные — мычат, и то только с моего разрешения. Все понятно?

Восьмой кивнул.

— Тогда начнем. — Ветровский отчетливо уловил довольную улыбку в голосе исполнителя наказаний. Кнут свистнул, Стас торопливо зажмурился.

«Один, два, три…»

Первый же удар предназначался ему. Такой физической боли Стас не испытывал ни разу в жизни, даже сломанные кости, казалось, болели гораздо слабее, да что там — они вообще не болели! Ребро? Помилуйте, какая ерунда.