Инспектор милиции

— Клава знала об убийстве? — спросил я.

— Говорит, что не знала. Севостьянов сказал ей, что сидел за автомобильную аварию. Плел еще разные сказ­ки, будто по несправедливости в колонии еще срок наба­вили. Запятнали, мол, человека на всю жизнь. У тебя, говорит, мужик помер. Попросил, как говорится, руку и сердце. А также паспорт и документы покойного мужа. Отцом обещался быть примерным для ее детей. На чем сыграл, подлец!

— Поплакаться да разжалобить они умеют,— под­твердил шофер.

— Постойте, но ведь паспорт сдается в обмен на сви­детельство о смерти? — сказал я.

— Повезло ему,— продолжал майор.— Такая штука подвернулась. Лохов еще до смерти потерял паспорт. Как и полагается, подал заявление в милицию, и ему вы­дали новый. Этот паспорт и сдала жена в загс. А когда разбирала его бумаги, старый и отыскался. Вот по этому паспорту и жил Севостьянов. В поселке, где до этого оби­тала Лохова, ее мужа знали. Поэтому с Севостьяновым они переехали в Бахмачеевскую. Ты мне все рассказы­вал, что уж больно честная она была. Даже водку прода­вала строго по постановлению — с одиннадцати до се­ми.— Майор усмехнулся.— Не слишком ли примерная? Ведь в торговле как? Честный ты человек или нечестный, все равно хоть маленькие, а неувязки случаются. Недо­чет небольшой или, наоборот, излишки. А у нее прямо тютелька в тютельку…

— Боялась на мелочи попасться,— заключил шо­фер.— Какой ей смысл химичить, когда в хате такая тьма карбованцев.

Меня резанули слова водителя. Я знал, что Клава бы­ла «отличником торговли» задолго до приезда в Бахма­чеевскую. Имела грамоты, поощрения. Может быть, она оказалась жертвой? Вспомнилось ее лицо, рано соста­рившееся, с глубокими морщинами возле губ. И как она говорила, что девчонкой ни одной танцульки не про­пускала. Потом на ее плечи опустилась забота о детях — их было трое, о больном муже, который скитался вдалеке от дома, в сибирской тайге. Так и не довелось человеку пожить счастливо. Из девок — прямо в омут хлопот и неудач. Может быть, она действительно поверила Севостьянову, пошла на обман, чтобы помочь человеку об­рести счастье? И самой хотя бы немного ощутить радость и спокойствие? Поэтому она и держала его дома, опаса­ясь, как бы он опять не сорвался на работе… Все это я высказал майору.

— Может быть, ты и прав. Разберутся…— сказал Мягкенький.

— Это точно,— поддакнул шофер.— Куда везти, то­варищ майор, колхоз большой?

— Кичатов, где у вас четвертая бригада?

— Еще километра три и направо.

— Ясно,— сказал водитель.— И вам обязательно на­до было ехать, товарищ майор?

— Что ты, хлеб горит! Инструктор облисполкома зво­нила. Они как раз сегодня выехали в Бахмачеевскую вместе с инструктором райкома. Проверять, как Нассонов организовал обслуживание на полевых станах. Жа­луются механизаторы. Они ведь в поле и днем и ночью пропадают.

— И сильно горит? — спросил я.

— Увидим. Эх, хлебушек, хлеб…— тяжело вздохнул начальник райотдела. И в этом вздохе почувствовалась боль и горе крестьянина, для которого хлеб — это все. Мягкенький вырос на хуторе и прекрасно знал цену тру­ду земледельца.

У меня самого сжалось сердце. Ведь и моя жизнь в Бахмачеевской теперь крепко-накрепко связана с тру­дом колхозников. Здесь я по-настоящему узнал, как го­ворится, что «булки не на дереве растут». Хорошо с хле­бом — хорошо колхозникам. Урожаю грозит беда — все на ногах. День и ночь, будни и праздник, забота одна — хлеб…

— Сюда? — обернулся водитель, когда мы подъеха­ли к перекрестку.

— Да, сворачивайте.

Далеко раскинулось поле пшеницы, тучной, золотой, тяжело колышущей созревшими колосьями. Ее тугие вол­ны бежали до края земли, туда, где маленькими точка­ми виднелись комбайны. Заходящее солнце косыми луча­ми играло в багряном золоте хлебов…

У самого горизонта разворачивались и тянулись зыб­кие ленты — шлейфы плыли за автомашинами, движу­щимися по проселочной дороге.

Среди желтого моря резко выделялась черная плеши­на, над которой низко повис темный редкий туман дыма. Возле обгорелого места суетились люди, стояли красные пожарные машины, словно жуки на шелковой материи…

— Кажется, уже справились,— сказал майор.

— Кому-то не повезло,— указал на дорогу шофер. Только тогда я увидел, что навстречу нам быстро дви­гался белый фургон — карета «скорой помощи».

Наш «газик», задев краешек мягкой шелестящей стенки, дал ей дорогу. Мы проследили глазами «скорую помощь». В ее окошечках промелькнули головы в белых шапочках.

Пожар вырвал из колхозного поля огромный кусок. Здесь, на самом пепелище, было видно, что он мог натво­рить, развернувшись во всю мощь, подгоняемый сухим, горячим ветром.

Я никогда не видел столько усталых, измученных, пе­репачканных землей и сажей людей. Они все еще ходили по дымящейся, пышущей жаром земле, колотили чем по­пало по обгорелой стерне, исходящей едким белым дымом.

Последние ослабевшие струи воды из брандспойтов змеями обвивали редкие очажки пламени, шипели, уби­вая остатки огня.

Я ходил между людьми, всматриваясь в их лица, пот­ные от жары и трудной борьбы, перемазанные золой. Тут было много не наших, из соседнего колхоза. На краю поля стояло десятка два грузовиков…

Наконец мне удалось разыскать нашего, бахмачеевского. Это был Коля Катаев. В обгоревшей рубашке, с опаленными бровями и волосами, он остервенело бил по земле ватной фуфайкой…

— Коля, как же это?..— спросил я.

— Несчастье, Дима,— ответил Коля, бросив на зем­лю истерзанный ватник.

— Вижу, вижу, Коля …

— Несчастье,— повторил он.— Ксения Филипповна… У меня перед глазами возник белый фургон с крас­ным крестом, белые шапочки медиков…

Я схватил комсорга за расползавшуюся в моих руках тенниску:

— Что, что ты говоришь!..

Катаев поднял фуфайку и с еще большей злостью принялся колотить по белой шапке дыма…

Я сорвал с себя Борькин пиджак и стал бить, бить им по земле, на которой еще ползали горячие злые светляки.

Это потом уже, из рассказов Коли, инструктора рай­кома и Нассонова выстроилась цельная картина несчастья, постигшего нас. Потому что не было ни одного человека, которого не пронзило бы до самого сердца про­исшедшее с председателем сельсовета.

В середине дня она ехала на машине вместе с това­рищами из области и района на полевой стан четвертой бригады. Она первая заметила струйку черного дыма и тут же разгадала, что это сигнал беды. И когда райкомовская легковушка подскочила к огню, Ксения Филип­повна первая выскочила на поле и стала сбивать своей кофтой быстро разгорающееся на ветру пламя.

И еще она успела приказать шоферу ехать в Бахмачеевскую, поднимать людей. Она заставила уехать и ин­структора облисполкома, пожилую женщину, чтобы та побыстрее сообщила соседям…

Сначала они боролись с пламенем вместе с инструк­тором райкома. Скоро подоспела подмога: пламя замети­ли комбайнеры на соседнем поле. И даже потом, когда приехали пожарные машины, Ксения Филипповна не прекращала битвы с пожаром. С несколькими смельча­ками она отвоевала у начавшей слабеть стены огня кусок в несколько метров. Их поддерживали с флангов пожар­ники с брандспойтами в руках. И вдруг в одном из рука­вов не стало воды. Огонь с новой силой захлестнул зем­лю, и люди потеряли Ксению Филипповну в клубах ды­ма…