Инспектор Золотой тайги

Зверев умолк, словно налетев на стену. Ему показалось, что последние слова он совсем недавно слышал от кого–то. Но от кого и при каких обстоятельствах? «Сознаваясь в содеянном… сознаваясь в содеянном…» Это была та раздражающая щекотка ума, когда некое смутное воспоминание крутится где–то совсем рядом, дразнит обманчивой доступностью, но никак не дает себя ухватить. Алексей отвлекся и, когда, сделав над собой усилие, вернулся к разговору, услышал, как Турлай сердито говорит:

– …совсем забыл давеча. И плевать теперь на тогдашние рассуждения Аркаши — сегодня же освобожу этого охотника. Дандей, он мужик хороший, я сразу заметил, и к убийству прямого касательства не имеет…

Тут сзади послышался стук копыт и звонкий вопль:

– Дядя Заха–ар!..

Одновременно обернулись. К ним, отчаянно понукая коня, спешил взъерошенный подросток.

– Дядя Захар!.. Дядя Захар!..— безостановочно выкрикивал он, хотя Турлай и Зверев уже стояли, поджидая его.

– Чего горланишь! — заворчал Турлай, но увидел перепуганные глазенки парнишки и вмиг встревожился: — А ну, говори быстро, что опять случилось?

– Беда… дядя Захар! — еле выдохнул тот.

– Н–ну… прорвало! — Турлай беспомощно оглянулся на Зверева.— Да не тяни ты, байстрюк этакий!

– Жу… Жухлицкого убили! — выпалил парнишка.

– Вот те раз! — охнул Турлай.— Погоди, погоди… Кто тебе сказал?

– А видел я, видел,— затараторил парнишка.— Его конь без головы привез.

– Кто без головы — конь, что ли? — рассердился Турлай.

– Не, Жухлицкий… Страшно–то до чего!.. И мне говорят, беги, мол, до таежного председателя…

– Одно другого не легче! — Турлай вытер ладонью взмокший лоб.— Придется сходить, Платоныч.

В нижнем конце поселка, там, где за пустующими домишками высились полуобгоревшие остовы старых амбаров, волновалась и судачила небольшая толпа. За жердевой оградой, которой было обнесено место для хранения зародов сена, беспокойно плясала взмыленная лошадь. Она храпела, вздрагивала, то и дело шарахалась, испуганно кося глазом на то, что волочилось за ней сбоку и издали напоминало как бы большой мешок.

При появлении Турлая люди облегченно вздохнули, зашумели.

– Председатель пришел, власть…

– Власть–то власть, да только куда она смотрит?..

– Это что же делается–то?..

– Схлопотал пулю, сукин сын! Давно надо было…

– Да, сотворили ему козью морду…

– Видать, беглые варнаки подсидели…

– При нем, поди, и грабить–то было нечего…

– Это точно — Аркаша золотишко при себе ни разу не возил…

– Граждане, тихо! — гаркнул Турлай, бросил взгляд на лошадь и поднял руку.— Пусть кто–нибудь толково расскажет, что к чему.

– Сам не видишь, что ли,— хмуро отвечали ему.— Прибежал конь из тайги, а за ним бединушка эта тащится… Ну, насилу загнали его сюда да за тобой послали.

– Ага, ага,— глаза у Турлая остро сощурились.— Из тайги, значит, конь заявился? Недавно, выходит, а? Ну, лады. Айда, мужики, ловить конягу.

После недолгой суеты и криков, изрядно переполошив и без того испуганную лошадь, ее все–таки поймали, крепко взяли, дрожащую и мокрую, под уздцы.

Успевшая затесаться в кучу возбужденных мужиков любопытная бабка, едва глянув, охнула и перекрестилась:

– Ос–споди, одна туша! Видать, голова–то вся на пнях да на каменьях осталась…

Старуха выразилась безжалостно, но точно. Тело, застрявшее одной ногой в стремени, было по существу без головы — вместо нее какие–то кроваво–грязные лохмотья, бесформенное месиво. Руки — изодраны до костей, особенно кисти. Должно быть, лошадь, пугаемая неотступно волочащимся за ней и бьющим по ногам страшным грузом, не один десяток верст протащила труп галопом и рысью по гарям, россыпям и таежной чащобе.

– Эк, измочалило–то его,— со вздохом проговорил кто–то.

– Измочалит… протащись–ка этак–то за конем…

– Не повезло Аркадь Борисычу, даже по–человечески в гробу не полежит…

Турлай потрогал ногу, вместе с каблуком продетую в стремя, крякнул и, опустившись на корточки, стал осматривать тело. Знакомая всей Золотой тайге куртка из оленьей кожи орочонской выделки, которую Аркадий Борисович обычно надевал в дорогу, не сильно пострадала, ободраны были только рукава и плечи. Поэтому пулевая пробоина на груди слева, как раз против сердца, сразу бросалась в глаза.

– Сзади стреляли,— негромко заметил кто–то.

– Вижу,— хмуро отозвался председатель, подумал и, сказав: — Будьте свидетелями,— принялся извлекать содержимое карманов.

На чахлую траву легли браунинг второй номер, запасная обойма к нему, складной нож в замшевом чехле, бумажник, пара записных книжек, старый, еще царского образца паспорт, золотые часы, спички и прочая мелочь. Из левого нагрудного кармана Турлай достал окровавленный, пробитый пулей листок бумаги, развернул и вполголоса прочитал: «В Комитет труда и промышленности Центросибири… С глубоким беспокойством сообщаю, что среди рабочих Чироканского прииска возобладало течение в пользу захвата находящейся здесь драги…»

– В Иркутск, что ли, хотел махнуть? — спросил державший лошадь старатель Чумакин.

– Зачем в Иркутск, когда он телеграмму мог отбить…

– Знать, жалиться полетел, сердешный,— прошамкала бабка.— Царство ему небесное, добрый был хозяин…

– Во–во,— недобро усмехнулись на это.— Добер, как бобер, а бобер был сволочь.

– С ума сошел — о покойничке–то так!..

– Покойничек!.. Аркаша этих покойничков целое кладбище намастерил и ухом не повел. Для меня он что живой, что мертвый — все одно сволочь!..

– Тихо, мужики! — гаркнул Турлай.— Сейчас будем бумагу делать, чтоб все было честь по комедии. Акт, опись барахлишка и все остальное прочее…

«Азям верблюзей шерсти…» — внезапно вспомнилось Звереву, и тут его осенило: да–да, это же было в то первое утро на Чирокане, когда он сидел в кабинете Жухлицкого,— опись имущества умершего ссыльного поселенца Иванова, а как раз перед этим обаятельно–покаянная улыбка Жухлицкого: «Я мог бы сделать это гораздо тоньше, но сделал намеренно грубо — как бы сознаваясь в содеянном…» Вот откуда они взялись, эти самые слова «сознаваясь в содеянном»!.. В голове забрезжила какая–то смутная мысль, но в это время грянул вдруг звучный голос: «Посторонись!» — и сквозь толпу невольно раздавшихся старателей уверенно прошел родственник Жухлицкого, Николай Николаевич Зоргаген.

– Это… он? Аркадий?..— потрясенно прошептал он и, хватаясь за голову, вскричал: — Нет, нет, не верю! Не может быть!

Люди угрюмо молчали.

– Боже мой, боже мой!— рыдал родственник.— Как же это?.. Что я скажу нашей дорогой тете Эсси? Это убьет ее!.. Бедная Сашенька!.. Бедные все мы!..

Он поднял заплаканные глаза на Турлая.

– Скажите, председатель, ведь его убили, да? Убили? Не скрывайте от меня ничего!

– А чего тут скрывать,— проворчал Турлай.— Все на виду. Вон она, дырка–то…