Инстинкт жертвы
Шрифт:
– Вряд ли, – сказал мертвец, глядя на него чуть ли не с жалостью. – Умный легавый, а все-таки тупой.
Кейза не понимал, почему он все еще слушает этого ублюдка и не заткнет ему пасть, сунув ствол в зубы. Возможно, потому, что был уверен: теперь тот никуда не денется. И еще потому, что пациент переступил грань, совершив над собой нечто запретное, чудовищное, противное природе. Но одновременно Кейза испытывал жгучее любопытство, ведь он разговаривал с существом, которое добровольно отказалось от своего человеческого естества.
– Подумай, дурак, – продолжал пациент. – Скоро и тебя отправят на тестирование.
Кейза уже думал об этом, причем неоднократно. Поэтому слова незнакомца подействовали на него
– …Помоги мне, а я дам тебе шанс. – Мертвец вливал ему в уши остатки своего яда. Или лекарства?
Кейза был не прочь поторговаться. В конце концов, он не впервые вел грязную игру с осведомителями. Премиальные уже почти лежали у него в кармане.
– Ну давай, удиви меня, – сказал он, приблизившись к жертве вплотную и приготовившись услышать «откровения».
Но пациент сказал только:
– Справа, в пиджаке.
Кейза сунул руку по указанному адресу и нащупал предмет размером с мобильный телефон. Но не телефон. Это был портативный IQ-тестер – штука, которая стоила на черном рынке целое состояние. Светившийся на панели зеленый светодиод сигнализировал о готовности к работе.
(На черном рынке продавали единственную услугу: покупатель становился значительно тупее. Насколько тупее, не брался предсказывать никто – нейрокаттеры имели дело со слишком сложным объектом. При этом клиент рисковал превратиться в идиота. Правда, ни один не жаловался. Все удовольствие обходилось в сумму от десяти до двадцати кусков. Огромные деньги, но жертвам казалось, что жизнь дороже. Нейрокаттер либо получал плату по результатам послеоперационного тестирования, либо… пациент уже был не в состоянии заплатить. В общем, это была опасная и жестокая игра, в которой кому-то если и удавалось отсрочить свое поражение, то огромной ценой.)
…В эти секунды Кейза осознал, что ему действительно выпал редчайший шанс. Возможно, последний. Ирония судьбы заключалась в том, что он едва не лишил себя этого шанса, грубо обойдясь с переодетым клоуном. Тестер был довольно хрупкой вещью. Гораздо более хрупкой, чем человеческий организм.
Кейза думал. У него еще был выбор. Премия, сделка или… убийство.
Пациент должен исчезнуть бесследно, иначе на допросе этот жирный червяк расскажет все. Однако у Кейзы не осталось ни времени, ни возможности упрятать того на пару метров под землю. Он бросил взгляд в переулок – напарника пока не видно. Кейза расстегнул браслеты и хлопнул пациента по спине:
– Пошел!
Тому не надо было повторять дважды. Он заковылял по переулку походкой больного пингвина. Кейза смотрел ему вслед. Он знал своих коллег по Конторе, которые не задумываясь выстрелили бы пациенту в голову, чтобы убрать единственного свидетеля и спрятать концы в воду. Но он был умнее их. Нападение на агента при аресте – кто поверит в эту басню? Всем известно, что пациент практически не способен оказать серьезное сопротивление.
Человек скрылся за поворотом. Кейза дал себе зарок действовать отныне с предельной осторожностью. Он еще не привык к простой мысли, что стал государственным преступником. Возможно, какое-то семя созревало в нем давно, однако сама трансформация произошла почти мгновенно. Совесть молчала, когда говорил инстинкт.
– …Легавый, а ты не боишься, что я прикончу тебя прямо на операционном столе?
– Деньги не пахнут, – ответил Кейза. – Вторую половину получишь через сутки. Если я сумею вспомнить, где она.
– Тебе помогут
вспомнить. – Нейрокаттер ухмыльнулся. Что-то было в его ухмылке. Что-то такое, без чего Кейза счел бы угрозу блефом.Его жизнь разделилась на «до» и «после» операции. Возможно, кто-то попросту донес на него, заметив произошедшие в нем перемены, но это вряд ли. В Конторе Кейзу окружали люди, которые, мягко говоря, не блистали способностью делать выводы. Иначе они просто не продержались бы на своей работе. Их функции были просты, понятны и однозначны: слежка и охота за нейрокаттерами. Количество последних не уменьшалось, несмотря на то что в случае поимки их приговаривали к смертной казни. Правда, до этого редко доходило – большинство успевали принять яд или застрелиться. И тогда люди из Конторы получали официальные выговоры и неофициальные поощрения.
Благодетель Кейзы до сих пор был жив. В свою очередь, пациент оценил качество работы. Среди нейрокаттеров попадались коновалы, и мертвецов на их совести было больше чем достаточно. Тех, кому удалось избежать жертвоприношения, считали по пальцам. И Кейза оказался в их числе.
Таким образом, нейрокаттеры представляли угрозу для национальной безопасности. Раньше Кейза понимал, что означали эти два магических слова – «национальная безопасность», а теперь, хоть убей, – нет. Например, он не понимал, почему эту штуковину можно было отделить от его, Кейзы, личной безопасности.
Как ни печально, он задался подобными вопросами слишком поздно – когда возникла реальная опасность для собственной шкуры. Да, он не стал жертвой. Но во имя чего приносились жертвы? Им, потенциальным «спасителям», заложникам гражданского мира и общественного порядка, с раннего детства внушали «идеалы», которые впоследствии позволяли оправдать жертвоприношения. Им объясняли, что это необходимо для всеобщего процветания. Древние убивали людей, выпрашивая у богов милость. Современные жрецы выпрашивали тотальную благодать – но у кого?! КЕМ или ЧЕМ были демоны термоядерного века?
Кейза не знал ответов. Однако хотел бы знать, несмотря на то что извилин у него в мозгу поубавилось и IQ упал до среднестатистического уровня. Он ощущал мучительную раздвоенность. Воплощенная серость не должна задавать вопросов, кроме самых простых. Какое пиво предпочесть? Где отдохнуть вечером? В кого сунуть свой слепой член-поводырь? Кому подставить свою зубастую щель?..
Теперь, просыпаясь по утрам, Кейза не испытывал ни радости, ни тоски. Он ничего не ждал, возвращаясь к реальности. Разве это нормально?
Он не видел снов. Выбравшись из беспамятства и открыв глаза, он смотрел в синее (или серое, или черное) небо за окном и больше не чувствовал безадресной благодарности за то, что еще жив.
Тогда стоило ли убивать часть себя ради спасения целого? Он добровольно кастрировал свое «я», изуродовал свой разум – но по-прежнему хотел бы сохранить то, что осталось. И он все еще испытывал боль, как будто именно она служила последним исправным индикатором его сомнительной принадлежности к человеческой расе.
Глухая злоба охватывала его при мысли о том, каково придется его жене, если с ним случится непоправимое. И что будет с его сыном?.. Возможно, боль и оставшиеся эмоции были только неизбежным приложением к инстинкту самосохранения, который теперь назывался иначе.
Инстинктом жертвы.
Он продержался шестнадцать месяцев.
Декабрь 2002 г.