Интерес в этой жизни
Шрифт:
Допивая третий стакан пива и ломая голову над тем, что мне теперь предпринять, я нашла решение: подать заявку на участие в передаче «Золотая жила». Позаимствовала без спроса бумагу и карандаш из ящика с детскими игрушками и начала, как и требовалось, составлять список всех своих несчастий. В готовом виде списочек выжал бы слезу из глаз самого Господа Бога, найдись у него свободная минутка. У меня же при взгляде на этот перечень, наоборот, поднялось настроение. Как видно, для выживания в процессе естественного отбора главное — чтобы был какой-то интерес в этой жизни, не важно, полезный он,
Как всегда в таких случаях, едва начнешь вытаскивать себя из ямы, строя планы, так судьба преподносит тебе что-нибудь новенькое откуда не ждешь. В дверь позвонили, два коротких звонка и два долгих — значит, Джон.
Первая мысль у меня была разбудить детей, пусть порадуются.
— Нет-нет, — сказал он. — Пожалуйста, не утруждай себя. Вирджиния, я устал как собака. Как последний пес, — сказал он. — Проклятье какое-то эта работа, сплошная головная боль. Спасу нет. Дня не видишь из-за нее, по ночам точит мозги, а кому достается почет в конечном счете?.. Вирджиния, — сказал, — не знаю, смогу ли я приходить и дальше. Давно собираюсь сказать тебе. Просто не знаю. К чему это все? Можешь ты объяснить, если б я задал тебе такой вопрос? Как мне все это понимать, не разберусь.
Я залила кипятком заварку чая, потому что почувствовала, когда здоровалась, какие у него холодные пальцы. И молчала. Старалась посмотреть на вещи с его, мужской точки зрения. Я думала, какой ему нужно проделать путь, чтобы повидаться со мной, — с автобуса на электричку, потом в метро, а после обратно: метро, электричка, автобус, и в час ночи — дома. Ему не стоило бы особого труда расстаться с нами навсегда. Я представила себе, как буду жить, я самым серьезным образом задумалась о своих детях. И решила, что если уж выбирать, то не выберу ту жизнь, в которой его нет.
— Это что? — спросил он, показывая на бумажку с подробным перечнем моих напастей. — Письмо писала?
— Да нет, — сказала я, — это для «Золотой жилы». Вдруг да пробьюсь туда.
— Вирджиния, опомнись, — сказал он, пробежав глазами мой список, — даже и не надейся. На смех поднимут, пулей вылетишь из студии. Это для тех, кто действительно пострадал.
— Ты уверен, Джон?
— То есть на сто процентов. Ты вообще видела эту передачу? Я хочу сказать, вдобавок к разной всячине — мелким житейским неприятностям, — он пренебрежительно махнул рукой на мою бумажку, — людей постигло настоящее бедствие. То ли живут в зоне торнадо, то ли жизнь порушена из-за наводнения словом, Господь наслал катастрофу. Что ты, Вирджиния.
— Значит, так-таки уверен?
— Я тебя умоляю…
Я со вздохом убрала свой список. Все же приберегу на крайний случай, тогда, может, и пригодится.
С этим разобрались; теперь я перешла от слов к делу в соответствии с принятым ранее решением. Я отодвинула в сторону его чашку с горячим чаем. Протиснулась между столом и жесткой пряжкой его ремня и села к нему на колени. Обняла его за шею и сказала:
— Где это ты так продрог, Джон?
У него доброе лицо, и он сумел изобразить крайнее удивление.
— А знаешь, Вирджиния, — сказал он, — я уже согреваюсь.
Мы оба прыснули.
В тот вечер Джон стал моим любовником.
У миссис Рафтери,
как припадет к своему потайному источнику дешевого вина, так дурь шибает в голову и немочь — в суставы. Она убеждена, что Джон должен навещать ее чаще.— Почитай мать свою… Что с тобой, Джон? — сетует она. — Сказано почитай. Ну и почитай… Вирджиния, детка, — говорит она мне. — Вот ты никогда бы не утащила Джона в Джерси, не то что Маргарет. Какая жалость, что он женился не на тебе.
— Меня вы не больно-то жаловали в те годы.
— Враки, — говорит она.
Известная мастерица лицемерить, а впрочем, не больше, чем остальные жители Земли.
Меня поражает другое — что Джон как будто не слишком угрызается из-за наших с ним отношений, а я-то думала! До сих пор трудно поверить, что мужчина, который каждый год рассылает на Рождество открытки с десятью заповедями, может расстегиваться и застегиваться так запросто.
Конечно, мы обязаны соблюдать сугубую осторожность, чтобы не разбудить детей и не потревожить соседей, которым приятно слушать чужие игры лишь до определенного предела, а дальше их начинает бесить, что люди получают удовольствие. Мы и между собой должны соблюдать осторожность, потому что, когда мой муж вернется и обнаружит, что дети ходят в школу и стало вообще полегче, он не простит мне, увидев, что я опять взялась за свое — множить шумливые росточки жизни, столь обременительные для мужчины.
Уже два с половиной года, как мы не видим его. Я не хочу, хоть мне и подавали такую мысль, обращаться ни в полицию, ни к частному сыщику, ни в ЦРУ — ни к кому, чтобы его разыскали и вернули назад. Я знаю: если б он собирался никогда не возвращаться, он написал бы и известил меня об этом. А так он может объявиться в любой вечер, знать бы только когда. Бывает, окунешься ненароком в сон особенно взрывной силы — и просыпаешься среди ночи воображать себе отрадную картину его возвращения.
Вот он открывает дверь своим старым ключом. Окидывает меня строгим взглядом и говорит:
— Да, постарела ты, Вирджиния.
— Ты тоже, — говорю я, хоть он ни капельки не изменился.
Он располагается на кухне, так как по всему дому спят дети. Я распускаю на нем галстук, предлагаю сделать ему бутерброд. Он шлепает меня по мягкому месту, с одобрением отмечая его упругость. Я вьюсь вокруг него, точно он майское дерево в лентах, и обцеловываю со всех сторон.
— Не слишком мне показалось в армии, — говорит он. — В другой раз, думаю, надо идти в торговый флот.
— Это в какой, — говорю, — армии?
— А там везде примерно одно и то же, — говорит он.
— Не удивлюсь, если так, — говорю я.
— Запонка закатилась куда-то к чертовой матери, — говорит он и опускается на пол искать.
Я тоже опускаюсь на колени, хотя твердо знаю, что у него в жизни не было запонок. Не важно, чего только ради него не сделаешь.
— Крепко я подкосил тебя тогда, — говорит он сквозь смех. — Да уж, подкосил под самый корень.
И, не дав мне хотя бы устроиться поудобнее на этом нашем линолеуме в крупный горошек, он прямо тут же, на месте, очутился поверх меня, и это было, правду сказать, такое счастье, что мы забыли о мерах предосторожности.