Интерконтинентальный мост
Шрифт:
— Может быть, — нерешительно ответил Ник Омиак.
Он был человеком педантичным, любил порядок в делах и знал толк в бюрократии. Это обстоятельство было одним из решающих, когда его выбирали мэром.
Его внимание привлекла увеличивающаяся точка на горизонте. Похоже, что кто-то летел из Нома на остров. Видимо, сообщили в мэрию, а его не было на месте.
— Кто же это к нам в такой поздний час? — задумчиво проговорил Ник Омиак.
Это был наемный вертостат, принадлежащий компании «Раян-Эрлайнз».
Он летел высоко, и винт его сверкал в лучах уходящего в море солнца. Он
Прилетел всего один человек — Перси Мылрок.
Он выпрыгнул из распахнутой двери пассажирского вертостата с легким вещевым мешком, из которого торчала папка для рисования, и в удивлении уставился на встречающих:
— Вот так сюрприз! — криво усмехнулся Перси. — Не ожидал, что вы меня встретите!
Как ни хотелось сказать Нику Омиаку, что все это вышло случайно и они не собирались его встречать, но сдержался и лишь с достоинством заметил:
— Я — мэр села и обязан знать тех, кто приезжает к нам.
— Ну, на этот раз прилетел я, — продолжал усмехаться Перси. — И очень рад, что меня встречает жена.
Но Френсис уже повернулась и быстрыми шагами удалялась от берега. Она бы и побежала, но не хотелось оставлять отца наедине с Перси.
— Похоже, что она не рада мне, — пробормотал Перси, перекинул мешок на спину и пошел по тропке.
Омиак шел рядом. Чтобы как-то разрядить обстановку, он стал рассказывать о том, как они только что репетировали свое будущее выступление на Уэленском фестивале арктических народов.
— Я бы на вашем месте бойкотировал этот фестиваль, — вдруг бросил Перси.
Омиак от удивления даже остановился.
— Эти большевики всю выгоду взяли себе, а нам оставили одни неприятности. У них все хорошо: и веселы они, и жизнерадостны, и плавательные бассейны строят, и оленей разводят, и цель жизни у них есть, а у нас что? Полная неопределенность! А они: хотят — живут в яранге, надоест — возвращаются в дом. И главное — они на своей родине! А мы где? На каком-то вонючем Укивоке, о котором нам то и дело напоминают, что это не наш остров… Вот не поедем на фестиваль! Пусть веселятся и поют без нас!
Перси говорил с горечью, в его голосе слышались слезы, а взгляд был прикован к удаляющейся Френсис, которая уже была возле своего дома.
— Но ведь этот фестиваль нужен нам не меньше, чем уэленцам, — попытался возразить Омиак.
— А вот мы посмотрим! Мы-то как-нибудь переживем, а они?
— Нет, ты не прав, — задумчиво сказал Ник Омиак. — Как раз они-то обойдутся без нас, а вот мы без этого фестиваля вовсе останемся сиротами… И жизнь у них вовсе не безоблачная, как ты говоришь. Вон, мост-макет взорвали у них…
— Что из того, что мост-макет взорвали? — усмехнулся Перси. — Большой-то все равно строят.
— Но ведь строим и мы тоже…
— Кто — «мы»? Белые люди строят, а мы так, сбоку. Да еще оказались помехой.
— У тебя плохое настроение, Перси.
— У меня теперь всегда плохое настроение. И ты. Ник, прекрасно знаешь, почему.
Ник Омиак вздохнул и пожал плечами.
— Ты не
отворачивайся, — громко сказал Перси. — Почему ты отворачиваешься? Почему вы все отворачиваетесь от меня?— Никто от тебя не отворачивается…
Френсис не входила в дом. Она стояла у нижней ступеньки крыльца и наблюдала за отцом и Перси.
— И все-таки я уговорю наших не ехать на Уэленский фестиваль! — злобно произнес Перси и пошел к отцовскому дому.
Ник Омиак поглядел ему вслед и тоже медленно направился к своему жилищу.
— Он хочет уговорить нас бойкотировать Уэленский фестиваль! — ответил Ник Омиак, когда Френсис спросила, о чем они разговаривали. — Надо же придумать такое! Он, конечно, не в своем уме.
Ник Омиак знал, что на месте разрушенного моста-макета в Уэлене нашли тюбик из-под желтой краски, которым пользовался Перси Мылрок. Правда, как заявил следователь из бухты Провидения Владимир Тихненко в телеинтервью, это может быть простое совпадение, и у них нет оснований подозревать кого-нибудь. Но многим иналикцам связь Перси с газетой «Тихоокеанский вестник» казалась подозрительной, особенно из-за непомерно больших денег, которые получал новоявленный художник. Позиция этой газеты относительно строительства Интерконтинентального моста была всем хорошо известна.
Ночь для Френсис прошла тревожно. Боясь, что Перси попытается вломиться в дом, она долго лежала с открытыми глазами, пыталась читать, слушать музыку, а потом уже на рассвете встала и села к столу. Возле настольной лампы громоздились папки с материалами для книги. А песня Джеймса Мылрока все звучала, звала на вольный простор, далеко…
Тихонько одевшись, Френсис вышла из дома. На северо-восточной половине неба занималась заря, яркая, красная, обещающая ясный, теплый и тихий солнечный день.
Уже было достаточно светло, чтобы различать дорогу, и Френсис решила встретить восход на самой высокой точке острова, на том месте, где возвышалась бронзовая статуя Христа. Она медленно пошла по тропке, поднимаясь все выше и выше, оставляя внизу, на крутом берегу моря, селение.
На вершине острова рассеивался ночной туман, которым Кинг-Айленд окутывался каждую летнюю ночь. Френсис знала, что с первыми лучами солнца от тумана останется лишь легкий налет на обломках скал, на невысокой тугой траве.
Время от времени Френсис останавливалась и оглядывалась на море, где разгоралась заря. Она торопилась оказаться на вершине, чтобы поймать первый луч встающего солнца. Кругом уже было достаточно светло, лишь со статуи еще не сошел беловато-серый покров тумана…
Но что это?
Это было невероятно и страшно: статуя Христа сошла со своего пьедестала и сидела у собственного подножия, обратившись лицом к утренней заре. Френсис остановилась. Оцепенение было так сильно, что невозможно было отвести глаз от страшной картины, и идущий из глубины тела крик застрял комом в горле: Дунул легкий утренний ветерок, добежавший до вершины острова с моря. В нем явственно чувствовалась свежесть воды, запахи сохнущих на гальке водорослей и ночное сырое тепло. Этим порывом сдуло остатки тумана, и первый луч солнца отразился от стоящей в полной неприкосновенности бронзовой статуи Христа.