Интерконтинентальный мост

Некоторое время оба молча пили чай, явно уступая друг другу начало трудного разговора.

Послышался зуммер вызова дальней связи. Но это был всего-навсего Анадырь. Телевидение Чукотки просило у Ивана Теина несколько слов о будущем строительстве.

— Могу только сказать, что в обычаях и взаимоотношениях жителей Берингова пролива давно выстроен иной мост. И до поры до времени он удовлетворял и нас, и наших соплеменников на другом берегу… Теперь другие времена, требуются другие мосты. И тот, кто решил построить этот мост, должен отдавать себе отчет в судьбе и будущем тех людей, которые искони живут в Арктике…

Говоря это, Иван Теин искоса поглядывал на гостя.

А гость молча слушал. Когда Теин закончил, Мылрок налил еще чашку чая и тихо спросил:

— Значит, ты тоже радуешься?

Но Теин промолчал.

Откуда-то доносилась музыка. Пел женский голос, таинственный, едва различимый. Это было похоже на древний напев Нутетеина о чайке, борющейся с ветром… А может, это просто ветер. Вон как по лагуне крутит снег.

Теин подумал о дирижабле: успеет корабль вернуться в Ном или же заночует в ангаре, в Анадыре?

— Я приехал посоветоваться, — сказал Мылрок, кладя чашку вверх дном в знак окончания чаепития. — Дело тут такое, что мы не должны упустить своей выгоды. Особенно мы должны быть осторожны и тверды со своим правительством. Как бы нас снова не оставили в дураках…

Теин вдруг улыбнулся. Улыбка была широкой, почти веселой, если бы не глаза: они были озабоченны и грустны.

— Дорогой Мылрок! Дело кончится тем, что меня привлекут к ответу за вмешательство во внутренние дела чужого государства и наши и ваши власти. Ты же знаешь, как это теперь строго! Тут такое затевается, дело идет об укреплении безопасности двух великих держав, а ты приезжаешь советоваться, как сорвать побольше со своих!

— Ну, не совсем так, — смущенно отозвался Мылрок. — Ведь строительство моста угрожает нашему образу жизни, охоте, всему, что окружает нас. В проекте инженера Борисова говорится об изменении климата Арктики…

— А зачем нам другой климат? — весело спросил Теин. — Мы родились в этом климате и в нем хотим дожить до конца дней своих. И желаем, чтобы дети наши унаследовали мир таким, какой он есть. Тот, кому нужен другой климат, тепло, — пусть едет в Африку или на Гавайские острова! Я еще не знаю точного проекта моста, но думаю, что там все предусмотрено… Может быть, что-то и изменится, но наши правительства надеются, что жители Чукотки и Аляски достаточно мудры, чтобы понять необходимость такой жертвы, если назвать жертвой многие изменения, которые затронут наш образ жизни, наш устоявшийся уклад, — осторожно закончил он.

— Но так ли уж необходима жертва? — спросил Мылрок.

— Процитирую Евгения Таю: «Человек ради будущего часто отказывается от дорогого ему прошлого, оставляя позади многое из того, что ему хотелось бы иметь всегда при себе…»

Мылрок пристально посмотрел на Теина.

— Вот ты коммунист, Теин… А я человек верующий… Но во многом мы сходимся. То, что мы придерживаемся разных убеждений, никогда не мешало нам быть друзьями. Но скажи честно: если ваша партия потребует такой жертвы, ты пойдешь на это?

Теин снова улыбнулся. На этот раз в его глазах зажегся настоящий веселый огонек.

— Если, как ты говоришь, наша партия потребует этой жертвы, в первую очередь потребую я. По той причине, что я тоже партия, хотя и малая ее часть.

Мылрок решительно вскинул голову:

— Но мы за это должны получить сполна! Еще не знаю, как все выйдет, но мы будем тверды. Во всяком случае будем биться, чтобы нас не обидели!

— Ну, а вдруг будет так, что мост не нанесет никакого ущерба ни окружающей среде, ни образу жизни людей Берингова пролива? — тихо спросил Теин.

— Как бы его ни построили, если он даже чудом, волшебством возникнет за одну ночь, он все равно не минует нашего Иналика. А раз сооружение хотя бы тенью заденет наш остров — пусть платят! Таков мир. Или пусть оставят нас в покое! Наши льды и наш холод!

Теин усмехнулся:

— Ты рассуждаешь, как Джон Петерсен!

Джон Петерсен, знаменитый ученый-эскимос гренландского происхождения, в конце прошлого века, когда Гренландия получила ограниченную автономию от Дании, выдвинул идею создания Арктической Федерации, независимого арктического государства. «Лед и холод — коренным северянам!» С таким лозунгом он разъезжал по странам мира и пытался внести свое предложение на обсуждение Генеральной Ассамблеи Организации Объединенных Наций. Существенной частью его программы была полная изоляция Севера от южных районов для сохранения в неприкосновенности культур и природного окружения. Единственное, на что он был согласен, — это на создание специальных районов, куда бы за высокую плату допускались немногочисленные туристы.

— В идеях Петерсена было немало привлекательного, — заметил Мылрок.

— И в твоих тоже, — в утешение сказал Теин. — И думаю, что в конечном итоге будет найдено разумное решение. Но помни: есть мир, где не все измеряется деньгами.

— Извини меня, — смущенно пробормотал Мылрок.

К вечеру, когда неутомимое весеннее солнце повисло над заледенелым Инчоунским мысом, жители Уэлена направились в Дом культуры, возведенный над тундровым озером. Было объявлено, что в честь гостя будут исполнены старинные танцы Берингова пролива. Каждый зритель нес сверток: излюбленное свое блюдо в общий котел угощения.

Все это потом было разложено на большом столе. Чего здесь только не было! Прежде всего, сбереженные с зимы запасы квашеных листьев — чипъэт, нунивак, юнэв. Обсыпанные сахаром, моченные в нерпичьем жиру желтые ягоды морошки, куски вяленой оленины, рыба во всевозможных видах, китовая кожа с салом, сушеное до черноты моржовое мясо. Были и другие экзотические блюда — разного рода пироги, в том числе с капустой, пельмени, котлеты…

Мылрок с видимым удовольствием попробовал нерпятину, Иван Теин искоса следил за ним, за его выражением лица, за тем, как он аккуратно, как бы даже осторожно брал каждый кусок, и в этом обычном человеческом действии — еде — он был изящен. Еда для Мылрока была не просто поглощением или, как было принято говорить в прошлом веке, приемом пищи, а почти священнодействием. В старых книгах Евгения Таю рассказывалось об обычаях еды, принятых среди арктических народов. Главным был запрет на тайную еду. Считалось, что есть тайком от других — это самый страшный грех, а попытки ввести на Чукотке закрытые распределители в свое время натолкнулись на сильное сопротивление. Второе главное правило — не оставлять недоеденных кусков и плохо обглоданных костей. Более молодым предлагалась пища грубая и питательная, соответствующая их крепким зубам. Куски понежнее предназначались старикам и больным. По новейшим данным Института полярного здоровья, людям на Севере рекомендовалась пища из продуктов местного происхождения: мяса морских зверей, оленины, тундровой зелени, свежей и консервированной рыбы… Предлагалось воздерживаться от сластей и всякого рода искусственно приготовленных напитков.

В больших кувшинах стояла чистая вода из тундровых родников, оживших после долгой морозной зимы, натаянная из снега, из голубого льда вечных ледников.

Трапеза проходила в молчании. Люди располагались группами на длинных, скамьях, предназначенных для зрителей, а большинство уселось на чистый пол, разложили бумажные салфетки. Торжественность и чопорность трапезы нарушали детские голоса, звонкие, ясные и чистые, как весенняя вода, только что народившаяся из снега.

На небольшом возвышении, предназначенном для сцены, уже шли приготовления к веселью. Большие желтые круги бубнов лежали возле стульев. В те времена, когда охота на моржа была ограничена и для бубнов не хватало кожи моржовых желудков, принялись искать замену. Пробовали натягивать искусственную кожу, синтетическую пленку, резину. Но звук был не тот, покрытие часто выходило из строя. В самый разгар танца с громким звуком лопающегося пузыря рвалась резина, и священное настроение и трепет танцора улетучивались вместе с оборванным звуком… После долгих поисков снова вернулись к тонкой, выносливой, звонкой и эластичной коже моржового желудка.

Певцы, как и все, кто пришел на встречу, были нарядны: тонкие камлейки, хорошо выделанные шелковистые нерпичьи штаны, заправленные в расшитые бисером нарядные торбаза. Камлейки были отделаны строгим орнаментом по подолу.

К возвышению подходили и возлагали перчатки. Знаменитые берингоморские танцевальные перчатки из оленьей замши, шкур-камусов, украшенные разноцветным бисером, орнаментами из кусочков меха, кожи и пестрой шерстяной тканью, вшитой между мехом, как бы подчеркивающим оттенки. Перчаток становилось все больше, и вскоре показалось, что на сцене перед желтыми кругами бубнов разложили красочный букет, неведомо откуда собранный в эти дни приближающейся полярной весны.