Интермеццо

Вдруг какой-то низенький человек из телеги, оттертой к самой обочине, крикнул: «Самолет!» Паника началась невообразимая. Одновременно попытались сдвинуться с места почти все повозки, а поскольку дорога была по-прежнему забита, они наезжали друг на друга, повсюду слышался сухой треск лопающихся оглоблей и осей, визгливо скрежетали колеса, перепуганные лошади пятились и рвались вперед, все стремительно сбилось в еще большую кучу. «Спокойствие!»— послышался из этого чудовищного клубка чей-то молодой, сдержанный голос. Но люди уже выскакивали из повозок, женщины кричали, в отчаянии зовя своих мужчин. Плач детей, жалобный, терзающий душу, терялся во всеобщей сумятице.

Тех, кто шел пешком, тоже охватила паника. Толпа заволновалась и, словно подталкиваемая незримым кулаком, кинулась вперед. Люди в исступлении стали теснить, давить друг друга. Гомон смешавшихся голосов, проклятий, окликов рухнул в густеющий мрак.

Поначалу Варнецкие поддались суматохе — толпа напирала на них со всех сторон. Случилось так, что первая волна паники захватила Зоську на некотором расстоянии от Анджея. Она хотела было пробиться к нему и тут увидела, что, подталкиваемый откуда-то сбоку, он быстро отдаляется и вот-вот исчезнет в темном муравейнике. Зоська в ужасе закричала. И тотчас — словно нечеловеческая сила вступила в нее — стала продираться сквозь толпу, отдаляющую ее от Анджея. Она и сама не успела осознать, когда и каким образом ей удалось к нему пробиться. Судорожно вцепившись ему в плечо, она, дрожа всем телом, все повторяла побелевшими губами: «Боже, боже!»

Анджей уже через две-три минуты стал сопротивляться панике. Быстро сориентировавшись, что тревога ложная, он напряг все силы, чтобы вырваться из стихийного людского потока. Поначалу даже высокий рост и мощные плечи не помогли ему. Коллективное безумие оказалось сильнее. И тут презрение, которое он всегда испытывал к толпе, вспыхнуло в нем с неистовой силой. «Быдло, черт побери!»— крикнул он. И, уже не считаясь ни с чем, принялся отпихивать от себя ближайших к нему людей; с силой, удесятеренной яростью, широко расставив локти, он с трудом, шаг за шагом, прокладывал себе дорогу к краю шоссе. Наконец ему удалось туда выбраться, а поскольку толпа продолжала напирать, он прыгнул, спасаясь от нее, в придорожную канаву, увлекая за собою Зоську.

Какое-то время они тяжело переводили дыхание. Над ними все также клубился и безумствовал хаос. Автомобили гудели теперь непрерывно. Анджей, опершись о ствол росшей на обочине вербы, откинул со лба спутавшиеся волосы и понемногу приходил в себя. Зато Зоська не переставала трястись и, едва отдышавшись, завела свое исполненное ужаса и волнения: «Боже, боже!»

— Прекрати! — сказал наконец Анджей. — Чего стонешь? Ничего не случилось.

Зоська прижала руки к груди.

— Умоляю тебя, Анджей, давай не будем останавливаться в этой деревне…

— Почему?

— Тут страшно.

— Что тут страшного? Думаешь, в другом месте лучше?

— Не знаю, я боюсь.

— Глянь, сколько времени, сейчас половина девятого, через полчаса совсем стемнеет. Сможешь идти всю ночь? Как хочешь — я могу.

— Всю ночь?

Анджей, сощурившись, взглянул на нее.

— Нет, четверть ночи. Я насмерть забыл, что неподалеку отсюда нас ожидает квартира твоей уважаемой мамуси с электрическим освещением и водопроводом.

Она была так подавлена, что не уловила насмешки.

— Мамина квартира? Как? Что ты говоришь?

— Дерьмо собачье, вот что, — отрезал он.

На дороге между тем постепенно становилось спокойнее. До людей наконец дошло, что никакая опасность им не грозит, толпа стала редеть, да и в деревне пробка, видимо, рассосалась — среди возниц началось движение; разбежавшиеся было седоки окликали их, отыскивали свои повозки. Вскоре первые из них тронулись с места, но, подгоняемые все более нетерпеливыми гудками автомашин, вынуждены были тут же съехать на обочину. Серединой шоссе, глухо погромыхивая и вздымая клубы пыли, двигались теперь огромные, крытые брезентом грузовики, платформы с пушками и пулеметами, большие городские автобусы. Судя по всему, это было долговременное передвижение войска.

Уже совсем стемнело, когда Варнецкие отправились на поиски какой-нибудь еды и ночлега. Деревня Завойе в самом деле оказалась большой и растянутой, но и втрое большая она не в состоянии была бы утолить голод всех беженцев и всем им предоставить ночлег. В придорожной этой деревне скопилось в тот вечер великое множество людей. Волна эвакуации достигла, как видно, своего апогея в этой местности, удаленной от Варшавы на двести с лишним километров. Правда, с наступлением сумерек наплыв людей сократился, только запоздалые небольшими группками спешили сюда от Влодавского тракта, но те, кто прибыл несколькими часами раньше, уже успели дочиста лишить деревню провианта; все дома, крыши, овины заполнились ночующими здесь людьми.

К тому же в Завойях расквартировано было войско. Но не регулярные части, а преимущественно одни солдаты, их везде тут было полно. Поодиночке и группами они брели от хаты к хате, пускались в разговоры с хозяевами и случайными знакомыми из беженцев, все в помятых, потрепанных мундирах, многие без оружия. Зато по шоссе, которое становилось все пустыннее, непрерывно шли на восток колонны автомашин с войсками и оружием, а незадолго до наступления полной темноты двинулась по шоссе артиллерия. От грохота ее глухо гудела земля.

В деревне было неспокойно. Сентябрьская ночь, погожая, но безлунная, наступила внезапно, все погрузилось в холодный густой мрак. На темнеющем, очень высоком небе показались первые звезды, а через некоторое время линия горизонта озарилась таинственными световыми сигналами.

Несмотря на скопление людей, в деревне довольно скоро утихло, и наконец воцарилось спокойствие — тягостное, тревожное. Но спали немногие. Переговаривались, понизив голос, полушепотом, словно опасаясь навлечь на себя близкую, хотя и неведомую, опасность. От дома к дому, из уст в уста передавались весьма сомнительные и противоречивые слухи о разбитых якобы дивизиях, о быстром продвижении в эти стороны немецких войск, о поражениях, размера которых никто толком не представлял, и о надеждах, в которые никто не в состоянии был Поверить. Никто ничего не знал наверняка; даже те, кто ходил в дом приходского священника послушать сообщения по радио, вернулись, ничуть не поумнев. Большинство людей едва держалось на ногах, но, хотя сон и смаривал их — как тут было уснуть в короткую эту ночь, которая на рассвете должна была смениться днем, сулившим им тяжкую, неведомую судьбу? И потому многие из беженцев, хотя и смертельно уставшие, после короткой передышки покидали Завойе и двигались дальше, в ночь. У них не было впереди никакой определенной цели, они знали только направление трудного своего пути — шли на восток, куда не успела еще докатиться война.

В поисках еды и ночлега Варнецкие обошли всю деревню, заходя по очереди во все дома, но всюду их отправляли ни с чем. Крайние хаты белесыми тенями вырисовывались перед ними в темноте, дальше уже начиналась ночь, безграничная, чужая, неподвижная под усеянным звездами небом. Ядреный, пронизывающий холод осенней ночи уже давал о себе знать. На шоссе все еще громыхала артиллерия.

Анджей, у которого все в нынешнем странствии пока что складывалось весьма благоприятно, не мог смириться с неудачей. Ситуация и в самом деле выглядела невесело. Бродить так во тьме долгие часы с сомнительной надеждой, что где-нибудь на рассвете авось найдется место для отдыха — перспектива незавидная. А тут еще его стала одолевать усталость, страстное желание хотя бы на пару часов если не заснуть, то, по крайней мере, вытянуться свободно. К тому же его мучил голод, у обоих с самого утра маковой росинки во рту не было. Но бессилию своему он мог противопоставить сейчас единственно злость, дикую, все нарастающую. Он отдавал себе отчет в полной ее бессмысленности, но не умел ни подавить ее, ни преодолеть; злое чувство зрело в нем упорно, ожесточенно.

— Вот тебе! — в какую-то минуту обратился он к Зоське. — Накаркала!

Она ничего не ответила. Едва держалась на ногах от усталости. И хотя рядом виднелись жерди изгороди, она даже не оперлась о них. Стояла, придавленная тяжестью рюкзака, опустив голову на грудь, уронив по обыкновению руки. Во тьме, которую сияние звезд насыщало мглистым мерцанием, она, казалось, ничего не видела и не слышала. Анджей снова попытался донять ее.

— Ну и что теперь? Ничего другого нам не остается, кроме как идти дальше.