Интервенция

– Раз уж зашел разговор о таких материях, мне вот что непонятно: в городе полно церквей, но люди туда не ходят. Ну, разве что Лавра. И еще есть несколько…

– Я интересовалась этим вопросом, когда мы сюда собирались. Видишь ли, здешняя церковь слишком быстро попыталась снова стать государственной. И стала чересчур много командовать. Ну, люди-то в церковь ходили, пока власть была… А потом перестали, когда все рухнуло. Вот ты, прости за неприличный вопрос [70] , в какой вере воспитан?

70

В США вопрос о конфессиональной принадлежности считается неполиткорректным.

– Ты будешь смеяться, но моя мама ходила не в синагогу, а в православный храм. Правда, она одновременно бегала и по каким-то трансцендентным медитаторам или что-то вроде того. В общем – кто ее знает, во что она верила… А я, до того как впервые попал под минометный обстрел, вообще ни во что не верил. Да и теперь как-то не очень.

– Вот видишь! Так и тут было.

– Ну что ж, остается найти этих самых магов, – подвел итог журналист.

Он давно уже испытывал ощущение, что провел в Петербурге невесть сколько времени. Никакого желания вернуться не возникало. Только в Питере журналист осознал, что, всю жизнь стремясь быть американцем, так и не стал им. Да и стремился-то больше потому, что уж очень грустно смотрелись мамочка и ее дружки, которые, подобно некоему веществу, отплыли от одного берега, но упорно не хотели причалить к другому. Журналист и по войнам-то болтался, потому что вдали от статуи Свободы чувствовал себя как-то уютнее. Джекоб решил, что в любом случае попытается остаться работать здесь, где, конечно, страшновато, зато интересно.

Сны о чем-то большем

Странный был сон. Нечто похожее с Джекобом случалось в колледже, когда он с приятелями-снобами баловался хашем. То есть все очень четко, и ярко, и последовательно, без нагромождения нелепостей, характерных для обычного сна. И одновременно – сон напоминал компьютерную игру «на уровне глаз». Эдакая экскурсия в неведомый мир. Только вот «графика» в этой игре была такая, какая и присниться не может геймерам.

Впрочем, почему этот мир был неведомым? В чем-то он был очень даже знакомым.

Джекоб находился на Невском проспекте, возле Дворцовой площади. Только она была какая-то не такая – покрытая булыжной мостовой. Но самое интересное произошло с Зимним дворцом. Он был почему-то красного цвета – и в нем светилось некоторое количество окон. Возле колонны тусклый электрический фонарь, отчаянно раскачиваясь на ветру, с трудом разгонял мокрую темноту. Было сыро и холодно. Там, где Невский проспект вливается в площадь, горел костер, вокруг которого топтались разнообразно одетые люди с винтовками. На большинстве были длиннополые шинели и высокие папахи. Впрочем, попадались и штатские – в коротких то ли пальто, то ли в чем-то подобном и головных уборах необычного фасона – нечто вроде фуражек с узкой тульей. На рукавах у штатских виднелись красные повязки.

Эти люди напоминали пассажиров, ожидающих опаздывающий поезд. В том смысле, что они напряженно ждали. Только если на станции понятно, откуда этот самый поезд придет, то тут все беспокойно озирались в поисках того, кого-нибудь, кто может им указать, куда идти и что делать.

Джекоб стоял у огня, затягиваясь крепчайшим и жутко противным на вкус табаком. Его вкус он различал отчетливо – и мог поклясться, что в реальной жизни такого никогда не курил. Прикид на Джекобе был, можно сказать, стильный, словно у какого-нибудь байкера – кожаная тужурка, такие же штаны и высокие хромовые сапоги. Даже фуражка, прикрывавшая башку от сыплющейся с небес мороси, и та была кожаной.

– Эй, самокатчик [71] , поделись-ка табачком! – раздался громкий хриплый голос.

Сквозь толпу протиснулся здоровенный парень. На фоне топтавшихся вокруг огня меланхоличных мокрых фигур он смотрелся орлом – как и положено моряку. Бескозырка лихо заломлена на ухо, клеши почище, чем у хиппарей шестидесятых. Обветренная рожа круглая и наглая. Вооружен матросик был до зубов. Кроме драгунского карабина на плече, он имел еще изрядный арсенал на поясе: маузер, две ручные гранаты и страшноватого вида кавказский кинжал. Это если не считать двух пулеметных лент, крест-накрест перекинутых через плечо. Погон на бушлате у матроса не было, зато на груди красовался здоровенный черный бант.

71

В Первую мировую войну – солдат связи. Они передвигались на велосипедах («самокатах») или, реже, на мотоциклах.

– Поверь, браток, – доверительно обратился он к Джекобу, – буржуйскими папиросами полны карманы, да только дерьмо это не могу курить. Слабоваты они для моряка.

Джекоб достал кисет и спросил:

– Бумага у тебя есть?

Морячок полез в карман и вытащил какой-то листок с печатным текстом. Прежде чем начать сворачивать самокрутку, он его просмотрел:

– Эх, якорь им в задницу! Пролетарии всех стран! Мать их всех! Все поднимайтесь. И что? Мы-то давно поднялись и стоим, ждем у моря погоды. Надоели, мать их туда и обратно! Писать бумажки все могут. А дело стоит.

От морского волка разило спиртным. Причем запах был какой-то непривычный. Не водкой пахло – это точно. Джекоб выразительно повел носом. Еще бы! Не так-то просто в этом городе было достать выпить. Морячок его понял и тут же извлек откуда-то из бушлата большую четырехугольную бутылку с темной жидкостью. На этикетке был изображен корабль с надутыми от ветра парусами.

– На, браток, глотни. Ром это. Я такой пил, когда мы, еще до войны, в Англию ходили. Забористая штука. Настоящий морской напиток. Англичане моряки что надо, да и в выпивке они толк знают.

Головы стоявших рядом, понятное дело, повернулись в сторону моряка, но тот не обратил на это внимания. Судя по всему, общаться с «крупой», сиволапой пехтурой морской волк полагал ниже своего достоинства. Не говоря уже о каких-то там штатских. А самокатчик – это пусть и не моряк, но все-таки… Видимо, матросу самому хотелось выпить. Но одному хлебать – это как-то не по-русски.

Джекоб глотнул обжигающей сладковатой жидкости. Окружающий мир сразу стал лучше. Да и общество моряка, его прущая через край энергия повышала настроение.

– Откуда такое? – спросил он, возвращая бутылку матросу.

Тот сделал добрый глоток и снова передал сосуд Джекобу. Впрочем, здесь он был кем-то совсем другим. Уж точно не американским журналистом.

– А… Ресторацию одну малость потормошили, – ответил моряк. – Вот ведь гады буржуйские! Для нас, значит, «сухой закон», а сами пили как лошади в своих кабаках! А вы что глядите? – снизошел он до того, чтобы заметить окружающих. – Дай им тоже. Но вообще-то, братва, что, мало тут ресторанов в округе? Идите и берите! Пора им немного поделиться с трудовым народом. Слушай, самокатчик, а что тут у вас слышно-то? – обратился он снова к Джекобу.

– А кто его знает. Стоим. Наши вроде должны подойти, да что-то не подходят, – услышал Джекоб свой голос.

– Да и нам, на Выборгской, в штабе Красной гвардии, тоже сказали выдвинуться к площади. И все тут. Что дальше делать, не знаем, – подал голос один из штатских.

– Во дела! Все как всегда. Командиров полно, а командовать некому. Как на митингах орать, так пожалуйста. Как приказ дать – так все куда-то разбежались. А эти, в Смольном, они что, только заседать и могут?

Внезапно в свете фонаря появились три фигуры, идущие через площадь от Зимнего дворца. Двое были в солдатских шинелях, третий в кожанке. На ремне у «кожаного» тоже висел маузер, человек двигался весьма энергично, но, судя по тому, что он придерживал правой рукой бьющую по ноге деревянную кобуру, можно было заключить, что он еще не привык носить этот надежный, но тяжелый пистолет. Штатский, в общем.